hell(o)

У Юнги треугольные коленки — не круглые, как у всех, а треугольные, и всегда неизменно торчат из дырок на джинсах. Юнги сидит на верхней ступеньке перед входом в намджунову квартиру, и неизвестно, встретил ли он таким образом рассвет или только пришёл. Намджун с утра хмурый, свалянный, как моток шерсти — волосы цвета пшеницы торчат во все стороны, точно следуя компасу Джека Воробья — пардон, Капитана — и неразговорчивый, а Юнги на последней ступеньке докуривает сигарету и, затушив о самый краешек, оборачивается с сухим и тихим "привет". Из утра в утро, из года в год ничего не меняется: Юнги не то чтобы близко живёт или ему нечем заняться — но в любую погоду, любой сезон он приходит, чтобы они могли вместе пойти в школу. Традиция или вроде того. Так продолжается с начальной школы. У Юнги в голове какой-то другой механизм, мысли вертятся в обратную сторону — непоследовательно, не по часовой. Юнги — это вроде искусственный интеллект, никто не помнит, кто и как его создал, и в сущности никто не может его понять и объяснить. И есть ли он на самом деле, никто не знает. Намджун вот тоже иногда сомневается в существовании Юнги — будто таких странных, запутанных и закрытых от мира просто не бывает. Шкатулка с секретом, волшебная пыльца, чихоточный пряник — и всё в таком духе. Кивнув в приветствие, Намджун размеренно спускается по лестнице и отцепляет свой велик — Юнги велик не нужен, он его принципиально не покупает, потому что, типа, любит ходить пешком, шаркать по тротуару и приводить в порядок мысленные лабиринты, а Намджун просто катит свой драндулет с другого боку вверх по мостовой и вниз, когда возвращается поздно вечером. Возвращается он обычно один — Юнги занят своими делами: компьютерный класс, радиостудия, ночные эфиры для всех неспящих, разговоры обо всём на свете и новостные обзоры хриплым голосом в микрофон — Намджун иногда переключает станцию на работе, пока никто не видит, слушает его, таская мешки и коробки, слушает и думает — ну, не бывает таких людей. Не он это. Юнги обычно так много не говорит, да и друзей у него не так уж и много. Из всех, кто в силах терпеть, есть только Намджун и этот мелкий мальчишка, сосед, Юнги иногда по волосам его треплет и разрешает остаться у себя на ночь, если не шуметь. Тэхён и не шумит — он в восторге, когда Юнги берет его с собой в студию и позволяет покрутить рычажки. Намджун бы тоже был в восторге. Но он далёк от всего этого — откровенных разговоров с безликим слушателем, психологического анализа со стороны, входящих звонков проблемных подростков и всей этой прочей фигни. У Намджуна цель в жизни — выжить, и он упорно движется ей навстречу. Сила — в борьбе. Главное — не забывать дышать и брать иногда выходные. В этом сходятся их принципы с Юнги. В школе они редко проводят время вместе — Юнги незаметный, если пытаться отыскать его взглядом, и быстро теряется в толпе, а Намджун не пытается казаться участливым — знает, что утром тот встретит его у двери. Впрочем, есть одна вещь, которая его беспокоит — и это не острые коленки Юнги, даже не его саркастичные комментарии, совсем не потускневшие волосы цвета беличьей шкурки и не такой же хищный взгляд на миловидном и беззащитном лице. Намджуна беспокоит другое — как начать разговор о самом важном, о том, что хочется сказать. О том, что нельзя говорить. Типа Волан-де-Морта. Юнги же как посмотрит — язык откусить хочется. Или проглотить. Или пожевать, а потом проглотить — с мышьяком и аммиаком, сразу. И ещё щёлочью закинуться — чтобы наверняка. Таким вот взглядом. В настроении Намджуна что-то от Адель, что-то чуть-чуть мрачное, тоскливое и осеннее — не то органный концерт, не то похоронный марш. Он думает об этом весь день, а после работы — около одиннадцати вечера, — приходит к Юнги в студию. Тот оборачивается на него через плечо, в руках — ключ от сейфа, в потусторонний мир и камеру смертника. Намджун думает — нужна сигарета, хотя сам вообще-то не курит и никогда не курил. Зарывался пару раз Юнги в шею — запах глубоко въелся с годами; дети в наше время слишком быстро взрослеют — и надышаться не мог, наркоманило жутко и клещами тянуло обратно — уткнуться, прижаться, прижать. Юнги смотрит на него косо, и ключи уже не звенят — весь шум куда-то исчезает, перед глазами туман. Туманище. У Юнги во взгляде, в тонких поджатых губах и костлявых пальцах какая-то ужасная обреченность. Намджун думает — блять. Вот попал так попал. Пиздец, конечно, вся эта ситуация. Он знает — после того, что он скажет, Юнги уже не придёт. Ни завтра, ни послезавтра. Ни даже через год. В лучшем случае — пошлёт куда подальше. В худшем — засмеёт. Намджун — он ведь не глупый парень — уже прокрутил в голове сотни возможных вариантов. Он выдыхает и трет между пальцами лацкан ветровки. Дождь начинается очень кстати. Намджун знает — Юнги ненавидит дождь. Он говорит: — Ты мне нравишься. Я, типа, люблю тебя и всё такое. И Юнги говорит: — Знаю. — Со второго класса начальной школы, — объясняет Намджун, — когда случайно спутал тебя с девчонкой. Юнги кивает: — И это тоже. Намджун в принципе так и предполагал. — Давно? — Давно. Никуда не годится. И почему с Юнги всегда так сложно? Лучше бы его и правда не существовало. Намджун был бы очень рад — вот тебе воображаемый мальчик, думай о нём и дрочи сколько хочешь, никаких разговоров, никаких тайн, никаких проблем. — Мне пора, — говорит Юнги и нажимает на ручку, толкая от себя дверь, — эфир через полчаса, надо подготовиться. Намджуна это убивает — то, что Юнги совершенно нет до него дела. Разумеется, намного важнее какие-то вымышленные эфиры, полуночные монологи психованного подростка с манией величия и большими мечтами — Юнги и треки всегда включает одни и те же: либо Металлику, либо Портишхеад. Кроме Намджуна и, возможно, Тэхёна его скорее всего никто и не слушает. Плюс пара-тройка каких-нибудь застрявших на перипетиях таксистов. Вернувшись домой, Намджун сбрасывает в прихожей вещи — резко, нервно, чуть не отрывая с руками: ветровку, слегка промокшую от начавшегося дождя, кеды и сумку. Велик он оставляет под лестницей, не забыв приковать его намертво в трёх местах. По радио — двухчасовая нудятина с перерывами на трехминутные треки. Так было бы, если бы Намджун сквозь слабый напор душевой не услышал хриплый, натянутый, как леска, голос: — Этот саунд я посвящаю одному идиоту, вроде как, знаете, своему единственному другу. Hello-o. Что-то странное происходит в мире — не столкновения атомов и не промежутки между чёрными дырами, а что-то проще, но важнее в миллионы миллионов карат. Намджун прислоняется лбом к кафелю и почему-то улыбается, действительно по-идиотски, уговаривая себя, что вода может быть одновременно и горячей и солёной. Грёбаная Адель с её грёбаными хитами. ("Типа, я тебя тоже, недальновидный придурок".)