(Не) пунктуальность

      Зима в нынешнем году выдалась просто невыносимо морозной и снежной. Небо зимой на удивление высокое — выше только разве что осенью — и чистое, без единой тучки, только равнодушное солнце сияет на периферии, совсем не грея. Ледяные ветряные всполохи безжалостно царапают красные щёки — а то бы не красные, столько простоять на чёртовом морозе — это вам не шутки уличного скомороха!       Сугробы десятисантиметрового снега возвышались на покорно склонённых ветвях деревьев, спасая те от лютого холода, укрывая, подобно пушистому пледу, промёрзшую землю и вообще всё, что попадётся под руку, если, конечно, таковые у снега имеются в наличии, что очень сомнительно.       От глупых странных мыслей (похоже, мозги совсем отморозил) отвлекла знакомая белобрысая макушка. Ну надо же, и года не прошло, явился не запылился! А нет… Опять не он.       Тихо и не совсем прилично выругавшись под нос на родном немецком, Гилберт потёр друг о дружку закоченевшие ладони и, поднеся ко рту, опалил их горячим дыханием, тщётно растрачивая драгоценное тепло. Кончики пальцев и ушей неприятно покалывало. Ну где там носит этого растрепроклятого «каrтавого» дружка отряда бесхвостых земноводных, спрашивается?!       Сви… встреча — первая за целых полгода — была назначена ещё к часу, а уже почти полдень, и ему пришлось проторчать тут всё это время в ожидании одного несносного француза.       А ведь Гилберт даже не заглянул в отель после аэропорта, хотя из восьми часов полёта ему удалось улучить на сон всего-навсего три из-за противной тошноты и мигрени — вот что значит слабый вестибулярный аппарат. Нет, он бы так-то давно ушёл отсюда, не стал бы тратить время, которое можно провести с пользой, но жалко было так просто сдаться после всех потраченных единиц времени.       Таковы его принципы, а им он не привык изменять.       По крайней мере, Байльшмидт пытался убедить себя, что дело исключительно в этом.       Ну конечно, что вы, он ни капли не соскучился.       Вообще.       Ну разве что чуть-чуть.       Чёрт.       Вдруг чьи-то сильные и тёплые руки бесцеремонно обняли его сзади, а мягкие губы коснулись щеки.       — Ку-ку, Жильбо. Pardon, я немного опоздал. Выглядишь так себе, — пропел над самым ухом знакомый бархатистый голос.       Вот козёл. Это так он прощения за опоздание просит?       — Я не понял, тебя, что ли, в вентиляцию засосало, когда ты своими французскими сигарками воздух на кухне травил, — недовольно отозвался "Жильбо", разворачиваясь "к лесу задом" и сгребая Бонфуа в стальные объятья, вдыхая родной чуть сладковатый запах дорогого парфюма.       Он случайно. Хотел по роже дать, а вышло так. Может, гомогейство Франциска заразно и передаётся воздушно-капельным путём?       — Фи, как грубо. Узнаю старого доброго Жильбо, — рассмеялся француз и как-то хитро улыбнулся. — Неужели ты волновался?       Гилберт хмыкнул.       — Scheisse, я серьёзно. Ты чего так долго?       Франциск театрально закатил глаза.       — Ну как ты не понимаешь! Мне нужно было сначала помыться, — он загнул указательный палец правой руки, — помыть голову, сделать укладку, чтобы прямо вах, одеться, переодеться, выпить свежесваренного чёрного кофе по рецепту моей…       — Ой, всё, заткнись, у меня уши вянут, — бесцеремонно перебил его альбинос, фирменно ухмыляясь. — Ну ты и тёлка, Франц.       Все обиды сразу позабылись. В конце концов, недостатки есть у всех, а уживаться как-то надо.