В поисках пути

Даже, если бы у неё был настоящий выбор, Она бы пошла не туда и не так, назло всем планам судьбы. Я не помню, как Её зовут или как Её звали, но у Неё была цель в жизни. Мечта, стоившая её дорогого. Началось это все в Мюнхене. Было дело то ли в январе, то ли в субботу, история умалчивает, но вокруг было ослепительно ярко светло и повсюду были слышны голоса. — Хиерр Герман? — Тревожный стук в дверь, осечка перед входом и чуть ли не на полу. Неловко улыбается, тихо посмеиваясь в кулак: снова тот же взгляд профессора — то ли недоуменный столь ранним приходом, то ли просто сочувствующий, ведь ситуация до боли родная и знакомая, например, Ломоносову. Сколько раз уже пытались отправить чертовы документы и получить всего одну, подписанную ровным и почти идеальным аристократическим почерком бумагу? Они уже и сблись со счета, но Герман все также вежливо улыбается и подаёт руку, помогая встать. — Все-таки, первый блин комом? — мужчина улыбается, сняв с носа очки и протерев их рубашкой. Но ткань, к его величайшему сожалению, не та и только размазывает грязь. Девушка хмурится, поправляя задравшуюся юбку, наивно называющуюся карандашом. Бумагив этот раз упали почему-то Шпитценбергу прямо в руки, уж как Аннет умудрилась не упасть прямо на изящно пристроенный порожек затылком — загадка. Впрочем, через некоторое время и неформальное общение взглядами, Аннет довольно улыбается и показывает потрепанную, как и девушка, бумагу, заботливо прижимая ранее к сердцу. От этого Герман открывает рот, улыбаясь, и чуть ли не подражая любимому герою детства, Питеру Пену, подражая его знаменитый клич. В глазах радость, но, раз уж он должен показать сдержанность… — О Господи, Нетт! Получилось! После крепких дружеских объятий, Герман торопливо одергивает галстук и поправляет пиджак, открывая дверь и поддерживая её же, галантно подаёт девушке руук. Та просто быстро заходит и тут же плюхается на стул перед мужчиной, отпивая из кружки, так вежливо поданной Сером. — Видели бы их лица, — улыбается, закат ив глаза и чуть высунув язык. Изображая усталость. — Никогда раньше столько не слушала. Ох, а какие слова, какие слова… Багровели и сдерживались так, как Ваш же бульдог перед прогулкой, Герман. Девушка все так же накручивает прядь волос на палец, внимательно, словно кошка, наблюдая за напряженными хожениями Шпитца, как она сама его и называет, по кабинету. Мужчина от радости чуть ли не подпрыгивает, но вовремя сдерживается. — Когда едем? — Завтра же! — А ребята?.. — В глаза Германа промелькнула искра, нервно дребезжащая в маленьких капилярчиках и медленно переходящая по крови в вены. Аннет отпила еще немного какао, не сводя глаз с директора — будь что будет, она все равно не при делах и ввязалась во всё это не то, что косвенно, но не являясь ни рабочим, ни занимающим должность, а так, по бумажке с кричащей надписью «ПРОПУСК». Это е смущала ни сторожа, клевавшего носом после бессонной ночной смены, ни озлобленных на всё и вся техничек, а они-то точно знали, как, где, что и какой человек и куда. Внезапно выяснилось, что пол моется ни разу и не три раза в день, а один и тот с натяжкой, превозмогая титанический труд — в этом Аннет и не смела сомневаться, стуча каблучками по только чт отдраенному полу. Впрочем, её особо не то, что не любили, но относились нейтрально большая часть коллектива. Ну есть и есть, и чт? Выходной от этого не появится, зарплата выше не станет. Другим же, наоборот, понравилась вечно бурчащая что-то под нос девушка — в добыче необходимых документов и разрешений ей равных нет. Вот и сейчас так же. — Разрешение! Тьфу, какая невидаль, — а в подсобке опять неспокойно: шум, гам, одна-единственная лампочка качается из стороны в сторону от сильного ветра; на импровизированном год назад русским сотрудником Иваном столе уже лежит только родившаяся колбаса и только забродившее пиво, вот там уже дожидается всех огурчики малосоленые, а вот тут, спрячьте от Грегори, шпроты, заботливо растасованные по ломтям хлеба с маслом, как карты арлекинами в женских белых перчатках. — Всего-то, а мы дума. — А вот и нет! — Испанец залился смехом, разливая алкоголь по пластиковым стаканчикам. — Знаю, шутки неуместны, да и разрывать, кхм, спальни усопших я бы не… — Придумал, «спальни», — Адель схватила в руки бокал, не отрывая взгляда от переливающейся в нем жидкости. — Сразу говори, как надо, а то, понимаешь ли, сопли развели… — Ну, знаешь, — Иовита, до этого спокойно реагировавшая на все выпадки уставшей от всего и вся француженки, теперь не выдержала и дала ей хлесткую пощечину, крестясь и снова чокаясь с Владимиром. — Не смей, не смей так говорить! Там же столько погибло… Немец понимающе косится на девушку, подсаживаясь рядом и погладив по голове, — Ну, Ивь, Деля же не со зла, да, Дель? Дель сдержанно кивает, хмуро наблюдая за все еще красноватой жидкостью в бокале. Через несколько минут, под разьярённые крики непонятно откуда взявшейся Лидии Васильевны, в подсобку вбежала счастьливая итальянка, размахивающая уже потрепанным листок бумаги, пахнущий множествами ароматами, как мужского одеколонга, так и женских духов. На удивление, какофонии не получалось, а все причудливо гармонировало между собой, сплетаясь, словно цветки вьюнка, и раскрываясь вместе, под восторженные крики почти пьяных, но уже и не совсем трезвых, мужских, да и женских, криков из угла, — Принесла! Вот оно! Вот оно! Тоньо, не запачкай это, — девушка поморщилась, быстро отдернув листок от тянущихся рук, брезгливо морщась. — Заляпаешь же! Француженка хмыкнула, закинув ногу на ногу — её это будто и не касалось ни коим образом, хотя и было одной из причин бессонных ночей. Она будто и не волновалась все эти дни, лишь сейчас беспристрастно смотрит на вино, плескающееся от одной стенки бокала, а после, когда её чуть наклонить влево, — к другой. Было ли это обычным притяжением внимания, или обычной отрешенностью и усталостью в конце рабочего дня, Адель не знала, но четко понимал, что сегодня вечером она придет домой с чувством выполненного долга и вином за пазухой. Это было отличным окончанием вечера, тем более, что Матиас давно беспокоила эта «важная бумажка». Да и vino было неплохим. Молодое, игристое… Вообще он не привык отвлекаться на работе по важным и «не очень», делам. В конце концов здесь любое дело имело место быть, даже если ты в пятиминутный перекур сломя голову бежишь на ближайший балкон закурить дешевый табак, наивно называемый тобой именно «Мальборо», а ты даже сам не знаешь, почему. Все эти дни были не то, что обычной рутиной, перечеркнутой одним незамысловатым и небрежно расштрихованым по листу словом «Всегда», но какими-то странными или, правильнее сказать, непонятными. Непонятными почему, сам Матиас сказать не мог, прикусив губу и задумчиво пялясь в стену. Ему сейчас не хватало ни тишины, ни покоя, ни своей обычной и до боли привычной работы. Ему так приелось подписывать бумагу чужим почерком, что он уже бы позабыл свой, если бы не… Если бы не кто? Об этом мужчина даже не задумывался. Где поможет тихая и отрешенная от мира сего француженка, где Иовита напомнит, что он такой идиот, а еще «и забыл сдать пану… Ой, да не вставай, сама подпишу». Матиас только лучезарно улыбался и вздыхал, прикрывая глаза, — а что им скажешь? Такая забота нисколько не напрягала, даже наоборот, так нравилась испанцу, что он время от времени пользовался такой возможность, как, скажем, забыть на рабочем столе о-очень важные бумажки, или не поесть вовремя. Но быть таким большим ребенком ему не позволяли, ни устои, ни гендерные роли, ни обычная совесть, редко, но метко когда просыпающаяся. Во всём остальном он был так похож на своего коллегу — Ивана. Этот добрый и довольно-таки высокий мужчина из Сибири так сильно полюбился всему коллективу своей ответственностью и по-настоящему русскому умению выпутываться из любой ситуации, поддерживая товарища, когда это нужно, что без него никто ничего не устраивал, а только с разрешения, да даже не директора. Впрочем, сам директор тоже был довольно неплохим малым, но все равно создавалось ощущение, будто он лишний в коллективе, чего нельзя было сказать даже от тихой и отрешенной корейки, скромно теребящей в углу подсобки новое ситцевое платье. Много о ком можно было сказать более, чем пять хороших качеств. Например, Дель могла помочь, когда нужно, да и когда не нужно соответственно. Она любила со всеми сюсюкаться, так что, будь хоть на десяток лет она старше всех своих «котиков» или «рыбонек», то она могла бы запросто сойти им за страшно заботливую матерь или же за молодую духом бабульку. Таких тут и так было не мало, но еще одна не помешала бы точно — скука по дому, да и вообще хотелось бы поговорить с кем-либо, не привлеченным к работе. Но это далеко ничего не значило, ве6дь здесь им нужна колоссальная мотивация, чтобы хоть как-то извернуться и доделать свой проект, лелеемый такое долгое время. Что можно сказать о Дон Хуане? Он просто был сияющим и теплым карманным солнышком всего коллектива — тем, кто мог разрядить обстановук, кинуть пару «легальных», как их тут называют, шуточек. В общем, полезный малый. Таких людей бы да на каждом предприятии… Корейка Сонг Ли, — или китаянка, никто этого не знал, — исправно выполняла всю работу в срок и в полном объёме. Если Иван, ласково прозванный «Ванюшей», мог в, считай, пос ледние минуты написать важный документ или же «краткий пересказ» того, что было нужно, то Сонг совесть грызла до победного, пока этот самый документ не окажется на столе у директора. А вот полячку и немца объединяло такое важное свойство, как делать всё и всегда вместе. Вместе у них, собственно, получалось многим лучше, нежели работай они по одиночке. Везде «мы», «нас». Испанец благополучно их поженил, на что Адель, широко улыбнувшись и злорадно посмеиваясь, воздымала руки к небу: «А я первая!». Что удивительно, эти двое никогда не ссорились, спокойным голосом обсуждая, кто что не сделал за эту неделю и отвешивая друг другу разных по силе шалбаны. Во всём остальном это был обычный и ничем непримечательный дуэт, чья личная жизнь навсегда осталась бы за кадром. Да и «…неужели тот факт, что мы живем в одной квартире, делает нас парой? — Но вы так мило держитесь за ручки, когда спите!» Последний, по-настоящему криминальный элемент, а именно та самая Аннет, могла раздобыть почти все и почти у всех. Зато она иногда даже приносила этим пользу. Откуда она — никто точно не знает, но поговаривают, что из Аргентины. Были догадки, что она родилась где-нибудь в Швеции, но на то они и были, чтобы быть. Сей факт никем замечен не был, да и обсуждался вахтершами недолго, что было просто прекрасно. Кости эта особа умела перемыть так хорошо, что потом и не очухаешься. Как морально, так, наверное, и физически. Но нормально драться она не умела, нет. Только размахивать всем, что попадется под руку, да ударить ногой в солнечное сплетение — это все, что она могла. А здесь уже вовсю выпивали, выкрикивая всевозможные тосты на разных языках, пока пронырливый Грегори, — котяра, найденный растроганным немцем около аптеки, — не посжирал те самые раритетные «латышские» шпроты, которые были совершенно не латышскими, а исконно русскими. Или подсобочно русскими, что тоже неплохо. — Итак, а теперь и наша гер-роиня этого!.. — хорошенько прокашлявшись в кулак, Матиас, все так же улыбаясь, чокнулся бокалом с рядом сидящим Иваном, так дружелюбно протягивающим еще одну бутылочку заспавшейся Новак. — Вечера! И тишина. Героини этого вечреа почему-то на этом самом вечере и не было. Оглядевшись по сторонам, группа начала волноваться и немножко даже паниковать. Окно разбито, девушки нет, топор на улице, звона никто не слышал.