Всё-не-в-порядке

Говорят, родственную душу можно искать всю жизнь. Если так, то Айзаве чертовски повезло. — Тебе необязательно было идти со мной. Ветер дует с севера, забирается ледяными пальцами покойника под одежду, оставляет невидимые, но болезненные следы. На кладбище тихо и безлюдно, только сухостой цепляется за каменные надгробия и остаётся там до следующего — ещё более яростного — порыва ветра. Айзава кутается в шарф, зябко трёт ладони и прячет их в карманах. — Торчать в больнице сегодня я всё равно бы не смог. А ты нашёл самый короткий путь, чтобы сбежать оттуда. Поэтому я здесь. Мик фыркает, больше ничем не выдавая, что прекрасно знает натуру Айзавы и ни на секунду не верит в искренность его слов. Оба понимают, почему сбежали, оставив нараспашку окна в палате — ветер скинет вазу с цветами, надует парусами шторы и швырнёт в лицо Всемогущему какой-нибудь смятый лист бумаги. Айзава надеется, что так и будет, что этот слишком громкий придурок не станет их искать, что в его голове остались ещё мысли, кроме спасения мира и «юного Мидории». Этот день он правда не может пропустить, несмотря на жгучую резь в глазах. Мик кладёт на могилу букет лиловых колокольчиков*. Айзава помнит, будто всё случилось вчера. Им было по шестнадцать — самое безумное, разнузданное время. Попадать в переделки было их хобби: несмотря на то, что Айзава безуспешно пытался остановить Мика на пути к приключениям, он всё равно находил себе проблемы на непутёвую голову, а разбираться с ними приходилось уже вместе. В больницу они попадали чаще, чем остальные студенты Академии, и Айзава ужасно из-за этого переживал, а Мик отшучивался только и кокетничал с медсёстрами. Он не унимался с тех пор, как на его языке проступила слегка расплывчатая чернильная надпись: «Откройте рот, пожалуйста», и естественно, что кабинет отоларинголога стал его любимым. Плюхаясь в кресло с разбегу, он бурно жестикулировал, показывая, что да-да, перестарался с квирком, сорвал голос, будете смотреть, доктор? Энтузиазм слегка спадал, когда во врачебном кресле сидел сморщенный, как гриб, дед, и расцветал буйным цветом, когда там оказывалась очаровательно смущавшаяся медсестричка. И однажды Мику улыбнулась удача. Она была крохотной и хрупкой, почти кукольной. Старше Мика на пять лет, она мечтала стать врачом и помогать людям, но пока всего лишь проходила интернатуру в местной больнице и лечила юных героев, которым не сиделось на заднице ровно. Айзава привык околачиваться рядом, когда Мика осматривали, чтобы заминать неловкие ситуации, но и он почувствовал ту связь, что возникла между другом и миниатюрной девушкой. Она внимательно осмотрела его рот, положила инструменты в специальное ведро и сняла белую перчатку. Под ней, красиво обернувшись вокруг указательного пальца, чернели слова, что мгновение назад неразборчиво, но уверенно сорвались с языка Мика: — А у вас есть парень? — Теперь, кажется, есть, — порозовев, ответила она, и Айзава впервые увидел Мика-который-не-знал-что-сказать. Они встречались ровно три месяца. До этого Айзава не раз видел счастливых людей, которые нашли свои родственные души, замечал надписи, стыдливо прикрываемые рукавами и воротниками, чувствовал на себе заинтересованные взгляды. В конце концов, у него перед глазами всегда был пример родителей, а их фразы — цитаты из пьесы Шекспира, которую они когда-то играли в школе — казались романтичной, но красивой сказкой. В романтику Айзава не верил, но от души радовался за Мика, души не чаявшего в своей избраннице. Более подходящего человека для него трудно было найти: терпеливая, спокойная, вежливая и тёплая, как клубок солнечных зайчиков. Мик бегал к ней в больницу в любое время, срывался с уроков, забывал про домашние задания и лишь чудом и с помощью Айзавы не заваливал итоговые тесты. Любовь сделала его глухим и слепым, но его всё полностью устраивало. Всё было в порядке. Пока однажды больницу, где она работала, не сожгли дотла. Утечка газа, как утверждали потом в новостях, но какое это принесло бы избавление человеку, потерявшему смысл жизни? Айзава не мог забыть тот пустой, отчаянный взгляд, каким смотрел на него Мик, его бездумный шёпот и кровь, что текла из уголка рта. Надпись на его языке сгорела и покрылась бурой коркой. Ожог заживал долго, и однажды затянулся, оставив после себя бледный рубец, но рана на душе Мика — Айзава понимал это как никто другой — кровоточила до сих пор. — Если бы не ты, я бы сошёл с ума. — Не стоит говорить такое над её могилой, — отрубает неприятную тему Айзава и крепко зажмуривает слезящиеся глаза, когда ветер со всей силы швыряет ему в лицо пригоршню песка. — Я говорю правду, — пожимает плечами Мик, он неправильно тихий и тусклый, не похожий на себя самого, каким его привыкли видеть дети. Где тот фонтан позитива и энергии, вечно шумный и громкий Сущий Мик, от голоса которого столетние дубы вырываются с корнем? Мало кто видел его иным, но Айзаве выпадает сомнительная честь слишком часто. Он же лучший и единственный друг, чёрт возьми. Мик протягивает ему очки от солнца и смотрит вроде бы в сторону, но за долгие годы не только ему удалось разобраться в чужой натуре. Айзава устало трёт переносицу, надевает очки и неловко, как тогда, в шестнадцать, накрывает шею ладонью. Шарф надёжно укутывает надпись от посторонних глаз, однако Мик точно знает, куда смотреть. И знает, что там написано. Наверное, это глупо влюбляться в лучшего друга. Но мнения Айзавы никто не учитывает, и Мик тем более — рядом просто никого больше нет, кто понимал бы с полувзгляда, полуслова. Им никогда не нужны были слова, чтобы общаться, потому Мик трещит сорокой на публике, а наедине чаще молчит и слушает. Его чувства не секрет, но они такие же тусклые, припорошенные пылью и пеплом, как и он сам. На пепелище не построить нового дома. На чужом фундаменте тем более, хотя Айзава порой думает, что надпись на его шее — какая-то злая шутка, издевка судьбы. Взгляд Мика проникает под одежду, под кожу, впивается в нервы и тянет их, тянет, тянет. Айзава недовольно шипит и требует прекратить, но Мик лишь запрокидывает голову к серому небу и хрипло смеётся. — Я рад, что ты со мной, — шелестит он после долгой неуютной паузы. — Вот и всё. Кто я такой, чтобы с ним тягаться? Тем более что всё моё уже… отгорело. Скрип зубов разносится далеко по кладбищу и напоминает скрежет костей о старое стекло. — Не воображай, что я сейчас буду тебя утешать. — И не надо, — обманчиво весело откликается Мик, но глаза у него грустные, а рот кривится в неестественной улыбке. — Наоборот, сейчас мы пойдём ко мне, напьёмся и будем завтра мучиться от похмелья. Как тебе идея, Ай-тян? — Отвратительно. Взглядом Мик спрашивает: «Всё в норме?», но Айзава физически не может ответить ему, потому что ничерта не в норме и никогда не будет, пока он помнит счастье друга, его утрату, а потом собственное отчаяние, когда в его мир врывается Всемогущий со своей чёртовой одной-единственной фразой. — Кажется, роль утешителя идёт мне больше, чем тебе, — замечает Мик, приобнимает Айзаву за плечи и забирается длинными пальцами под шарф, оттягивая его. Айзава больно шлёпает его, вжимает голову в плечи и под невесёлый смех позволяет увести себя прочь, пока северный ветер не продул его насквозь. *** — А она совсем бледная. Не хочешь сказать ему? — Он и так в курсе. Мне в тягость его даже видеть, не то, что разговаривать. Всемогущий имеет право распоряжаться своей жизнью так, как захочет, и ему, конечно, никто не помешает спасти по пути ещё пару сотен. Айзава, в принципе, благодарен ему за помощь, но с той битвы со злодеями ни разу не принял в палате, притворяясь спящим. Больничная одежда не закрывает шею, а Всемогущему… нет, Тошинори не стоит видеть почти выцветшие буквы, что отпечатались не только на коже, но и в памяти Айзавы. Он тогда увидел упавшего без чувств полудохлого пацана, спросил, не надо ли ему в больницу, а то выглядит, как трупак, а в ответ услышал: — Всё в порядке! Ох, как же бесит эта фраза. Бесит-бесит-бесит. Одна надежда на то, что со временем она просто исчезнет, а не сгорит, вырвется с мясом из тела и не разлетится на чернильные осколки. Говорят, родственную душу можно искать всю жизнь и никогда не найти. Если так, то Айзаве чертовски не повезло: его родственная душа — самая ненормальная и безумная, а ещё сильнейшая в мире. Его душа медленно умирает и он вместе с ней. — Да, друг мой. Нам определённо стоит выпить.