Name.Less

      Винно-красные розы были похожи на сгустки свернувшейся крови на длинных шипастых стеблях, перетянутых лентой, бордовой спиралью свисающей с края стола. Ривай встретился взглядом со своим отражением, излишне бледным в холодном свете ламп, и поправил закрывающие левый глаз бинты; после ухода Мике и неугомонной Ханджи в гримерке наконец-то воцарилась блаженная тишина. Единственное, что отделяло их всех от долгожданного отпуска — последний концерт продлившегося полтора года тура, который, черт побери, еще нужно было отыграть. И именно поэтому друзья в третий раз за сегодняшний день проверяют, правильно ли настроены инструменты, на месте ли утвержденный сет-лист и не откинул ли случайно коньки излишне нервный молодой техник, отвечающий за вечернее световое шоу, а он по давней традиции проводит оставшиеся до выступления минуты в сомнительно приятной компании самого себя.       Если бы жизнь можно было охарактеризовать одним словом, Ривай выбрал бы слово «контраст». Не добра и зла, света и тьмы и прочей высокодуховной ереси для конченых придурков: цветность лучше видна на черно-белом фоне, счастливый случай — после полосы неудач, нестандартное в стандартном, и в вечном сравнении каждого из своих проявлений друг с другом жизнь кажется ярче. Ярче в непрекращающемся движении противоположностей, составляющих ее суть.       Отсутствие имени названием их группы и стало; насмешливый парадокс, сработавший пресловутый принцип контраста — черно-белые мазки на общем раскрашенном радужном холсте бьют в глаза, кажутся чуждыми, выделяются неумолимо. Белые буквы «NoName» на черном полотнище, развернутые светло-серые крылья, добавленная Ханджи сверху в воспаленном порыве дизайнерского вдохновения корона — надо было остановить поганку, да поздно: менеджер уже утвердил логотип. Черные костюмы, белые повязки на лицах, его черный микрофон, белая гитара Ханджи, монохромные барабаны ударной установки Мике. Ривай смял пальцами розовый бутон с едва уловимым сладковатым запахом, хрупкий, мягкий, и он осыпался лепестками-каплями. Красный. Как в самый первый концерт, когда он, выйдя на сцену, увидел привязанную к подставке микрофона карминовую розу.       Прямоугольник плотной бумаги лежал у зеркала, и его почему-то хотелось прихлопнуть, как зловредное опасное насекомое, а в мыслях бился вопрос, почему карточка до сих пор не обрела покой в помойном ведре. С годами это превратилось в своеобразный ритуал: букет роз, непременно темно-красных — на столике в гримерке, привязанная к цветам тонкой лентой визитка. Все тот же контраст: серебристые буквы по черному картону и имя отправителя. «Nameless».       Коридор, петляющий многочисленными поворотами, вел прямиком за сцену, где Ханджи, громко матерясь, цепляла новые значки на свою многострадальную гитару; заветная цель была близка: ремня уже практически не было видно. Мике, замерший у стены, отбивал ногой ритм доносящейся из плеера музыки. Помимо контраста, в жизни есть привычки. А еще — непонятные закономерности, которые недалекие идиоты зовут случайностями.         — Ну что, ребята, готовы? Ривай покосился на подозрительно жизнерадостного менеджера, которого острый на язык Мике после первой же встречи окрестил агентом Смитом. Готовы, а то как же. Лишь бы перестал оптимизмом отсвечивать, шибает так, что аж смотреть больно. Карточка без слов, проклятьем затесавшийся в монохромную вязь кислотно-зеленый значок на ремне у Ханджи, нахлебавшийся радиоактивной водички Смит — сегодня все не так, как всегда. А не понятные ему закономерности Ривай не любил точно так же, как разводимый друзьями в тур-автобусе феерический бардак.       Он болезненно сощурился от света софитов; чувствительные глаза позволяли хорошо видеть в темноте, но яркий неживой свет прожекторов был истинной пыткой — потому и вышел впервые на сцену вокалист неизвестной группы «NoName» в повязке из бинтов. Ривай поправил то и дело выскальзывающий из уха наушник; громкость приветственных воплей явно превышала допустимые децибелы. Роза на микрофоне призывно алела ярким пятном цвета. Он сжал подставку вместе с длинным шершавым стеблем, и палец резко обожгло болью: острый шип иглой вонзился под кожу. Ривай аккуратно слизнул выступившую каплю крови.         — Эй, вы. Слушайте и внимайте. Океан зрителей всколыхнуло мощной звуковой волной.       В ушах звенело, а воспаленное горло пересохло; бутылка теплой воды, которую он осушил перед выходом на бис, казалась далеким воспоминанием.         — Ривай, меня не жди, в отель потом приеду! — Ханджи от души хлопнула его по плечу — да так, что он чуть не покачнулся на месте, — и вихрем унеслась по коридору. Из-за поворота послышался грохот, поспешные извинения, которые, произнесенные с другой интонацией, легко можно было принять за проклятия, и быстро удаляющиеся шаги. Мике после концерта всегда оставался с техниками: покурить, почесать языком, выпить и иже с ними — остался и сегодня, и подсознательно желаемая унылая нормальность растеклась по венам. Отель. Сон. А после…         — Мистер Аккерман! Мистер Аккерман! …заслуженный отдых? При звуке громкого надоедливого голоса, сверлом врезающегося в мозг, Ривай резко развернулся, смерив стажера ледяным взглядом; этот придурок, которого недавно нанял Смит, был надоедлив не более чем полностью и привносил хаос во все, до чего дотягивались его загребущие лапы. Как там его…? Джагер? Ягер?         — Чего тебе? В руку ткнулась бутылка подогретой воды — за холодную натруженные связки спасибо бы ему точно не сказали. Ривай, поморщившись, открутил крышку; Йегер — всплыла в памяти фамилия услужливого парня, пялившегося на него с мерзкой смесью восторга и благоговения, пока он судорожными глотками утолял мучившую его жажду.         — Давайте я вам такси вызову! Послать бы его подальше, чтоб не лыбился, как детсадовец в парке аттракционов, но головная боль, вечный спутник концертного тура, как прилив, накатывала по нарастающей с каждой минутой.         — В гримерку постучишься, когда приедет, — бросил охрипшим голосом и зашагал по очередному белому коридору, неприятно напоминающему больничный: какой дегенерат додумался покрасить здесь стены именно в этот цвет?       Бинт свернулся тонкой бледно-серой змеей; ее двойник в зеркале расплывался, как акварельные краски от пролитой на рисунок воды, зыбкая, неровная реальность. При виде начавших вянуть роз у Ривая мелькнуло странное мимолетное сожаление, что он перед концертом не поставил цветы в воду — срань господня, как будто собирался тащить их с собой. Шипы мстительно чиркнули по ладони; темно-красные бутоны уныло поникли, и Ривай ногой затолкал мусорную корзину под стол.       Усталость, идущая под руку с сонливостью, затягивала в себя подобно зыбучим пескам. Не успел он подумать, что даже от придурочного новичка может быть польза, как тот, подслушав его мысли, материализовался за дверью и, несколько раз постучав, ввалился внутрь:         — Ваше такси на месте. Правда, я не знаю название отеля…         — Сам разберусь. Свободен. Ноги слушались с трудом, но до заднего входа было недалеко; Йегер испуганно мельтешил поблизости, то и дело спрашивая, все ли с ним в порядке, не нужна ли ему помощь или не стоит ли ему проводить его до гостиницы. Сил огрызаться не было, и Ривай махнул рукой: в конце концов, в самом крайнем случае он всегда сможет выпнуть эту надоедливую мамочку из машины вне зависимости от того, по какому району они в тот момент будут проезжать.       Он откинулся на спинку мягкого сиденья и блаженно вздохнул; хлопок дверцы, и Йегер уселся рядом, наклонился над ним, пристегивая забытый ремень безопасности.         — Отель… Парк Хайятт… — пробормотал он невнятно; голова казалась отлитой из чугуна. Перед тем как отключиться, Ривай почувствовал прикосновение теплой ладони, мягко закрывшей ему глаза.       Жужжание. Тихое, едва уловимое. Мошки, бьющиеся изнутри о стенки черепа. Мошки вокруг, хаотичные черные точки. Бинтовая повязка, грубая, натирающая кожу; веки поднимаются ценой невероятных усилий, когда Ривай уже мысленно готов подпереть их спичками. Сознание возвращается по каплям, тягучим, вязким, круги расходятся от них болезненной рябью.         — Наконец-то, — едва слышный шепот откуда-то издалека. Он вздрагивает, окончательно выпутываясь из липкой паутины, окутавшей его коконом с привязанных к стулу ног и рук до неимоверно гудящей головы. Скрип открываемой двери, щелчок запираемого на ключ замка. Риваю не нужен свет, чтобы узнать стоящего у стены человека. Но видит он его впервые в жизни.         — Чего тебе надо? — старый бинт сползает со лба, и он раздраженно дергается, когда на мгновение теряет обзор.         — Приватное интервью. Свет небольшой лампы, в котором поблескивает корпус направленной на него камеры. Ривай напряженно смотрит в глаза протеже Смита и замечает разгорающиеся в них зеленые искры безумия.       Он не задавал вопросов, выдерживая театральную паузу; маска слетела, брызнув осколками, обнажив находящееся под ней. Не задавал вопросов — предпочитал говорить сам, исподтишка наблюдая за его реакцией. Пока что удавалось ее скрывать.         — Никто не знает тебя так, как я, — тон тихий, вкрадчивый, звенящий в оглушающей полутишине в пределах объектива. — Я наблюдал за тобой много лет, — пальцы касаются щеки, слегка царапая ее ногтями.         — У тебя дерьмо вместо мозгов? Ты мелькаешь перед носом меньше месяца, и я даже имя твое не помню, — процедил Ривай. Отпрыгнул бы вместе со стулом, но не чувствовал ни рук, ни ног, затекших от слишком тугих веревок; разум, повесив на лицо привычное выражение бесстрастия, лихорадочно искал выход, но чем больше Ривай думал, раз за разом оценивая ситуацию, тем яснее понимал, что в данный конкретный момент заветной дороги к свободе не существует.         — Эрен. И я предпочитаю одностороннюю анонимную переписку, — его губы растянулись в ненаигранно-зловещей ухмылке, и он шагнул назад, вынув из кармана блеснувший в неровном приглушенном свете нож. Серебристые слова на контрастном черном картоне. Имя без имени.         — Не узнал? — поддел рукой повязку, показывая выцветшие буквы. — Ты бросил ее в зал на вашем первом концерте. Я посчитал за спасибо. «NoName». Обвитый микрофонным проводом стебель розы.         — А ведь ты привык, — Эрен, встав за спиной, наклонился к его уху, касаясь его губами, отчего по коже пробегали мурашки. — Единственный концерт, который вы провалили, был единственным, на который я не смог попасть. Разрезанный галстук скользнул на пол; сердце колотилось где-то в горле, отчаянно трепыхалось, разгоняя по сосудам шумящую в ушах кровь. Риваю захотелось сжать кулаки, но содранные запястья ныли, а затекшие пальцы при попытке пошевелиться мучительно закололо иголками. После того выступления, во время которого у него внезапно пропал голос, Nameless в очередной записке извинялся за отсутствие привычного подарка. Волосы на затылке, казалось, сейчас встанут дыбом. Гребаные розы и визитная карточка — личная кроличья лапка на херову удачу.         — Если бы не это… я бы не пришел за тобой. Зубы прикусили мочку уха, а ловкие пальцы выталкивали пуговицы из петель. Ривай инстинктивно дернулся, но в следующую секунду прокусил губу, когда холодный металл вспорол кожу, и на белой ткани рубашки расплылись красные кляксы.         — Ты мой. Ты теперь всегда будешь только моим. «Черта с два!» — хотелось выплюнуть Йегеру в лицо, но голос подвел, сорвавшись на бессвязный хрип. Лезвие ножа оставляло на груди и плечах тонкие нити порезов, влажный горячий язык скользил по свежим ранам, заставляя едва слышно шипеть сквозь сжатые от терпкой злой боли зубы. Кричать? Нет, такого удовольствия Ривай ему не доставит…       Короткий поцелуй-укус с привкусом соли и железа. Прекратившееся жужжание камеры.         — Это только начало, — шепнул Эрен ему в губы, затягивая повязку. Свет померк.