Тьма. Мутная, расплывчатая пустота, гадким туманом застрявшая в сознании.
Отдалённые и неразборчивые голоса, которые приглушённым эхом проникают в разум, то покидая его, то врываясь вновь.
Биение двух сердец не прекращается. И никогда не прекратится. Слышишь? Никогда.
Девушка. Длинноволосая. Прекрасная и изящная, с тощими, даже немного костлявыми руками и ногами. Она стоит ко мне спиной, и я не вижу лица.
На ней надето простое белоснежное платье, похожее на ночную рубашку: такое же свободное и прямое. Она величественно возвышается над пропастью и смотрит куда-то вперёд. Светло-голубые ровные волосы струятся до самой земли.
Тик-так, тик-так. Время не ждёт. Я должен спасти её. Я должен сдержать слово.
Девушка оборачивается и смотрит на меня.
На ней вовсе не платье. Смирительная рубашка.
Кожа. Бледная и тонкая, как у аристократов; сквозь такую видно, как по телу причудливым узором вьются вены, такие безобразные и тёмные. Лицо бесстрастно, а глаза — мертвы.
Дешёвая бездушная кукла.
Один шаг отделяет её от смерти. Кидаюсь навстречу, но стекло, ранее незаметное, разделяет нас. Я вынужден издалека наблюдать, как она умирает. Прямо как лаборант наблюдает за жизнью жалких подопытных крыс, навечно, до самой смерти заключённых в своих стеклянных тюрьмах.
Или я… тоже мёртв?
Но это не имеет значения.
Больно. Но эта боль принадлежит не мне.
Что-то терзает сердце, сжимает его и мучает, вырывая нити швов из ещё незатянувшихся шрамов и раскрывая рваные, незажившие раны. Внутри меня лопаются вены, с треском разрываются жилы. Кашляю кровью. Голова раскалывается, словно её зажали в тиски и давят, давят, давят… Скрюченный от разрывающих мучений, лежу на пыльной земле.
Отчаяние. Но я сдержу слово.
— Я заберу всю твою боль!
Слышится треск. Сначала едва уловимый, затем нарастающий. На стекле образовывается трещинка. Она растёт, распространяется по нему, разветвляется в разные стороны как нескончаемая паутина. Стекло рушится, разбивается на тысячи осколков, которые мелким дождём сыплются наземь.
Слух режет бездушный механический голос.
— Нет. Верни мне… Верни мне мою боль…
///
Глухой отдалённый шум проникал в мою голову, словно сквозь барьер, утихая где-то в потёмках сознания. Я отчётливо слышал собственное тяжёлое дыхание и ровное биение сердца. Медленно-медленно раскрыл свои глаза; они были подёрнуты мутной полупрозрачной пеленой. Где это я? Нужно осмотреться. На несколько секунд я крепко-крепко зажмурил глаза, а потом резко раскрыл, и так несколько раз. Пелена словно испарилась, но нормально видеть я всё равно не мог: окружающий мир плыл, мельтешил и мутнел. Досадно.
Кстати, не находите ли вы странным проснуться непонятно где и не помнить даже собственного имени? Я вот нахожу. Ненормально и то, что внешности своей не могу припомнить, и от этого становится не по себе.
«Да и что за странный сон мне только что снился? Что со мной? Кто я вообще такой?» — задаваясь этими вопросами, я ощущал себя каким-то алкоголиком, у которого накануне была нехилая такая гулянка. «Ладно, мой безымянный я, не стоит паниковать», — пытался успокоиться, но это, откровенно говоря, помогало чертовски мало. Ну, хоть как-то.
Глубоко вдохнув, я снова зажмурился, надеясь на то, что зрение вернётся в норму. Это, к моему счастью или же наоборот, и произошло.
Я слегка приподнял голову и осмотрелся. Меня окружали ослепительно-белые стены, чей цвет давил на глаза, изредка мерцающая лампочка одиноко висела на потолке, а у кровати, в которой я непонятно каким образом очутился, стояла небольшая двухъярусная тележка, где были небрежно разбросаны медицинские инструменты и странные пузырьки без маркировки. Ни окон, ни дверей… А нет, дверь всё же есть. Не заметил. В одну из стен была словно влита металлическая дверь, на вид тяжёлая и громоздкая… Я попытался подняться, но тут же плюхнулся обратно: голову резким ударом пронзила внезапная боль, да такой силы, будто меня хорошенько так стукнули молотком. К счастью, пропала она так же внезапно, как и появилась.
Не знаю, что это за место, но оно почему-то кажется до жути знакомым, хотя я почти на все сто уверен, что никогда раньше здесь не был. Такое чувство, что воспоминания намеренно ускользают от меня, когда я вот-вот мог за них ухватиться. Просто отвратное ощущение.
Может, я пролежал в коме несколько недель, а то и месяцев? А если даже годов? Что со мной случилось? Авария? Не помню. Совершенно ничего не помню!
Тут мои размышления прервал шум по ту сторону двери. По звуку можно было предположить, что кто-то отворяет задвижку, причём у этого загадочного кого-то это выходило с большим трудом: она протяжно скрежетала и резала слух, и этот был звук настолько противен, что хотелось заткнуть уши. Через несколько долгих мгновений всё, наконец, умолкло, и металлическая дверь медленно, с пренеприятнейшим скрипом отворилась, впуская в помещение… каталку. Каталку с человеком, накрытым белой, как и всё вокруг, простынёй. Нет, вы серьёзно? Мне нужен человек. Живой, мать его, человек, с которым можно поговорить и у которого можно хоть что-нибудь узнать, а не какой-то почивший!
Вслед за каталкой сюда зашёл и, по-видимому, медбрат: на голове расположилась медицинская шапочка, добрую половину лица скрывала маска, — видно было лишь угрюмый, тяжёлый взгляд, — а завершал образ, конечно же, классический белый халат, свисающий ниже колен.
— Бра… Гх-гх-гх! — хотел подозвать его, но голос не вовремя подвёл, и я стал чуть ли не давиться кашлем.
— Тише ты, разбудишь! — он недовольно шикнул на меня, нахмурив густые брови, отчего взгляд стал казаться ещё более суровым, чем прежде. Мне даже на секунду не по себе стало. Я сглотнул.
— И кого же это я разбужу? Этого покойника?
Медбрат снова окинул меня суровым взглядом; я всё понял и тут же заткнулся. Как оказалось, мои предположения насчёт человека на каталке были ошибочны: он вовсе не мёртв, даже наоборот — вполне себе жив и здоров. И это очень хорошо, ибо перспектива находиться в одной комнате с покойником совсем не радовала.
Тем временем медбрат, изрядно повозившись с каталкой, всё же затолкнул её внутрь и поставил метрах в двух от меня. Одним движением руки смахнув со лба капельки пота, он тяжело выдохнул и убрал простыню с головы человека. Теперь я мог рассмотреть своего новоиспечённого соседа. У его лица были резкие черты: выделялись скулы и острый подбородок, брови были узки и аккуратны, а губы — тонки. По неглубоким, но характерным морщинам на лбу можно было предположить, что этому мужчине около сорока лет, однако это — лишь догадки, и возможно, что на деле всё совсем не так.
Медбрат направился к выходу и тут же вернулся обратно, но с двумя капельницами, к которым уже были подключены прозрачные пакеты с лекарством. Из глубин бездонных карманов он достал салфетки, вытер руки и надел латексные перчатки, как и подобает медицинским работникам. Этот угрюмый дядька, внушающий страх, вместе с капельницей ловко проскользнул ко мне и, непонятно откуда вытянув жгут, быстро перетянул мою левую руку. Смотря на безукоризненную точность и ловкость его движений, можно с уверенностью сказать, что он — профессионал своего дела, а его мастерство отточено годами практики: он выполнял свою работу будто машинально, прямо как специально настроенный робот, который знает, что нужно делать именно так, а не иначе. Я и опомниться не успел, как кожа на моей руке была протёрта чем-то из тех непонятных пузырьков, валяющихся на двухъярусной тележке рядом с кроватью, а из иглы, которую плотно фиксировал пластырь, в вену уже поступало лекарство. То же самое он проделал и с моим соседом.
— Эй, подожди секунду!.. — с надеждой в голосе я окликнул медбрата, который, уже закончив свою работу, направлялся к выходу. Он остановился и медленно повернул голову в мою сторону. — Что со мной? Где мы вообще находимся? Что это за место? — услышав мои вопросы, он нахмурил брови, словно я спросил что-то невероятно глупое или раздражающее.
— Я могу сказать тебе лишь одну вещь… — упёршись о стену, мужчина устало выдохнул и поставил ногу за ногу. — Странник. Тебя называли Странником. Больше тебе знать не следует.
— Но почему? Скажи хотя бы: что со мной случилось? Почему я ничего не помню?
— Прости… Не могу, — он отвернулся и поспешно удалился, не желая продолжать разговор, видимо, кажущийся ему бессмысленным. Вновь послышался скрежет задвижки.
///
Так, хотя бы кое-что узнать удалось: меня называли Странником. Не думаю, что это моё настоящее имя, скорее просто кличка или что-то вроде позывного. Если этот подозрительный тип не соврал, конечно. Тем не менее, довольно забавное прозвище. Интересно, почему именно Странник? Должна же быть причина, по которой меня прозвали именно так. Ладно, сейчас не время и не место об этом думать: есть дела поважнее. Во-первых, мне до сих пор неизвестно, что же произошло. Во-вторых, нужно для начала увидеть собственную внешность. Да, у меня настолько память отшибло, что я не помнил даже о ней; быть может, увидев себя, смогу что-нибудь да вспомнить. В-третьих, можно поспрашивать у моего новоиспечённого соседа, которого я сначала счёл за труп, когда он оклемается. Вполне возможно, что он что-то знает и сможет помочь мне всё понять.
Наблюдая за тем, как внутри капельницы монотонно падали капли, быстро накапливаясь и друг за другом срываясь вниз, я задумался. Серьёзно, мне страшно. Страшно совершенно ничего не помнить ни о своём прошлом, ни о своей семье. Я ведь раньше с кем-то жил, наверняка у меня были друзья, знакомые, коллеги, какая-то работа. Сейчас же всё это исчезло, безжалостно забылось, оставив меня одного в этом мире, одинокого и пустого. Вместе с памятью я потерял всю свою прожитую до этого момента жизнь, потерял близких и родных, интересы, увлечения, работу, да что там! Собственное имя узнал от совершенно чужого человека! И сейчас, в том месте, которое мне совершенно чуждо, я бесцельно лежал на скрипучей кровати с капельницей в руке и отчаянно пытался что-то вспомнить… Хотя бы что-то! Хотя бы какую-то мелочь! Но в мыслях не проскальзывает ни единой детали, заставляя моё сердце учащенно биться в панике: неужели придётся строить жизнь с абсолютного нуля, начинать всё с чистого листа?
Тем временем мой сосед резко стал ворочаться, чем меня не на шутку напугал. Послышалось невнятное мычание; я мог предположить лишь два варианта: либо ему что-то снилось, либо стало плохо, и он мучился от боли. Испугавшись за состояние мужчины, я окликнул его.
— Эй, вы меня слышите? Вам плохо?
Но ответа я не дождался: вместо него последовал очередной мучительный вскрик, выбивший меня из колеи окончательно. Я медленно поднял торс, опираясь на руку, свободную от капельницы, и, пересиливая ноющую боль в голове и в районе живота, спустил ноги на пол. А вдруг с этим мужчиной случилось что-то страшное? Вдруг он может умереть, если я не позову на помощь? Так или иначе, оставаться в стороне я просто не имел права.
Предварительно перекрыв поступление лекарства из своей капельницы, я снял пластырь и, кусочком ваты придавив кожу возле места прокола, быстрым движением вытащил из вены иглу, после чего согнул руку в локте. Встать мне кое-как удалось, но вот удержаться на ногах — с большим трудом. Держась сначала за спинку кровати, я медленно пошаркал к стене; каждый шаг давался со жгучей болью, отдающейся по всему телу. Как оказалось, причиной, по которой у меня болела область в районе живота, оказалась рана, обмотанная пропитавшимся кровью бинтом, что был виден сквозь рваную майку. Выглядели разрезы так, словно были сделаны большими, явно звериными когтями. Хотя чёрт знает, где я её порвал: до пробуждения могло произойти что угодно.
Тащась возле стены и еле волоча ноги, я несколько долгих минут пробирался к двери, искренне надеясь, что смогу продержаться и не свалюсь на пол. Надежда меня не подвела: вскоре я стоял вплотную с этой металлической громадиной и начал что было сил в неё тарабанить. Прошло около минуты, но никто так и не пришёл, хотя такой шум просто невозможно было не услышать: от него в ушах звенело. Отчаявшись, я тяжело выдохнул и прекратил стучать, закрыв глаза и обессилено облокотившись о дверь. Моя щека приятно соприкасалась с ледяным металлом, отчего боль в голове становилась менее ощутимой, что, кстати, радовало до безумия. Сейчас бы таблетка не помешала…
Напоследок я глухо ударил кулаком в дверь, после чего сознание стало мутнеть, а отяжелевшее тело, которое больше не подчинялось мне, плавно сползло вниз, на пол, оставляя на светлом железе мутную кровавую полосу. Но перед тем, как полностью отключиться, я смог разглядеть в расплывчатом отражении своё лицо…
///
— Эй, пацан! Ты живой?
Оклемался я от того, что кто-то своими крепкими руками с усилием тряс меня за плечи, словно хотел вытрясти весь дух. Этим «кем-то» оказался сосед по палате, который некоторое время назад корчился в муках. Какая ирония: меня спасает тот, кого изначально хотел спасти я сам.
— Д-да… — процедил я сквозь зубы, шипя от боли в ране. Мужчина облегчённо выдохнул и, положив мою руку к себе на шею, провёл моё бренное тело до кровати, а после я просто свалился на неё, отчего заскрипели старые пружины; тот же допетлял до своей и уселся на самый её край, скрестив руки на груди. Он внимательно и безо всякого стыда стал рассматривать моё лицо, если не сказать, что в открытую пялился на него. И теперь я знал, почему: длинный узкий шрам, идущий по диагонали справа налево и пересекающий всё лицо, разделял его на две части. Также он немного отделял начало правой брови от её основной части; я был напуган самим собой. Ужасное зрелище.
— Откуда у тебя такой? — сосед наконец-то подал голос, закончив визуальное изучение меня. У него он был резким, можно даже сказать строгим, что придавало его словам некие нотки высокомерия и немного резало слух.
— Не знаю. А если быть точным — не помню, — выдержав небольшую паузу, я продолжил. — Вы знаете, что это за место? Помните хоть что-нибудь?
— Так значит, ты тоже ничего не помнишь? Ну, что-то всё-таки мелькает в мыслях. Дай минутку, сосредоточусь.
Мужчина нахмурил брови и пустым взглядом уставился в пол, потирая подбородок и напрягая свои извилины. Так он просидел буквально секунд тридцать. Тут выражение его лица сменилось: появилась лёгкая улыбка, взгляд тоже повеселел.
— Так ты же Странник, мы с тобой в одном блоке работали! Меня Фантомом, кажись, звали. Не припоминаешь?
Я отрицательно покачал головой, но тоже повеселел: хорошо, что сосед не совсем лишён памяти, ведь теперь я смогу разузнать о себе побольше и, может, сам смогу что-либо вспомнить.
— А что за блок?
— Нейрохирургический. Только я был нейробиологом, работал в лаборатории. А вот ты как раз нейрохирургом. Операции делал.
— Уф-ф, вообще ничего не помню, — я потёр лоб ладонью. — Больше ничего?..
— Не-а, — Фантом поджал губы. — Хотя… В моих воспоминаниях у тебя ещё не было шрама.
Что бы это значило? С каждой минутой всё становится всё странней и странней, запутанней и запутанней. Единственное, что я могу предположить, и это, наверное, так и есть, — до того, как мы оказались запертыми в палате, случилось что-то ужасное. Иначе как объяснить шрам на моём лице и раны?
— Вот как… — ответил я и поставил перед собой новую цель: нужно дождаться того медбрата и любыми способами вытрясти из него информацию.
Продолжение следует…
