Тварь

Схватка вышла короткой, но жестокой. Охотник, задыхаясь, присел на ступени – он был молод, и всякий сказал бы, что ему слишком рано, не по силам идти на старого Колдуна. Так оно или нет, но умения хватило, или, возможно, просто повезло – Колдун замер у подножия лестницы растерзанной бездыханной грудой. Охотник же был жив, пусть и порядочно потрепан. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас шевелиться, однако он превозмог себя и поднялся. Оглядев, ощупав и мало не обнюхав оба этажа старого дома, спустился на самый низ, к толстой двери подвала. Протянул руку за висевшим тут же, на стене, ключом. Из провала пахнуло магией – сильным темным заклинанием, а потом болью, и тьмой, и нестерпимой вонью, и сыростью. И под всем этим прозвучало тихое искаженное «Помогите». Охотник был молод и знал немного, но что перед ним, понял сразу. Тщательно заперев за собой тяжелую дверь, он ушел и возвратился со свечой и кинжалом. От густой волны боли и зловония хотелось морщиться. Темнота бросилась было в лицо, но Охотник посмотрел на пляшущий желтый огонек и тот вырос, постройнел; круг света расширился, выхватив скорчившееся в углу тело. Охотник шагнул ближе, увидел спину, страшно худую, покрытую сероватой кожей, растрескавшейся, будто кора старого дерева. Тварь – нет, пока еще человек – Человек повернул лысую, в буграх голову. Под неестественным углом. Щурил отвыкшие глаза. - Пить, – прохрипел он. – Дай воды. Шестнадцать дней, решил Охотник, вспоминая лунный календарь. Осталось еще четырнадцать. Ему было жаль, что он не пришел раньше. - Отвернись, – сказал Охотник, опускаясь на корточки возле пока еще Человека. – Не смотри. Сейчас я помогу тебе. - Он… запер меня… давно… – шептал Человек, смотрел, но едва ли видел. – Помоги… Охотник удобнее перехватил кинжал, склонился, примериваясь. - Он что-то делал… – Человек, полуслепой, полумертвый, не подозревал, не чувствовал. – Он повторял… Тварь создается Ритуалом, Именем, из грязи и боли, страдания и страха, голода и жажды, ненависти и пустого, кромешного одиночества. И спустя луну – рождается. И помнит, знает лишь Имя. Имя и свою многодневную боль. И тогда, в ярости, идет, и вынюхивает, и ищет, и преследует, и не отступает, пока не найдет и не убьет жестоко, вымещая пережитое. А уничтожив, рассыпается прахом, потому что не остается больше ничего, что держало бы Тварь под этим небом. - Имя, – бормотал Человек, – он повторял имя. Охотник был молод и пока еще не чужд любопытства. Он должен был не дать Твари родиться, он должен был оборвать страдания Человека, который и без того промучился слишком долго. Но ему интересно стало, кого же Колдун ненавидел так сильно, чьей смерти так страстно жаждал, что взялся за Ритуал – мерзкий, редкий, тяжелый и действенный. Охотник медлил. - Какое имя? – спросил он. Человек сказал Имя, и пальцы, сжимающие рукоять, ослабли. Имя принадлежало тому, чьей гибелью грезили многие; тому, с кем пытались покончить не раз и расплачивались за это долго и нелегко; тому, кого, могущественного, только Тварь, должно быть, и способна была убить. Охотник колебался недолго и встал, не тронув Человека. Несчастному предстояло страдать еще две недели – при мысли об этом Охотник испытывал сожаление, но цель оправдывала средства. - Ты превращаешься, – сказал он полуправду. – Этого не остановить. Надо дать циклу завершиться. Человек не поверил, конечно же. Он не знал ни об Охотниках, ни о Колдунах. Он не верил, даже чувствуя, как грубеет кожа и на пальцах пробиваются когти. Он умолял, кричал и ругался, когда Охотник уходил, но Охотник не остановился. Три дня Охотник отдыхал, залечивая раны и восстанавливая силы. На четвертый – спустился в подвал. Со свечой. И одеялом. Человек все так же лежал в углу и не сразу развернулся на звук открывающейся двери. - Я потерял разум, – сказал он очень спокойно. Его голос изменился еще сильнее. – У меня выпали зубы. И снова выросли, острые. Они режут мне язык. - Ты превращаешься, – напомнил Охотник, недоумевая, зачем пришел. – Я же говорил. - Я тебе не верю. Охотник молча бросил рядом с ним одеяло. Человек тяжело, в несколько приемов, переполз на подстилку и замер, постанывая. - Спасибо, – прошептал он, отдышавшись. – Если ты говоришь правду… Это никак не остановить? - Никак, – подтвердил Охотник и повторил: – Надо дать циклу завершиться. Он все ждал, что Человек спросит, что будет потом, но Человек не спросил. - Мне больно, – только сказал он. – И страшно. Я ничего не понимаю. - Я не могу тебе помочь, – проговорил Охотник. – Не могу забрать отсюда, не могу дать воды. Все должно идти своим чередом, иначе… Он замолчал, потом что не знал и сам. Человек ответил не сразу, словно бы прислушивался к себе. - Я больше не хочу пить. Ничего не хочу. Только чтобы боль прекратилась. Еще долго? - Около девяти дней. Человек всхлипнул. И попросил: - Приходи. Побудь со мной, пожалуйста. Тварь создается Ритуалом, Именем, из грязи и боли, страдания и страха, голода и жажды, ненависти и пустого, кромешного одиночества. Охотник не должен был приходить. Но приходил. Двадцать первый день Человек кричал. Менялись кости. Двадцать второй – хрипел. Охотник сидел рядом, в вонючей грязи, и читал вслух – книгу, из которой не понял и не запомнил ни строчки. Двадцать третий день Человек лежал тихо. Двадцать четвертый – корчился, выплевывая сгустки плоти: тело отторгало все, не нужное Твари. На двадцать пятый спросил, сколько осталось. Услышав, пробормотал непонятное. Двадцать шестой – бредил гортанным, взрыкивающим шепотом и вдруг почти внятно произнес: «Что будет потом?» Охотник сделал вид, что не услышал. На двадцать седьмой день Человек закашлялся, завозился и выплюнул язык. И потом уже только смотрел – глаза у него сделались грязно-оранжевые, с вертикальным зрачком, светились в полумраке. Он больше не был похож на человека, и последние дни Охотник называл его так лишь по привычке. Утром тридцатого дня Охотник отворил тяжелую дверь и не увидел в углу ничего. Ощутив вверху движение, не успел даже шевельнуться – что-то большое, очень быстрое и сильное, мелькнуло над головой и исчезло. Тварь шла по следу. Все закончилось. Можно было возвращаться. О смерти хозяина Имени, грязной, внезапной, Охотник узнал спустя два дня. А еще через день, когда открыл окно, чтобы впустить в комнату свежий вечерний воздух, что-то большое, очень быстрое и сильное, мелькнуло над головой. Тварь создается Ритуалом, Именем, из грязи и боли, страдания и страха, голода и жажды, ненависти и пустого, кромешного одиночества. В муках перерождения Тварь забывает себя и Создателя, виденного единожды, мимолетно. Всю луну Тварь проводит одна, и никого не должно быть рядом – чтобы не зацепилась, не запомнила, чтобы потом, сделав дело, рассыпалась прахом. Эта – не рассыпалась. Эта – запомнила. И, к единственному, кого помнила, – вернулась.