космические туманности

Роберто и Леонардо выросли в трущобах Неаполя. Американцы называют это «гетто-районами», но Роберто называет это «фронтом». У них не было родителей, по крайней мере, Роберто их не помнит. Леонардо предпочитает о них не говорить, но Роберто и не настаивает. Роберто не спрашивает, почему у Леонардо светлые волосы и светлая кожа. В нем было что-то от немца — думал Роберто — и у них наверняка разные отцы. Леонардо сам воспитывал Роберто. Точнее, он сам его прокармливал и помогал, а воспитывал его Неаполь. Неаполь был их спасением; Неаполь был их проклятием. Роберто рано узнал, что такое — добывать, чтобы существовать, и существовать, чтобы добывать. Что такое бороться за жизнь. Леонардо никогда не признавал суицида и считал, что это — самая большая слабость. Роберто был с ним согласен. Леонардо пытался найти деньги. Он воровал, для этого уходил далеко и надолго — в центр. Был карманником, а потом перешёл на магазины. Далее супермаркеты. Он оттачивал своё мастерство с каждой ночью. Он говорил: «Воровство — это искусство, а кража — это его апогей». Роберто было четырнадцать, когда Леонардо первый раз напал на него и ударил. Он не бил второй раз. Он встал с дырявого пола в какой-то холодной бедной квартирке без мебели, с одной кроватью. Встал, подал брату руку и сказал, что завтра он его научит. Роберто не понял. Но Роберто кивнул. На следующий день Леонардо привёл Роберто к старой школе. Роберто понял, зачем, когда Леонардо снова напал. Роберто было четырнадцать, когда его избил брат; Леонардо было шестнадцать, когда он преподал брату первый урок. Леонардо знал, что Роберто было больно. Не столько физически, сколько морально — он просто не мог помочь брату. Он не знал, как. Но Леонардо не хотел. Он желал уберечь брата от всего мира, скрыть от полиции и врагов, он обнимал его перед сном и обнимал на рассвете. Леонардо мало спал. Леонардо было семнадцать, когда с ним впервые заговорил сверстник. Они с Роберто сидели на берегу озера после пятнадцатого урока, на котором Роберто начал давать хорошие результаты. То был Бернхард — так он представился тогда. Сзади него стоял парень и молчал. Немец назвал его Готтфридом и подтолкнул к Леонардо. Они тоже оказались братьями. Бернахрд и Готтфрид выросли в Дрездене, на самых окраинах. Они сбежали в Италию, когда Готтфриду отрубили язык, а после — левую руку. Бернхард старался не говорить об этом, Готтфрид не говорил вообще. Роберто было пятнадцать, когда он понял, что влюбился. Для Леонардо не было различий — парень или девушка, и он влюблялся уже в третий раз. Бернхард убил двоих, Готтфрид — одного. Роберто ещё не воровал, Леонардо крал каждую ночь. Но денег едва хватало на еду и одежду, так что Леонардо стал продаваться. На улицах Неаполя, дешевая проститутка, готовая отсосать любому. После первой ночи он пришёл домой с синяком на скуле, но бумажником, полным денег. Готтфрид и Бернхард жили в одном доме с братьями. Бернхард бил стену на каждом закате. Его кулаки превращались в месиво, месиво — в кости, и Роберто повторял — он просто хотел стать таким же, как этот немец. Нормальные мальчики мечтают стать, как отцы, но Роберто не знал своего отца и хотел стать, как убийца. Однажды он скажет: «Мы били одну и ту же стену, разве это не любовь?» Леонардо не верил в любовь. Он смотрел на франтов с неапольских улиц и завидовал богачам, проводил ржавыми гвоздями по чужим машинам и сидел в тёмных переулках, накинув на голову капюшон. Он помнил ту ночь. Тогда было тепло и сухо; звезды ещё не мерцали на небе, но месяц уже появился. Ветер был лёгким, успокаивающим, и нашептывал Леонардо колыбельную, которую когда-то нашептывала ему мама. Он облокотился на холодную стену какого-то дома, запрокинув назад голову и смотря куда-то на небо. Вдалеке был слышен гул машин и голоса не спящих, а сам он был окутан «космическим туманности» — он мог думать о нечто красивом даже сидя у помойки, слыша мяуканье бездомных кошек. — Ты-то меня понимаешь, — устало обратился он к одной из кошек, чувствуя горечь в горле. Животное посмотрело на него, наклонило голову в бок и, муркнув что-то себе под нос, скрылась во мраке, виляя хвостом. Леонардо прикрыл глаза. Он ощущал, как постепенно тепло превращается в холод, а сухость — во влажность. Наверняка в небе собираются тучи — подумал он, и не сразу услышал гром где-то в милях от помойки. Через пять минут он слышал, как падают на неровный асфальт тяжёлые капли. Через десять минут он почувствовал на плече чужую руку. Вздрогнул, но не спешил оборачиваться — в страхе опешил. И посмотрел на незнакомца только тогда, когда тот упал рядом с ним — измотанный и вымученный жизнью. В свете уходящей за тучи луны он увидел очертания Готтфрида и, чтобы удостовериться, ощупал левое плечо парня. Тот не реагировал, лишь выпрямил ноги. — Когда-нибудь мы будем жить, — выделяя последнее слово, сказал Леонардо. Он не спрашивал, он утверждал. Готтфрид тогда усмехнулся и прикрыл глаза. Он не мог понять, как в этом блондине ещё остается вера в лучшее. — Я не знаю, как мы до этого доберемся, но доберемся обязательно. Просто надо ждать и… думать, трудиться. Пытаться. Стремиться. Когда-нибудь, Готтфрид, когда-нибудь. Немец молчал и не двигался. Не дышал, казалось бы, и Леонардо не мог понять, что чувствует его товарищ. Леонардо потянулся к нему — по-детски неуверенно и скованно — поцеловал в скулу. С нежностью и заботой, с теплотой и… любовью. Леонардо было девятнадцать, когда он впервые позволил себя оттрахать по любви, в которую раньше не верил. Он знал, что его стоны и крики, мычание и рваное дыхание были слышны бездомным кошкам и заглушали завывание ливня. Готтфрид дышал ровнее, и все равно сбивчиво. А ещё — Леонардо помнил — Готтфрид толкался удивительно сильно и напористо, без лишних ласк и трепета, словно это было нечто… обыденное. Леонардо нравилось так даже больше. Секс с инвалидом около помойки. Через несколько лет он будет шутить об этом за столом и заставлять Роберто давиться вином от смеха. Роберто было семнадцать, когда он впервые вышел в город. Он не знал ничего, ни одного здания, ни одного дерева, ни одной улицы — ничего, что помогло бы ему вернуться обратно домой. Домой. Он не знал, где пропадает его брат. Но его это уже не волновало. В ту ночь он забрался на какое-то здание, истратив почти все силы. И ветер — сильнее, чем внизу — бил Роберто по лицу невидимым хлыстом, заставляя щуриться и отворачиваться. Он видел перед собой полосы машин. Он видел перед собой город. Он видел перед собой этот необъятный маленький мир. Большой и прекрасный. Маленький и завораживающий. Он не боялся, когда подошёл к краю слишком близко. И романтично раскинув руки в стороны, смотря куда-то вдаль — в глубину чёрного моря, он в немом победном крике принял вызов города. В тот вечер в дом постучались. Впервые за все эти несколько лет. Бернхард открывать не спешил — взял нож Леонардо, посмотрел в разбитое окно но, ничего не увидев за занавесом темноты, осторожно открыл дверь. За ней стоял мужчина, и не смотря на холод, был одет в одну лишь куртку. Сзади него — парень на вид ненамного старше самого Бернхарда. Мужчина был рыжим и с короткой бородой, он протянул покрытую веснушками руку и представился «Дунканом», а парня назвал «Артуром». Кожа Артура была белее костей смерти, и волосы — по виду жёсткие и наверняка неприятные на ощупь — от дождя прилипли ко лбу. Артур был настоящим джентльменом, Дункан был проще. В ту ночь Бернхард получил свой первый заказ на убийство. Через несколько лет он и Артур будут играть в бильярд в пропахшем Англией доме. Странно, что в одну ночь все как-то быстро изменилось. Несколько судеб переплелись окончательно и бесповоротно, несколько людей до того незнакомые и ничего друг о друге не знающие неразрывно связались между собой красными нитями. Судьбы, наверное, но ни один из них в неё не верил. Просто когда-то они сделали верный шаг, перекрывая им все неверные. Просто когда-то они выбрали пистолет вместо ножа и сумасшествие вместо нормальности. Белое вместо чёрного. Чёрное вместо белого. Жизнь вместо смерти, жизнь вместо выживания.