Мальчишка

Спустя целую вечность они встречаются в ночном клубе. Дима – всё тот же Дмитрий Ларин из хмурого Санкт-Петербурга, всё тот же комик-критик-новатор, Юлик – просто парень, стандартный житель Москвы, не страдающий недосыпом и жуткими депрессиями, уже ничем не отделимый от серого общества. В полумраке помещения критик не сразу узнает Онешко – просто потому что мужчина искал тёмную лохматую макушку среди сотен людей, хотя стоило приметить рыжую – самую заметную, самую яркую, самую-в-центре-внимания. «Юлик скатился», – уже как полгода гласят статьи в небезызвестной соцсети. А для Ларина он и не поднимался. Раньше – дебильные скетчи, сейчас – крашеные волосы, татуировки и ещё более дебильные скетчи. Разве что-то способно изменить этого человека? Дима вспоминает это далекое и недосягаемое «раньше» с неохотой, лишь отголосками. — Твои носки раскиданы по всему дому, как же ты заебал. – Юлик смеялся чистым, заливистым смехом, хотя ничего смешного не было сказано. И Дима просто не мог не улыбнуться в те моменты. Ведь смех Юлика и есть награда?.. «Не готовь мне больше завтраки по утрам, этот мир мне ещё не остоебенил, мразь» – Юлик продолжал кормить Диму подгоревшими овощами. Питаться пережаренными продуктами и находить у себя под кроватью носки Онешко – как странная традиция, которую никто не хотел нарушать. — У тебя крыша едет, приятель. – Однажды говорит Ларин, когда в стельку пьяный Юлик вваливается в его квартиру и лезет обниматься, — Что за резкие приступы нежности, мразь? – И все равно обхватывает руками Онешко, от которого разит смрадным алкоголем. Отталкивающий любого, но не Диму. Мужчина не оставляет его гнить на лестничной площадке, а волочит в комнату и сбрасывает на кровать, небрежно накидывая одеяло. — Просто я понял – ты самый охрененный друг на свете, Дим. – Неожиданно выпаливает Юлик и Ларин застывает в проёме двери. Критик очень сильно хотел в это верить, ведь ему кажется, что неуёмная фантазия Юлика рисует лишь те картины, которые парень хочет видеть сам. В частности – картины идеального приятеля. — Я желаю смерти твоему каналу на Ютубе и всем твоим дебильным скетчам, о чём ты? – Криво усмехается привычный Ларин и собирается уйти на кухню, как его вновь зовут усталым голосом. Дима оборачивается, смотрит Юлику в глаза, и от этого взгляда парня дрожь пробегает по всему телу. В них жизнь била ключом: безграничный карий океан нежно лижет скалы, в этих глазах – идеальный и кажущийся Ларину совершенный мир, в котором он всегда мечтал очутиться. В них всё. Дмитрий Ларин тогда понял многое. Юлик расплывается в лучезарной улыбке: — Друг – это одна душа, живущая в двух телах. – И юноша отключается, а цитата далёкого Аристотеля ещё долго крутится в Диминой голове. Ларин стоит в ступоре добрых пять минут, не отрывая взгляда от мерно вздымающейся груди Онешко. Неожиданно уголки губ ползут вверх, когда критик прокрутил минувшую ситуацию в голове. Друзья... Считать несуразного Юлика другом – это странно, определённо ново и слишком непривычно для Дмитрия Ларина. Постепенно он свыкался с этой мыслью, понимая, что Юлик, возможно, достоин этого статуса как никто другой. Он беззлобно называл Онешко мразью и, сам того не осознавая, вкладывал сотню других слов в это простое выражение, которые никогда не скажет. Просто «мразь», ведь Дмитрий Ларин на большее не способен. Слишком много смысла, и Юлик на вряд ли когда-нибудь поймёт, что именно вертелось в Диминой голове. Онешко давно признал Диму своим другом, впоследствии открывая всё новые и новые удобства сей перспективы: — Ди-им, какого чёрта она до меня доебалась? – Говорит Юлик, тяжело выдыхает, с видом великого мученика отнимая телефон от уха, ведь выслушивать бешеные вопли девушек в сотый, а то и в тысячный раз – вне возможностей парня. Дима не говорит, что Юлик – тупая скотина, неспособная отказать женщине, он просто выхватывает трубку из его рук, морщится и отчётливо произносит: — Убейся, блядь, желательно поскорее. – Сбрасывает, оборвав речь недалекой девицы, и с чувством выполненного долга вновь возвращается к монтажу нового ролика. Юлик свободно выдыхает, облегчённо смотря в сторону лучшего друга: — Ты просто моё спасение. — Я знаю. — Не отрывая взгляда от монитора, на автомате, не особо вникая в диалог. — Могу тебя поцеловать в знак благодарности. — Иди нахуй. — Юлик не видит лица Димы, но знает точно – он улыбается. Ларин – его спасение от всех перипетий судьбы. По крайней мере, так было раньше. Раньше – дебильные скетчи, сейчас – крашеные волосы, татуировки и ещё более дебильные скетчи. Разве что-то поменялось? Ничего. Совершенно ничего. Ларин садится у барной стойки и заказывает бокал полусладкого вина, смотря на Юлика в центре площадки. Он не понимает, зачем пришёл сюда. Из инстаграма Онешко мужчина узнал, что парень приезжает в Питер и останавливается в определённом ночном клубе. Дима просто очень сильно хотел увидеть Юлика из Ульяновска, того солнечного и действительно странного паренька. Сейчас критик смотрит на юношу издалека, и Диме впервые было противно от мысли, что ему подсунули дешевую фальшивку. Что он был подло обманут. Ведь это, чёрт побери, был не Юлик. Какая-то зазнавшаяся мразь наподобие Коли из Ракамакафо, но точно не его лучший друг. Юлик раскованно танцует в душном скопище пьяных людей, откровенно хватает Лизу за бёдра и другие интересные места. Блядство. Неправда. Дима хочет верить, что Юлик ещё не до конца прогнил изнутри, что смрадные черви пока не источили его всего. Онешко хотел стать индивидуальным, а в итоге слился с толпой бестолковых узкомыслящих людей. Мужчина смотрит в глаза Юлику и видит в них тухлую Москву-реку, нежели карий безграничный океан. Юноша изменился. И неожиданно скетчер переводит взгляд на сидящего Ларина. По позвоночнику у обоих бежит холодок: неужели это он? Юлик щурится и его не такое уж хорошее зрение все же не подводит. Да, там сидит Дмитрий Ларин, новатор всея Ютуба, сидит и искренне поражается, во что ты успел превратиться в этой пропащей Москве. Человек, которого ты смог легко выкинуть из своей жизни. Вы делили одну кровать на двоих, травили дебильные шутки про мамок, а потом... ... что с тобой не так, мразь? Онешко старательно пробирается сквозь толпу, Лиза хватает его за руку и пытается следовать за ним. Юноша останавливает её грубым «Отпусти, блядь», и Дима непроизвольно фыркает. Отшивать назойливых шкур парня он всё же научил. Юлик долго смотрит на Ларина и будто не может насмотреться. У юноши в глазах туман. Парень кивает в сторону выхода и бывшие друзья спешно покидают место, пропитанное запахами смрада и денег. — Как тебе проживание в культурном центре страны? — Они отходят далеко от клуба и приземляются на обшарпанную лавочку. Юлик закуривает неспеша, старательно выпуская изо рта клубы дыма. — Ты сам когда-то знал, каково это. Знал. К чему этот блядский цирк? — Просто знай: в Москве в разы лучше, чем здесь. Там много клубов, где можно легко подцепить шкуру, независимо оттого, свободна она или нет. — хитро подмигивает критику и глубоко затягивается, позволяя яду проникать в свои лёгкие. Дима кривит губы – жест глубокого презрения с долей непонимания. — Что это? — Тянет руку в сторону мраморного лица, подцепляет тонкими пальцами рыжую прядь. — Это волосы, Ларин. — Юлик фыркает и смотрит Диме в глаза. Тёмные, туманные, невзрачные. — Краска скоро слезет, не волнуйся. И критик остервенело дёргает рукав его куртки, оголяя руку: — Это тоже, блять, слезет? Юлик, объясни мне! Странные витиеватые узоры составляют татуировку, чёрный яд под белой, чистой кожей Онешко. Немыслимо. Татуировки в виде каких-то греческих богов. Юноша сдавленно выдохнул. Он забыл своего настоящего и единственного бога. Дима с горечью смотрит в шоколадные глаза. — В кого ты... Превратился? объяснимнеобъяснимне. Юлик не знает. Он не может обосновать свой поступок. В день его отъезда из Питера парень сказал, что у него появились какие-то дела в Москве. Потом он встретил старых «друзей», потом бомжи в метро неоднократно обворовывали Юлика, парень нередко терял средство связи и сам терялся в этой Москве, терялся в душном потоке людей. Прошло около полугода, и где-то далеко, за сотни километров от Санкт-Петербурга Юлик считает себя свободным. Онешко на мгновение теряется, но в следующую секунду с твердостью вырывает руку. — Не обязан перед тобой оправдываться. Я – тот, кем являюсь, ясно? Он – тот, кого надоумила ему Москва. — Твои идиотские попытки самовыразиться на уровне Джарахова, понимаешь? — Критик кривится, поднимаясь со скамейки и собираясь оставить Юлика наедине с его предрассудками, но парень подскакивает на месте и хватает Диму за плечи, крепко сжимает пальцы и смотрит, въедается глазами в крапчато-зеленые напротив, которые он наконец может увидеть в такой критической близости. — Я знаю на что иду, Ларин. — Не знаешь! — Отчаянно рычит критик, и Юлик чувствует, как кто-то неизвестный буквально ломает его кости изнутри, превращает их в крошево, — Уехал в другой город, сославшись на какие-то свои дела и ни слова не сказав мне – о, блять, ты думаешь так поступают настоящие друзья? Мне насрать, кого ты там трахаешь – я просто не могу понять, что сподвигло тебя убить свою индивидуальность? Ты обменял нашу дружбу на какое-то... Блядство? Юлик вспыхивает, смотрит пренебрежительно и раздраженно. Критика передёргивает от этого сучьего высокомерия. Наряду с этим он искренне не понимает, откуда это зародилось в солнечном пареньке из Ульяновска? — О, поверь, я ведь и правда чёртов биомусор, отребье общества! Я именно такой, Ларин! Теперь ты успокоился? — Зло выплёвывает и долго смотрит в зеленые глаза, где горечь, яд и странное отчаянье смешались воедино, — Ты бы лучше на себя посмотрел, критик-комик-новатор. — Юлик усмехается с желчью, убирает руки в карманы, собираясь уйти. Ларин звереет, понимая, что сейчас – самое время сказать то, что давно копилось в сердце, что навязчивой идеей долгие месяцы бегало под кожей и толкало, направляло к краю. Дима наотмашь бьет Юлика в лицо – а там уж куда попадёт. Парень отшатывается, шипит и хватается за горячую скулу. Вскидывает голову, смотря ядовито и с вызовом. Тело Ларина кто-то неизвестный прошивает искренней ненавистью, он сжимает сухие губы в тонкую полосу, хватает за грудки Онешко и притягивает к себе; так, что Юлик без проблем мог видеть яростно вздувающиеся вены на его шее. Юноша стискивает зубы, презренно смотря в горящие зеленые глаза напротив. А Дима будто пристреливается. ненавижуненавижуненавижу. — Я ещё не закончил, тварь. — Тяжело выдыхает Юлику в лицо, не зная, что говорить дальше. Ведь зачем-то он не дал скетчеру уйти?.. — Бей, тогда и закончим. Навсегда. Голос предательски дергается и внутри у Ларина что-то щёлкает. Разум говорит, что надо повалить скетчера на пол и бить до изнеможения, выбивать жизнь руками, ногами и грязной речью. Уже осточертело помнить про каждую боль, и Дима не знает, когда пройдет эта зависимость – и пройдёт ли она вообще? Но он твёрдо знает имя своему наваждению. Юлий Онешко. Дима приподнимает брови и едва расслабляется, немо вопрошая: «Зачем, Юлик?». Парень смотрит на лицо друга, которое слишком близко, видит каждую морщинку, каждый нервный изгиб, знакомый шрам под нижней губой – и всё это настолько знакомо, кровно для Юлика, так неотъемлемо от него самого, как бы сильно юноша не изменился. Все это возвращает на полгода назад, где подгорелые овощи и раскиданные носки – слишком святая традиция. Где Ларин улыбается редко, но правильно. Юлик кладёт горячие ладони поверх Диминых, которые сжимаются на куртке Онешко уже не так яростно. У критика руки холодные и будто бы обескровленные – парень их греет, сжимает чужие пальцы, послушно наклоняет голову, обжигая тёплым дыханием. Ларин вздрагивает и смотрит на копну ярко-рыжих волос, которые пропахли табаком и омерзительной Москвой. Критик ловит момент и смотрит в карие глаза – они восхитительны. В них – мягкость, присущая только тому далекому пареньку из Ульяновска. В них он видит только своё отражение. Все так просто встало на свои места, каждая шестеренка в теле Ларина заработала с удвоенной силой и наконец обрела смысл, как и весь мир вокруг. Он показался Диме слишком правильным. — Мир? — Юлик тянет ему свой мизинец, как маленький ребёнок, и Ларин уже безотчётно принимает участие в этом ребяческом, но таком искреннем обряде прощения. — Мир. — Дима дёргает в воздухе сцепленные мизинцы, а после мягко переплетает свои пальцы с длинными, заботливыми пальцами Онешко. Уголки губ Ларина едва дёргаются и мужчину словно волной окатывает резкое облегчение вперемешку с каким-то бессознательным счастьем. — Пойдём домой, Юлик. Дом – давно утерян, но одновременно с этим парню кажется, что ещё не поздно что-либо изменить. Юлик улыбается тепло, а мальчишка из Ульяновска передаёт Ларину привет.