Смысл этих слов юной магессе было суждено понять лишь очень, очень много лет спустя…
— Да, мама, теперь я самый настоящий маг. Нет, мама, я не боюсь демонов и никогда не боялась. Да, папа, Истязания — это опасно, но я справилась и больше страшиться нечего. Нет, папа, мне ещё многому предстоит научиться. Оствикский Круг Магов всё-таки стал ей домом. Эвелина знала каждый уголок, наизусть помнила хитросплетения коридоров и точно знала, где и когда можно найти почти любого обитателя. Среди сверстников магесса всё ещё держалась особняком — теперь уже она возводила стену между собой и ими, а на храмовников и вовсе научилась не обращать внимания. Лишь мнение наставницы имело значение, лишь её слово было для неё законом и путеводной звездой. Никто не сомневался, что Эвелин пойдёт по её стопам. Отныне новоиспечённой магессе разрешалось посещать другие Круги, вместе с Лидией она иногда гостила в Орлее у самой Мадам де Фер — придворной чародейки императрицы Селины. Её восхищал образ блистательной Железной леди, столь многого добившейся в мире, где магам почти не доверяли. Наверное, тогда Эвелин была счастлива… Всё перевернуло восстание в Киркволле. До Оствика быстро долетели слухи о произошедшем инциденте. Воодушевлённые поддержкой самой Защитницы Киркволла, маги с новой силой стали вкладываться в свои революционные идеи, которые с каждым днём становились всё менее иллюзорными. Но и храмовники не были глухи к пришедшим новостям. Участились обыски в комнатах магов, все письма и посылки проверялись, теперь уже никто не получал разрешения покидать Круг Магов, который в скором времени превратился почти что в тюрьму. Даже меж Старших Чародеев прошёл ропот возмущения, слившийся с голосами молодых и горячих бунтовщиков. Окружающие всё ещё видели оствикский Круг оплотом мира и равновесия, надеждой на то, что противоборствующие стороны могут жить в гармонии. Но лишь те, кто жили в нём, осознавали, что до конца этого миража осталось совсем немного. В тот день храмовники поймали-таки заговорщиков, но те хранили гордое молчание, не отрицая и не соглашаясь с выдвинутыми против них обвинениями. Переборов собственные принципы, Лидия и ещё несколько Старших Чародеев взялись доказывать невиновность пойманных. Всё было тщетно. Эвелин слышала о случившемся в ферелденском Круге Магов, о демонах и невоплощённом Праве Уничтожения, однако все её фантазии на этот счёт едва ли могли сравниться с реальностью. Её родной Круг, её второй дом вспыхнул, словно карточный домик — попавшиеся маги призвали демонов, и те в мгновение ока установили свои правила. Храмовники тоже не остались в долгу: от «выжигания заклинаний» и «святой кары» дрожали стены, а коридоры наполнялись режущими обоняние запахами гари и металла. Они лишь хотели увести усмирённых и детей — ни Лидия, ни Эвелин не желали сражаться. Но им не оставили выбора. — Ты защищала тех магов! — наставив на Старшую Чародейку меч, кричал храмовник. — Знала, что они виновны, но с таким честным взглядом лгала нам! — Я лишь хотела предотвратить это! — Женщина жестом обвела коридор. Ковры горели, несколько тел, искорёженных демонами, валялось в начале прохода, а где-то наверху гремел бой. — Пустые оправдания! За спиной мужчины раздался истошный визг. Из-за поворота вышло ещё несколько храмовников. Некогда блестящие доспехи были в подпалинах, с мечей капала кровь, но самое страшное — в глазах. В них ненависть и жажда мести. Один из них волочил по земле тело библиотекаря, которое безвольной тряпкой тянулось за палачом. — Бегите! — выкрикнула Лидия усмирённым, взмахом рук подняла между собой и храмовниками барьер. Надолго он бы не задержал тех, кто был способен развеивать заклинания, но всё же… всё же она не могла не попытаться дать другим шанса спастись. — Я помогу! — Эвелин не колебалась. Встав рядом с наставницей, своей второй матерью, она подняла ладони, направляя свою силу в щит. — Беги, глупая! Барьер трещал по швам, прожигаемый с другой стороны разъярёнными храмовниками, но стоял. Мана утекала быстро, силы были не равны. Голубую гладь щита взрезали ломаные линии трещин, коридор наполнился хрустом разрушаемой магии. Наконец остриё меча пробило барьер насквозь, царапнув Эвелин по рукам, а в следующий миг защита рассыпалась тусклыми осколками. Зашипело «выжигание заклинаний», и обе чародейки упали на каменный пол, не в силах стерпеть причиняемую боль. Храмовники с безжалостным триумфом глядели на них сверху вниз, жадными глазами впивались в мучения лишённых сил женщин. — Давно надо было вас всех усмирить, — сплюнул тот, что тащил библиотекаря. Отбросив мёртвое тело, он подошёл к скулящей Эвелин, мстительно глядя на ту, которую так долго молча ненавидел. — Ваши киркволльские коллеги уже показали, что веры таким как вы нет. Наша ошибка, но, поверьте, мы её исправим. Эвелин не видела занесённого над собой меча, не было и, как пишут в книгах, пролетевшей перед глазами жизни. Лишь обжигающая боль, текущая по венам, и бьющийся в висках гул. Но Лидия видела всё… — Беги… молю… Брызнула кровь. Клинок прошёл насквозь, взрезав плоть и порвав мантию на спине. Женщину окутал алый туман, который не в силах были развеять храмовники. Что-то загудело, загрохотало, завыло. Неведомая сила отбросила Эвелин в самый конец длинного коридора, и всё, что она могла, это слышать проклятья храмовников.«Лживая тварь».
«Малефикар».«Демон».
Поднявшись на трясущихся ногах и уже не сдерживая рыданий, магесса сквозь пелену слёз с трудом различала алые всполохи, чувствствовала дрожание магии из-за ещё одного демона, вырвавшегося в этот мир, и видела мерцание «святой кары», едва сдерживающую мощь огромного чудовища... — Да, мам, я скоро уже лягу спать, только напишу пару писем. Нет, мам, я в порядке. Да, пап, я ненавижу храмовников. Нет, папа, я никогда не прощу того, что они сотворили с… с нами. Ещё никто и никогда не видел Эвелину такой. Сжигаемая изнутри кровавой злобой, она развила бурную деятельность, направленную на объединение магов против храмовников. Магесса пользовалась связями, коими её щедро одарила погибшая наставница. Не все, разумеется, поддержали её порыв, но она смогла найти множество единомышленников. Те, кто тоже выжил в устроенной в оствинском Круге бойне, с трудом узнавали в пылкой и дерзкой бунтарке тихоню, которая пряталась в библиотеке и всюду неприметной тенью следовала за Лидией. Впервые Эвелина получила признание не за прилежное исполнение своих обязанностей или послушание, а за собственные решения и дела. Она желала не славы, но правосудия — холодного, бесстрастного и безжалостного. Однако Судьба вновь сделала всё по-своему. — Да, мама, я в порядке, не нужно так беспокоиться. Нет, мам, я не знаю, что это за штука на моей руке. Да, отец, я не помню, что произошло в Храме Священного Праха. Нет, папа, мне никак не удаётся избавиться от метки, но пока она может закрывать разрывы, можно и потерпеть. Эвелин при первом же удобном случае показала всем свою точку зрения на происходящее в мире. И если Каллен довольно скоро смекнул, что проще свести общение с Вестницей Андрасте к минимуму, чем тщетно пытаться указать ей на то, что он более не храмовник, то пылкая Кассандра просто не могла не реагировать на резкие и порой переступающие границы вежливости комментарии Эвелины насчёт Церкви, храмовников и Искателей Истины. К остальным спутниками новоявленная избранная относилась не в пример лучше, и её довольно часто можно было найти в трактире в компании новых знакомых, чьи рассказы она слушала, затаив дыхание. Особенно её увлекали истории Варрика о Защитнице Киркволла, которая несмотря ни на что осталась верной своим принципам, и Железного Быка о смешных и не очень приключениях его отряда. Мадам де Фер встретила протеже своей подруги довольно холодно — Первая Чародейка не разделяла революционных взглядов Эвелины, да и последняя не очень-то жаловала женщину после того, как та проигнорировала тот факт, что её подруга, Лидия, погибла от рук храмовников. Но долго это молчаливое противоборство длиться не могло, и Вестница сама пришла к Вивьен. Пускай после долгого и не самого приятного разговора обе магессы остались при своём мнении, приятельские отношения им восстановить удалось, и именно к Мадам де Фер Эвелин обращалась в случаях, когда не знала, как поступить. — Мы можем отвлечь внимание, пока лазутчики проникнут в замок, — хитро улыбалась Лелиана, развернув карту крепости. — Например, Вестницей, с которой Алексиус так жаждет встречи. — А можем забыть весь этот вздор и пойти к храмовникам. Жозефина едва не взвыла в голос, но удержалась и ограничилась только закатыванием глаз. Кассандра устало потёрла переносицу, в очередной раз проклянув себя за то, что выпустила зазнавшуюся магессу из темницы. — Вашего мнения никто не спрашивал, — огрызнулась Вестница. — Мы пойдём за магами, и это не обсуждается. Ничто не могло пошатнуть уверенности Эвелины в невинности магов. В её речах всё чаще звучали оправдания малефикаров, которых вынудили прибегнуть к запретной магии, и обвинения в адрес Церкви, игнорировавшей страдания чародеев. Чёрный огонь мстительной злобы в её глазах был неугасим: никто не мог доказать ей, что храмовники старались защитить мир от опасности, которую представляли бы слишком свободолюбивые маги. Никто и ничто… кроме самих магов. — Да, мам, мы скоро закроем Брешь. Нет, мам, меня никто не заставлял брать магов в качестве военнопленных — это только моё решение. Да, пап, думаю, я скоро вернусь домой. Нет, пап, я не хочу и дальше оставаться в Инквизиции. Я... я устала от всего этого. После посещения Редклифа мало кто видел Вестницу Андрасте на людях. Она всё чаще стремилась уединиться, спрятаться ото всех, могла подолгу сидеть среди скал, бездумно глядя на зелёную воронку в небесах. Порой ей казалось, что Брешь околдовала её, загипнотизировала, тянула к себе. Манила, соблазняя неизвестным, привлекая миражом удивительных возможностей и силы. Порой, ей даже чудился шёпот — тихий, вкрадчивый голос, зовущий к себе, суливший долгожданный покой её измученной душе. Эвелин помнила ясное голубое небо без этого уродского разрыва. Знала она и то небо, которое полностью затмила огромная Брешь и в котором вместо невесомых кучерявых облаков парили тяжёлые, испещрённые кристаллами красного лириума камни. И то, каким всё-таки станет небосвод, зависело от неё одной. Только… она сама уже не знала, чего хотела. Маги, маги, в которых она так верила, которым хотела дать шанс всё исправить, сами же позволили этому миру скатиться в самую Бездну. А сложись её жизнь иначе, не окажись Эвелина на Конклаве, она сама стала бы одной из них, из тех, кто превратит этот мир в кошмар. Магесса чувствовала на кончиках пальцев покалывание из-за Бреши, но помнила, ощущала дрожь во всём теле из-за разорванной в клочья Завесы, из-за необузданной и хаотичной магии, которую она с неимоверным трудом могла подчинить себе. Храмовники не лучше. Храмовники ушли, и лишь немногие нашли в себе силы отбросить клятвы и обеты, чтобы примкнуть к Инквизиции. Но таких было мало, нестерпимо мало, а от тех, что были в Теринфале, скоро перестали приходить вести. Видит Создатель, Эвелин уже пожалела о том, что пошла к магам, она хотела бы позвать в Инквизицию храмовников, потому что с ними было всё просто, ясно и понятно. Но было слишком поздно. Поэтому она вновь и вновь рано утром, взяв немного еды, уходила в горы, как можно дальше ото всех. Зачем тем, кто верит в неё, считает её избранной Андрасте, знать, что Вестница больше не знает, во что верить? Праздник в честь закрытия Бреши проходил мимо Эвелин. Сидя на ящиках, она вглядывалась в залатанное небо, дрожа всем телом. Не будучи уверенной, что виной тому был холод, магесса тщетно пыталась согреться горящим в ладонях огнем. Она просто хотела домой, спрятаться за стенами особняка, чтобы никто не мог увидеть разверзнувшуюся в ней чёрную пустоту, которую у неё не получалось заполнить. Ни вино, ни рассказы товарищей, ни отсутствие страха за жизнь — ничто не помогало. Эвелин пыталась вспомнить хотя бы одну молитву, но не могла. Ни одно слово Песни Света не приходило в голову, и ей оставалось только мёрзнуть в одиночестве, ненавидя то, во что она превратилась. Кто же мог знать, что и это ещё не конец? — Убежище — не крепость. Надо перехватить инициативу, иначе мы против этой твари не выстоим. И Эвелин впервые прислушалась к словам командора. Огненной бурей ворвавшись в бой, она сжигала всё на своём пути, как огонь Судьбы, который раз за разом пожирал её жизнь, оставляя лишь холодные уголья разбитых надежд. Магесса уже не помнила ни себя, ни своего прошлого. Только неистовый огонь, только обжигающее пламя и живая плоть, чернеющая и источающая такой мерзкий и такой пьянящий аромат. Но даже этого было недостаточно, чтобы защитить Убежище. — Вестница, вы должны уходить с остальными. Мы с небольшим отрядом прикроем ваше отсту… Звонкая пощёчина оборвала смелую речь мужчины. — Я больше никому не позволю умирать за меня. Эвелин хотела умереть. Хотела, и потому шла в лапы того, кто жаждал её заполучить. Ей не было дела до тех глупцов, что пошли следом за ней — это только её бой, последний бой, и ничто этого не изменит. Дыхание дракона обжигало, сдерживать стоны боли было невозможно, и глядя с колен на Корифея, она всё-таки увидела перед глазами всю свою жизнь. Словно книга с картинками, страницы которой стремительным вихрем перелистывались перед глазами. Эвелин видела своё мирное детство в родовом особняке, спокойную юность в Круге Магов, бурлящую злобой взрослую жизнь. И Лидию, всегда с мягкой улыбкой наблюдающую за её успехами и поражениями.«Никогда не забывай о тех, кто любит тебя. Тебе может казаться, что ты одна, что рядом нет никого, кто мог бы подставить плечо, но это не так. И знай, в каждом из нас живут свои демоны, и сколько бы мы с ними не сражались, победу одержать может лишь зло. Поэтому прими его, прими как часть себя — только так можно бороться с ним.»
Она заставила себя выжить. Заставила ноги бежать от снежной лавины, как когда-то она бежала от храмовников. Заставила идти сквозь непроглядную мглу и ледяную бурю. И стоя на коленях в сугробах, окружённая только тьмой и холодом, где-то на самом краю жизни и смерти, Эвелин открыла для себя ту истину, которую столько лет затмевала её собственная глупость и гордыня… — Да, мамочка, я теперь Инквизитор. Нет, мама, не надо за меня беспокоиться, я же не одна. Да, папа, у нас впереди ещё много работы, но уверяю, мы справимся. Нет, отец, боюсь, я ещё не скоро вернусь домой. Вивьен первая заметила произошедшие с Эвелин перемены, но не мешала ей учиться смотреть на мир с новой стороны. Рано или поздно каждый должен сам пройти свой путь искупления. Кассандра оказалась чудесной женщиной, любящей книги Варрика и желающая исправить ошибки своего Ордена. Заставить себя извиниться перед ней было трудно, но эти мучения стоили того, и сейчас мало кто мог поверить, что когда-то не проходило и дня, чтобы Вестница Андрасте и Искательница Истины не ругались чуть ли не до драки. С Калленом всё было сложнее… и проще. Несколько дней Инквизитор крутилась вокруг командора, не осмеливаясь подойти, не зная, как смотреть ему в глаза после всего, что она творила в Убежище. Кто знает, быть может Эвелин так и не решилась бы, если бы однажды Каллен не предложил ей сыграть в шахматы. То была долгая-долгая партия, за время которой она очень многое узнала о своём военном советнике. И после, каждый раз, когда она садилась с ним играть, магесса поражалась тому, что человек, которого она так сильно презирала, которому грубила, когда он беспокоился о её безопасности, и даже дала пощёчину во время осады Убежища, лучше всего понимал чёрную и бездонную пустоту в её душе. Скайхолд был прекрасен, и Эвелин полюбила его всем сердцем. За надёжными стенами крепости она чувствовала себя защищенной, могла хотя бы ненадолго позволить себе делать то, что хочется, а не то, чего требовал статус Инквизитора. Сидя в библиотеке и укутавшись в тёплые накидки, она с удовольствием слушала рассказы Соласа о Тени и болтала с Дорианом о всяких глупостях. Магесса не могла так легко отказаться от прежних бунтарских наклонностей, поэтому нередко шалила вместе с Сэрой, а потом пряталась в конюшне у Блэкволла, где вместе с Серым Стражем делала деревянные игрушки для детей. Она внимательно прислушивалась к своим друзьям, стараясь понять каждого, принять их со всеми их достоинствами и недостатками. Порой это было трудно, порой — больно, но Эвелин больше не хотела быть ослеплённой только собственными убеждениями и возводила мосты между своими такими разными и такими необычными друзьями, сплетая их жизни в причудливый узор на полотне Судьбы. Но глядя на серебристые вершины гор, на быстро плывущие облака и спокойную голубизну небес, она не позволяла себе забыть свои ошибки. Инквизитор знала: неизбежен день, когда всё то, что она впустила в своё сердце, исчезнет, сгорит, развеется пеплом над жестоким миром. Ей вновь придётся идти среди остывших углей её тихой жизни, заново возводить на этом пепелище новый дом. И она будет бороться, сражаться за всё, что ей дорого, потому что она не одна теперь...…потому что не только её мир сгорал дотла.