*
У неё длинная коса, теряющаяся в лопатках, огромные глаза и веснушки на носу. Как он только сумел их разглядеть, Ичимацу и самому невдомёк. Она пахнет и сияет как фея, и смех у неё нежный и заливистый. — Вживую она ещё красивее! — присвистывает Осомацу. Братья толкаются и пытаются разглядеть новую девушку Джушимацу получше, а Ичимацу сглатывает горячий комок, похожий на раскалённое железо, который скатывается куда-то вниз, к остальным комкам, собравшимся в груди. Братья не могут поверить, что такая девушка досталась самому странному из них, но Ичимацу плевать — они подходят друг другу, это уж точно. Вот только... — Всё, пойдём домой, — говорит он. Братья подхватывают — да, и вправду, пора бы уже, вечереет, — снимают дурацкие платки и возвращаются, наперебой обсуждая сегодняшнюю большую новость. Маме решают пока ничего не говорить: пусть лучше Джушимацу сам наберётся смелости и познакомит девушку с родителями. Ичимацу борется внутри с самим собой, пытаясь доказать себе, что он никуда и ни от кого не убегает.*
Ночью Ичимацу спит плохо: часто просыпается, ворочается и мешает остальным. Его спихивают на край постели, почти на пол, где он отворачивается к стенке и крепко жмурится. Сон приходит урывками — сначала кусочек воспоминания из детства, где он болеет, а Джушимацу смачивает полотенце и кладёт ему на лоб; потом какой-то бессвязный бред, где он куда-то спешит, облепленный котами с ног до головы. В конце концов, ему снится побережье серого моря и девушка. Она рвёт его сердце в клочья, как цветную бумагу, и развеивает по ветру. «Он больше не твой. Он никогда не был твоим». Ичимацу открывает глаза, словно в озарении, и комок раскаляется сильнее, превращаясь в злость. Ичимацу кажется, будто всё вокруг начинает полыхать. Огонь перебрасывается на постель, на братьев, на Джушимацу, только не обжигает ни одного из них. Утром он просыпается позже всех и пропускает завтрак. Не страшно — он всё равно не очень-то большой любитель поесть. В сердце странно жжётся — хочется выковырять его, как грязь из-под ногтей, и больше никогда ничего не чувствовать. — Выглядишь подавленным, — кто-то кладёт руку ему на плечо. Ичимацу возвращается в реальность, дёргает плечом. — Усохни, Говномацу, — и скидывает ненавистную ладонь. — Знаю, что тебя снедает зависть, — картинно продолжает брат, — я тоже поверить не могу, что Джушимацу завёл девушку раньше меня. Немыслимо! Ичимацу молчит, думая, что бы ответить. — А вы с Тодомацу на этой почве спелись. Кажется, вчера в подсобке? Карамацу белеет как снег и затыкается. — Не ссы, никому не скажу. В могилу унесу ваши инцестные утехи. Карамацу выдыхает большую порцию воздуха с фальшивым смехом. — Ай да Ичимацу! Заставил меня понервничать, — он поправляет дурацкие очки излюбленным движением и сверкает зубами. — И всё-таки, поведай, на что это ты злишься? Ичимацу строит вокруг себя воображаемую крепость и представляет, что он совсем один. — ...Неужели ревнуешь? Слова проходят иголкой насквозь, а брату достаётся серия заслуженных пиздюлей.*
— Ичимацу-нии-сан? Вздрогнув, Ичимацу моргает и вяло обводит глазами жёлтый силуэт. Старшие где-то шатаются с самого утра и, наверное, ещё не пришли. Дома только они с Джушимацу. — Странно выглядишь. Живот болит, что ли? — спрашивает Джушимацу, широко открывая рот. Ичимацу качает головой, и Джушимацу разводит чужие колени, потому что они мешают ему дотянуться до лица растянутыми рукавами свитера. Прежде чем Ичимацу успевает понять, уголки его губ насильно тянут к ушам. По ногам и от лица к животу тянутся электрические разряды. — Ну же, улыбни-ись! — Джушимацу взбирается на его колени, тяжёлый и смеющийся, пахнущий странно, пахнущий девушкой и не Ичимацу. Ичимацу молниеносно стряхивает его, садится сверху и делает захват, тягая ногу на себя. — Ичимацу-нии-сан?! Джушимацу жалобно бьёт по полу, моля о пощаде. Вернувшиеся братья сбегаются на крики и рассаживаются на диване, словно зрители в кинотеатре в предвкушении хлеба и зрелищ. Ичимацу чувствует их присутствие, но почему-то ничего не видит. Смех, хмыканье, вздох. Шорох деревянных ставней. — Эй, знаешь, Осомацу-нии-сан? Джушимацу хочет признаться той девушке на следующем свидании! «Он больше не твой. Он никогда не был твоим». Всё так и есть.*
Небо застилает пелена из туч. Они похожи на грязное бельё, растянутое и размазанное по верху, как свитера Джушимацу. Улицы пусты; лишь изредка кто-то да промелькнёт, в слабой надежде добежать до дома. Дождь начинается с малого: накрапывает потихоньку, будто бы раздумывая, грянуть или не грянуть, а потом обрушивается на город мрачным ливнем. Капли с размаху ударяются о стекло, и всё окно покрывается прозрачными крапинками, как спина божьей коровки. Каплям не достать до чердака — Ичимацу спрятан в нём, словно одна из ненужных вещей, брошенных в спешке. Чтобы не околеть, подстилает под себя старый дырявый плед — подарок какого-то дальнего родственника, проеденный мышами. Под ним они раньше помещались вшестером, когда ещё не умели ходить. От скуки он вырисовывает образ Джушимацу. В его мыслях тот начинает нарезать круги по скрипящим половицам, в хаотичных попытках найти себе занятие, и это заставляет его улыбнуться. Кто-то взбирается на чердак. — Эй? Нии-сан, ты тут? — в темноту просовывается голова Тодомацу. — Мы на разведку. Идёшь? Ичимацу кивает, спускается вслед за братом. — Кажется, ты немного оклемался, — отмечает тот. — Со дня, когда у Джушимацу появилась подружка, ходил мрачнее тучи. Лишний раз трогать не хотелось. Нет, я не говорю, что раньше ты был бодрячком, но... — Я понял, — отмахивается Ичимацу. Брат на мгновение замирает. — Такое ощущение, будто ты хочешь что-то сказать. — Нет. — Ну, как знаешь, — быстро сдаётся Тодомацу, пожимая плечами. Они сворачивают и дальше идут по коридору. На крыльце их уже ждут три разноцветных зонтика, и, если они поторопятся, то, возможно, ещё нагонят Джушимацу.*
Скромный фургончик Чибиты маячит за спиной тёплым светом бумажных фонарей. Чоромацу по пьяни заливается соловьём, скрашивая дорогу до дома свежими хитами от Няя-чан, остальные не упускают случая подшутить над ним, хотя у самих язык заплетается будь здоров. Ичимацу плетётся позади всех, пинает влажные камни, блестящие в свете огромного лунного глаза, морщится от сырости. Он бы поболтал, будь с ним Джушимацу — верней, обратился бы в слух и изредка кивал бы без слов, — но они идут впятером. Наверное, тот уже на вокзале — они увиделись, наверняка, он и девушка, красивая как фея. Предчувствия обычно не обманывают Ичимацу, особенно если они плохие. — Хорошо, что мы догадались ничего не говорить маме, — лепечет Осомацу. — Не думаю, что это расстроило её больше, чем наше иждивенство, — резонно замечает Тодомацу. — В конце концов, ну... Это ж Джушимацу? У него вечно всё не слава богу. Да, Ичимацу-нии-сан? Ичимацу ничего не отвечает, а просто продолжает идти в полном молчании. Домой они вваливаются дружной гурьбой, сразу же падая на постель — вот так, не переодеваясь, и проваливаются в сон одновременно. Кроме Ичимацу — он ещё долго смотрит в потолок, слушая тишину в доме. Джушимацу заявляется домой поздно ночью и бодро возвещает о своём приходе. Братья кидают в того подушками, матерясь и не открывая глаз. — И без тебя голова болит, — бормочет кто-то посерединке сквозь сон. Ичимацу глазами следит, как Джушимацу ныряет под одеяло, и какое-то время они лежат молча и неловко. С края постели, как с другого конца Земли, Джушимацу окликает Ичимацу громким надрывистым шёпотом. — Спишь, Ичимацу-нии-сан? Ичимацу чуть вздрагивает. — Не-а. Где был? — У меня было хорошее настроение, поэтому я гулял! Джушимацу не к месту издаёт вопль, и ему снова достаётся подушкой. — Эй, нии-сан, — снова раздаётся с краю. — Пойдём завтра играть в бейсбол? Ичимацу отворачивается к стенке и улыбается сам себе под нос. — Спокойной ночи, Джушимацу.