Сумасшедшая семейка

У братьев Кирсановых был младший сын — Феничка. Чем длиннее достоинство у Базарова, тем лучше для Аркадия. (Из школьных сочинений.)

      — Папаша, ну пойми же, я люблю его! Если вы мне запретите — уеду за границу, — Аркадий (видно, ему очень нравилось сознавать то, что он протестует и борется за своё счастье) сложил руки на груди и отчаянно посмотрел на Николая Петровича.       Павел Петрович нахмурился, поглядел сначала на брата, затем на племянника, потом — на собственные идеально подпиленные розовые ногти. Наконец, оторвавшись от созерцания столь прекрасного зрелища, сказал:       — Николай, объясни, что мы не собираемся принимать эфтого… экхм… в качестве зятя.       — Ну, почему же не собираемся? — растерялся Николай Петрович. — Если Аркаша считает…       — Да, простите, государи, я тоже скажу слово в защиту наших молодых, — вмешался Василий Иванович, по совместительству отец жениха. — Они вправе делать свой выбор; не так ли, сын?       Базаров промолчал и закурил. Аркадий воззрился уже на него, как бы желая сказать: что ж, Евгений, мы будем вместе?       Откуда-то раздался звук, похожий не то на долгий всхлип, не то на непродолжительное стенание. Никто не обратил особого внимания.       — Раз уж решили ярмо надевать, так пускай лучше приятель, — вымолвил Базаров, оперевшись на стол, — чем бабёнка какая-нибудь.       За много вёрст от Марьина, где собрались наши герои, Анна Сергеевна Одинцова почувствовала сильнейшую головную боль и позвала Катю, чтоб та распахнула окна в гостиной и налила воды из графина. Катя, мысленно проклиная лохматого естественника и вздыхая об его друге, подчинилась сестре.       — Евгений Васильич… — начал Николай Петрович.       — Аркадий Николаич… — одновременно произнёс Василий Иванович.       Оба родителя переглянулись, ощутив неловкость момента. Неожиданно прежний стонущий звук превратился в громкие причитания:       — Ах, батюшки вы мои!.. Нет-нет, всё это чудно, знала я, что и Енюше моему милому жениться надобно будет… — Арина Власьевна вытерла слёзы лентой чепца и с трудом продолжила: — Но как подумаю, что у тебя с Аркадий Николаичем дет-ток… никак…       — Арина, — сердито ответил Василий Иванович, обняв супругу, — не говори глупостей. Сейчас уже многие умы бьются над сей задачей…       — …и так, возможно, решат лет эдак через полтораста-двести, — усмехнулся Базаров, посасывая трубку. Выждав около минуты, он добавил: — Так и быть, я согласен давно. Спроси ещё раз, Аркадий, дозволено ли мне тебя тащить на брачное ложе.       — Под венец, для начала, — возразил непримиримо Павел Петрович.       — А вы что ж молчите? Мне надо послушать отца твоего, Аркадий, — нарочно пропустив мимо ушей замечание Аркадиевого дяди, повторил с раздражением Евгений.       Николай Петрович замялся, но ответил:       — Пожалуй… не возражаю я. Воля ваша — вы молодые, счастья хотите, дел совместных; дайте-ка благословлю вас, как полагается.       — Право, папаша…       — Ну, Аркадий, не тот случай, — перебил Базаров с явным намерением покончить со всей дежурной частью поскорее. — Какие-никакие церемонии блюстись должны, и нам от этого не увернуться.       Дуняшка сбегала в уголок за иконой и передала в руки Николаю Петровичу. Тот поднял образ высоко над собою; Аркадий преклонил колени, Базаров последовал за ним с неохотой, но взял крепко под локоток. Пока Николай Петрович произносил своё благословение, а старики Базаровы плакали, Дуняшка успела пошушукаться с Петром, да только чересчур громко — заглянула Фенечка и, краснея, попросила быть тише, потому что Митя спит.       — Внучат-то хотелось… — прошептала Арина Власьевна, утыкаясь мужу в плечо.       — Пётр, иди проверь, что там на дворе творится, — голос Павла Петровича прозвучал высоко. — А ты, Дуняша, ступай.       Подойдя к брату, Павел Петрович положил ему свою красивую руку на плечо.       — Если ты о том самом, Федосье Николаевне не следует слышать… — предупредил его Николай Петрович, но напрасно: Фенечка удалилась еще ранее во флигель, к сыну.       — Мы с братом лишь для вас хотели бы сказать, — обратился Павел Петрович к матери Базарова, — что не всё так безнадёжно, как вы полагаете. Дело в том, что… у нас, собственно, подобное удалось сделать.       — Дядюшка, вы что имеете в виду? — не вытерпел Аркадий, поднявшийся обратно.       — Так-с… получилось у нас, что Аркадий и родился… не совсем обыкновенно — впрочем, как видите, рос вполне нормальным ребёнком. То есть, почти, — Павел Петрович бросил неприязненный взгляд на Базарова. — Покойная моя невестка рожать не могла, как это ни печально, а у нас с Николаем…       Тут и Николаю Петровичу пришлось слегка покраснеть. Поражённый Василий Иванович с огромной заинтересованностью попросил как-нибудь рассказать ему tête-à-tête подробнее о том, каково же пришлось Николаю Петровичу и что у него за необычайный организм. Старший же Кирсанов поспешил заявить, что его брата нельзя никак считать принадлежным к Hermaphroditos, а Арина Власьевна только охнула и всё качала головой, то ли радуясь, то ли удивляясь.       Но в тот же миг послышался глухой удар об пол. Все обернулись к молодым. Распластавшись у ножек стола, частично прикрываемый скатертью, лежал Аркадий Николаевич. Базаров уже присел на корточки подле него:       — Расстроили сыну нервы, и вот результат, чёрт возьми. Водевиль какой-то — сразу, что ли, сказать нельзя было? Двадцать три года морочить голову.       — Дуняшка!       — Дуняша, да зачем же ты ушла?! — воскликнул Павел Петрович, подойдя к двери. — Неси нюхательную соль!       — Это с ним синкопа, пройдёт, пройдёт, — бросился к Базарову и Аркадию Василий Иванович.       — Да знаю… Разойдитесь все, сейчас я ему буду делать искусственное дыхание.       После такой процедуры Аркадий открыл глаза и невнятно спросил:       — Неужели… папаша — это матушка?.. А, Евгений?       — Выходит, что и так.       — А матушка?       — А это уж не моё дело, кем тебе покойница доводится.       — И дядюшка… отец, верно?       — Верно, верно, — раздался от дверей голос расстроенного Павла Петровича, изо всех сил сохранявшего невозмутимость.       — Жёлтый дом какой-то, — проговорил Аркадий в упадке сил, чувствуя, что никакой нигилизм, даже подбадриваемый женихом, не поможет ему отрицать сегодняшнее открытие.       — Эх ты… кисейный барич, раскисельный. Приходи в себя, нам завтра в церковь ехать.