Ты идиот

      Вломиться в квартиру пьяным и с красными белками глаз, в руках — бутылка дорогого виски и выкуренный косяк. На часах — за полночь, и в такое время с работы обычно не возвращаются, особенно — в таком состоянии, но кого это волнует?       Облокачиваюсь на стену и улыбаюсь. Тим стоит напротив. Он встревожен и немного сердит моим столь поздним появлением, в котором, впрочем, виноват он сам.       Утром за завтраком Тим решил признаться мне в любви. Мне, грёбаному филофобу — и в любви. Всегда боялся этого чувства. Ну, вот не заслуживаю я этого и всё. Меня нельзя любить, это неправильно. Из квартиры я поспешил удалиться как можно быстрее.       И вот сейчас я стою на пороге — пьяный и накуренный — и улыбаюсь. — Любишь, значит…       Я радуюсь. Мне весело. Сейчас абсолютно всё, что я вижу — повод для счастья. И Тимоша не исключение. — Алекс… — он недоумевает, ему не по себе, и он хочет что-то сказать, да только я не даю — начинаю смеяться, подходя к нему, практически падая по пути. Бутылка с косяком летят к чёрту. Интерес к ним уже пропадает довольно быстро. Сейчас же мне нужен Тим, мой дорогой и милый Тим, который влюбился в такую гниду, как я. Бедолага. — А знаешь, кто я? — язык заплетается, а руки ложатся ему на плечи. — А я блядь, Тим, — и снова смеюсь. Его глаза раскрываются. Он не верит. Наивный мальчик. Неужели ты думал, что я работаю в каком-то там магазинчике, м? — Алекс, постой… Не говори ерунды, прошу… Фыркаю. — А это не ерунда. Я, мой хороший, за деньги ебусь.       Кажется, он сейчас расплачется. Или только кажется? — Знаешь, со сколькими я уже перетрахался, а? Знаешь, сколько я писек повидал? — улыбка становится шире, рот размыкается, обнажая ровный ряд белых зубов.       Он поджимает губы, в глазах читается боль. Ещё немного — и он весь буквально сожмётся в комочек и спрячется в какой-нибудь уголок, только чтобы не слышать моих речей, от которых так и веет помоями. — Что? Неужели ещё любишь меня?       Он кивает, и я разражаюсь хохотом. Грудь часто вздымается, я задираю голову и закрываю глаза, не желая останавливаться. Впрочем, отпускает меня довольно скоро. Всё ещё хихикая, смотрю на него, отмечая, что он практически прижат к стенке. Очень занимательное положение, спешу сказать. — Похвально. Ты просто большой молодец, и за это, — падаю на колени, — тебя надо похвалить. — Ширинка растёгивается. — Очень хорошо похвалить.       Тим что-то лепечет, пытается оттолкнуть, упирается руками в мою голову, хочет отвести, но я тупо не обращаю на это внимания.       Тонкие пальцы ловко справляются с пуговкой и приспускают штаны. Уцепившись за резинку, чуть стягиваю тёмно-синие боксеры и провожу языком по бритому лобку, смотря из-под чёлки на него. — Ты не в себе… — он выдыхает, на что я хмыкаю.       Ты только сейчас это понял?       Взявшись за член, облизываю губы и провожу рукой вверх-вниз, постепенно беря в рот розовую головку. Обведя контур языком, закрываю глаза и заглатываю. Дойдя до половины, начинаю медленно двигать головой, то беря по самое основание, то практически полностью выпуская изо рта. Слышится негромкий стон, отчего я начинаю ускорять темп.       Тебе это не может не нравится. Ты не можешь от этого не получать удовольствие, ведь тебе отсасывает любимыйчеловек, и ты должен этим наслаждаться сполна.       Слегка надавливаю языком на выпирающие венки, отстраняюсь и целую ствол, снова заглатывая. Его руки зарываются в светлые волосы и поневоле сжимают, начиная тянуть. Я ускоряю темп, двигаюсь быстрее, ловче. Он дышит тяжело, громко, иногда постанывая.       Кладу руки ему на бёдра, оглаживая выступающие тазовые кости большими пальцами. Ноги Тима дрожат, стена стала ему единственной опорой, удерживающей от падения.       Ресницы подрагивают. Иногда дыхание затрудняется — моментами я и вовсе прекращаю это делать.       Атмосфера становится жарче, тяжелее, воздух будто начинает давить, желая опустить и прижать к полу.       Коленки заболевают, но сказать, что это помеха для меня, то же самое, что сказать в лицо Ван Гогу, что его творчество — говно. Очень странное сравнение, признаюсь. Просто я — профессионал своего дела. Могу хоть во время бомбардировки отсасывать. А Ван Гога я люблю. И если когда-нибудь обогачусь и куплю себе большой дом — обязательно развешу в нём картины этого художника.       Пара движений — и он протяжно стонет, предрагивая всем своим существом.       Сглотнув вязкую жидкость, отстраняюсь и по-блядски улыбаюсь. Думаю, все остались довольны.       Дрожащими руками Тим натягивает бельё и штаны, застёгивая. На его щеках горит яркий румянец, дыхание так и не восстановилось, и, кажется, он сейчас упадёт. А нет, не кажется.       Усевшись на полу, он закрывает глаза, не до конца осознавая случившееся. Я сажусь рядом, в этот самый момент вспоминая о своей бутылке виски, что лежит неподалёку в лужице некогда своего содержимого. Тянусь к ней, надеясь, что там что-нибудь, да осталось. — Это неправильно. Так быть не должно.       Изгибаю бровь. — Можем ещё и потрахаться. Если тебя хватит на это, конечно.       Я усмехаюсь и отхлёбываю из горла жгучую жидкость, радуясь, что хоть что-то сохранилось. Только допить мне не дают. Вырывают бутылку и хватают за плечи. — Я не про это. Я должен помочь тебе, Алекс. — В чём же? — В том, что ты должен начать жить по-человечески. — Ты серьёзно? — смешок. — Я и так живу по-человечески. Что здесь такого ненормального, по твоему мнению? Он вздыхает. — А то, что ты не должен постоянно находиться в жизни, в которой столь много секса. Тебе нужно же знать о существовании чего-то иного. К примеру, той же любви…       Толкаю его в грудь и резко поднимаюсь, отскакивая в сторону. Лицо искривляется, я начинаю злиться. — А не нужна мне эта любовь. — Голос повышен, и я на волоске от истерики. — Она мне противна. Я ненавижу это чувство всем своим сердцем. Никогда не любил и никогда не полюблю, а тебе я посоветую выкинуть всю эту хуйню из головы.       Последнее я прорычал и, не дав Тиму и слово молвить, ухожу в комнату, захлопывая дверь и опираясь о неё спиной, закрыв глаза.       После этого мы так и не разговаривали. Я заперся в комнате, категорически не желая выходить, как он — стучался, просил впустить, пытался хоть как-то проконтактировать со мной.       Зачем ему всё это? Чего он хочет добиться? Взаимной любви? Счастья? Хах, глупости. Меня не исправить. Я как был мразью, так и останусь. Однако его всё-таки жалко. Мог бы в какую-нибудь бабу влюбиться, прожить с ней долго и счастливо — сделать всё, о чём обычно мечтают. Но нет, Тим этого не хочет. Тим избрал путь много сложнее обычного: влюбился в друга филофоба, который плюсом ко всему ещё и блядь. — Тим, — хрипло, с той же улыбкой на губах. Я знаю, он сидит под этой дверью и прекрасно слышит меня, — ты идиот, Тим.