Пять чувств

Вкус. Вишня. Как банально сравнивать ее с вишней. Но ничего не поделаешь: она заказала вишневое вино. И поэтому сейчас ее губы вишневые на вкус. Терпкое вино. Сладковатое. Чуть с кислинкой. Этот вкус пьянит меня, завораживает, пленит. Хуже, чем самый сильный виски. Этот вкус будет моей погибелью, кончиной, падением. Хуже, чем самый опасный яд. Она была вишневой на вкус. И мне не терпелось распробовать. Зрение. При резком переходе из ярко освещенного пространства во тьму, на сетчатке остается световой отпечаток. Поэтому когда его сознание соскользнуло во тьму небытия, перед его взором все еще оставался призрачный след ее взволнованного лица. Ведь это было последнее, что он видел. Он очнулся в палате. Как всегда. Но приятным сюрпризом оказалась девушка, свернувшаяся калачиком в кресле, стоящим рядом с его койкой. На полу свиток, выскользнувший из ослабевших пальцев. Свет от зажжённой лампы падает на лицо. И он не может не улыбнуться. Светлый отпечаток в беспросветной тьме его жизни. Он уже знает, что увидит, когда последний раз будет действительно последним. Обоняние. Он знает, что она ненавидит его острое обоняние, когда он с точностью до дня может определить ее цикл. Но она обожает его обоняние, когда оно вытаскивает их из какой-нибудь передряги. Ему определенно нравится его обоняние, когда оно помогает выбраться из передряги, но он обожает его еще больше, когда можно поиздеваться над ней и ее ПМС. Он ненавидит свое обоняние, когда она вдруг оказывается слишком близко, и никуда не деться, никуда не спрятаться от ее запаха. И она даже не подозревает, как это действует на него. Не знает, как у него сносит крышу, когда все его инстинкты кричат «Действуй!», а он должен стоять руки по швам. Или и того хуже — думать над заданием, думать о чем-то кроме женщины в непосредственной близости. Тогда легче не дышать. Он способен только молиться. Просить у всевышнего выдержки. Ведь, видит Бог, у него осталось не много. Слух. Ему нравится, когда она смеется. Даже если она смеется над ним. Ему нравится звук ее смеха, и он всегда втайне завидовал ее способности так открыто и искренне радоваться чему-то. Ему нравится, когда она читает ему вслух какой-нибудь медицинский трактат. Ей так легче понимать. Ему нравится ее задумчивый и тихий голос, когда она бормочет себе под нос всякие термины. Ему нравятся маленькие звуки, которые она издает. Междометия, восклицания, вздохи, стоны. Ему нравятся звуки, которые она издает, когда он доставляет ей удовольствие. Ему нравится звук ее шагов. По ее походке он может узнать, в каком она настроении. Ему нравится слушать звук ее шагов, когда она бежит к нему. Даже тогда, когда все звуки потонули в окружающем шуме битвы. Ему не нравится слышать ее крик, но это значит, что она все еще жива. Что он еще не опоздал. Ему нравится, когда она произносит его имя. Что-то меняется, что-то трепещет внутри каждый раз, когда его имя скатывается с ее губ. Ему нравится звук ее существования. Это музыка для его ушей. Осязание. На его ладонях нет живого места. Они могут о многом рассказать. О его собаках, которых он так любит и для вызова которых необходима его кровь. О тех клинках, которые он останавливал голыми руками. Он ловил стрелы, кунаи, сюрикены, сенбоны... Все они оставляли следы. Иногда это было нужно, чтобы спасти свою жизнь, но чаще — чужую. Шрамы повествовали о всех тех людях. Этими руками он убивал. Каждое разрушенное сердце оставило свой, не всегда видимый, след. Шрамы, оставленные руками тех, кто из последних сил цеплялся за жизнь. У него тяжелые руки. На его руках спасенные жизни, отнятые жизни. Его жизнь. Жизни тех, кто дорог. Ему казалось, его руки созданы лишь для борьбы. И поэтому он не может поверить своему счастью, когда она кладет на его руки их первенца. И пусть его ладони станут тяжелее на еще одну жизнь. Когда он прикасается своими шершавыми пальцами к нежной коже пухлых щечек, ему кажется, он может вынести тяжесть всего мира, только ради счастья малыша и его матери. Ради ямочки на левой щечке, совсем как у него. Ради круглого выпирающего лобика, совсем как у нее. Ради его еще легких ручек, сжимающих его указательный палец, на котором нет живого места.