Откровение

Хёсон — это сгусток откровений. Во всём. Откровенная в своих чувствах. Откровенная в своих нарядах. Сотканная из тонких нитей, она кажется почти прозрачной, безгранично лёгкой, до невозможности хрупкой. Хёсон — моё желание. Желание обладать ею. Желание слушать её признания двадцать четыре на семь. Желание касаться её нитей в самых сокровенных местах. Эротизм Хёсон — это невинный взгляд и прозрачный шёлковый халатик на голом теле. Именно так она встречает меня каждый вечер, молниеносно заставляя забыть обо всём на свете: о трудных переговорах, головной боли, осуждающих взглядах друзей, когда отказываюсь с ними выпить, потому что еду к Хёсон. Я не пытаюсь им ничего доказать, поскольку у нас слишком разные вкусы, взгляды на жизнь. Они всё ещё зависают с мимолётными красотками из клубов и жёстко трахают их в дешёвых отелях, пока не насладятся вдоволь. На утро же они разбегаются, даже не обменявшись телефонами. Мне Хёсон всегда мало, поэтому я не могу забыть о ней ни на секунду. По дороге на работу я слушаю не музыку, а одно из откровений Хёсон, которые я записываю на диктофон в тайне от неё. Точнее, это было тайной до того момента, пока Хёсон не разбудила меня посреди ночи своими ласками, сменившиеся горячим сексом. На утро, включив последнюю запись, вместо рассказа Хёсон о её недавнем путешествии в Европу я услышал наши стоны, смешанные со скрипом кровати и пошлыми фразами, от которых в джинсах сразу стало тесно. Неспособный совладать с собой, я взял на работе отгул по состоянию здоровья и на всей парах помчался к Хёсон. Воспользовавшись ключом от её квартиры, я без звонка вошёл и по шуму воды догадался, что мой ангел-искуситель был в душе. Я открыл дверь, застав Хёсон стоящей на коленках и ласкающей себя двумя пальчиками перед зеркалом во всю высоту стены. Думаю, не стоит рассказывать о том, что произошло дальше, так? Нет, не подумайте, Хёсон не всегда такая. Порой она прячет свою белоснежную кожу в тёплом огромном свитере, и в такие дни от неё веет домашним уютом, добротой и теплом. В такие дни Хёсон много смеётся и рассказывает забавные истории: пережитые, услышанные, прочитанные, приснившиеся. Она балует меня свежеиспечёнными булочками с карамелью и чаем со вкусом клубники и шоколада (и где она только такой нашла?). Но даже в такие дни Хёсон не теряет свою прозрачность, а её рассказы всё такие же искренние, только без привкуса острого перца. — Тебе, наверное, не нравится, когда я такая, — сказала Хёсон в один из дней «свитера и горячих булочек». — О чём ты? — тут же вырвалось у меня, и я с недоумением посмотрел на девушку. — В такие дни меня не тянет на «особенные» откровения. Я такая обычная, скучная... — Хёсон-а, я люблю тебя любой. Ты не должна делать то, что ты не хочешь. Если тебе хочется укутаться с ног до головы в плед, то кутайся. Если тебе хочется ходить по квартире голой — ходи. Если ты хочешь рассказывать мне смешные истории — рассказывай, а если хочешь поплакать над мелодрамой — плачь. Каждый твой поступок — одно откровение. Хёсон рассмеялась и сказала, что я ей льщу и что никакого откровения в её желаниях ходить по дому то соблазнительной нимфой, то домашней девочкой нет, а после вспомнила очередную историю и, сделав глоток чая, принялась мне её рассказывать. Хёсон делает то, что ей вздумается, но иногда я ловлю в её взгляде страх: она боится, что однажды в наших отношениях появятся несовпадения. Если честно, я тоже этого немного боюсь. Правда, всего пару секунд, а потом снова забываю обо всём, крепче обнимаю Хёсон и сполна наслаждаюсь моментом, пока наши сердца стучат в унисон.

Хёсон, ты моё откровение.