Монополия

На дворе 1939 год, и Баки ровно на голову выше Стива. На дворе 1939 год, и они – взрослые мужчины, пусть один из них чуть взрослее второго. Баки работает бухгалтером и хорошо зарабатывает. Эту должность он получил благодаря своему самому-настоящему-мамой-клянусь образованию, но ни один из них до сих пор не может поверить в то, что Баки закончил колледж. Он сделал это еле-еле и не без помощи школьных учителей, тренеров по футболу и приходских священников, которые, как и все, души не чаяли в Баки Барнсе и хотели, чтобы его гениальная головушка забивала себя чем-то дельным. Чуть ли не весь район столпился, чтобы посмотреть на его диплом, а Стив сорвал себе голос на шикарном выпускном. На дворе 1939 год, и Баки уже успел принять участие в первом в своей жизни соревновании по бодибилдингу и готовится ко второму. Его тело больше напоминает божественное творение, и он валяется в шортах и майке на диване, перекинув ногу через его спинку. На дворе июль, и на его коже красуется загар, а солнечные лучи бликуют рыжим в его темных волосах. Он читает Моби Дика. Стив сидит за кухонным столом, склонившись над заданным на дом натюрмортом. Он бы его давно закончил, если бы Баки перестал поедать все фрукты. – Я думаю, что Квикег – мой отец, – внезапно выдает Баки. Стив улыбается, не отрывая взгляда от своей работы. В эту игру они играют с детства. Мама Бака умерла после родов, а своего отца он и не знал вовсе, поэтому большую часть своего детства он пытался представить, каким бы тот мог быть. – Мне казалось, что вручили пальму отцовства Чингачгуку. – Неее, у нас с Чингачгуком не так уж и много общего. Квикег – мой настоящий отец. Ты только послушай: «Он прижал свой лоб к моему, крепко обнял меня за талию и сказал, что отныне мы с ним повенчаны, – подразумевая под этим традиционным в его стране выражением, что мы с ним теперь неразлучные друзья и что он готов умереть за меня, если возникнет в том необходимость.» А Квикег не промах ведь, м? Ни в одной стране не говорят «повенчаны», подразумевая дружбу между людьми. Парнишка просто наврал про свой родной язык, чтобы замутить с соседом по комнате. Это я точно унаследовал от своего старика, разве не понятно? Все сходится. Они постоянно шутят о том, что ни от кого на свете так не веет гомосексуальностью, как от Баки, потому что на самом деле это не так. В список тех, с кем он проводит время, входят только красивые девушки и Стив Роджерс, причину чему последний так и не смог найти. Стив широко улыбается ему: – Ну, если Квикег настолько гомосексуален, как он может быть твоим отцом? Кто бы от него залетел? Измаил? – Слушай, Роджерс, я же не хожу тут и не задаю вопросы о личной жизни твоего отца, – говорит Баки. Стив фыркает. Баки возвращается к чтению, но вдруг негромко вскрикивает: – Офигеть, ты только послушай: «Так и мы лежали с Квикегом в медовый месяц наших душ – уютная, любящая чета. Так мы лежали в кровати, то болтая, то засыпая ненадолго, и чувствуя себя настолько непринужденно и по-приятельски свободно, что Квикег даже время от времени дружелюбно вытягивал свои коричневые татуированные ноги поверх моих; но в конце концов наши задушевные разговоры совершенно разогнали последние остатки сонливости, и мы хоть сейчас готовы были встать, несмотря на то, что заря еще не занималась и утро было еще делом далекого будущего». В медовый месяц наших душ, Стив. Как эту книгу вообще не запретили? – Прямо-таки описание нашей жизни, – говорит Стив растерянно, сосредоточенно вглядываясь в одно из яблок на своей работе. – Мы буквально купаемся в непринужденности и приятельской свободе, а потом обычно я заболеваю или падаю в обморок. – Брошу-ка я тебя и сойдусь с Измаилом, дорогой. «И мне теперь как нельзя более приятно было, чтобы Квикег курил подле меня, и даже в постели, потому что у него тогда был такой безмятежный, довольный, домашний вид». У меня тоже безмятежный, довольный и домашний вид, когда я курю в постели, а я за это только по башке получаю. – А про астму Измаила там что-нибудь говорится? – спрашивает Стив и откладывает работу, направляясь к дивану и забираясь к Баки на колени. – Спорим, что в постели я лучше Измаила, несмотря на то, что я запрещаю тебе там курить? Нет в нем ничего такого, – он с наслаждением проходится по широким плечам Баки ладонями. Его очень сложно прокормить во время подготовки к соревнованиям, но результат стоит всех тех яиц, говяжьих экстрактов, что приходится покупать Стиву, и времени, которое он тратит, шатаясь вокруг тренажерного зала в ожидании, когда Баки закончит. – Господи. Только взгляни на себя, папочка. Ты еще веса что ли набрал? – Пару фунтов с прошлого месяца, – Баки укладывает свою большую ладонь на задницу Стива. – Придешь поболеть за меня в субботу? – С уверенностью могу сказать, что у меня полно других важных дел и у меня нет времени на то, чтобы пялиться на тебя, обмазанного маслом и играющего мышцами для восхищенной толпы. Но, пожалуй, я как-нибудь втисну это событие в свое плотное расписание, – говорит Стив. – Я думаю, тебе пошли бы татуировки. Баки идет все. Стив обожает его новый костюм, купленный для работы, и, насколько он знает, секретарши в его офисе тоже от этой обновки в восторге. Именно поэтому пару недель назад Стив потратил несколько минут на то, чтобы украсить аккуратными засосами шею Баки. Баки улыбается ему снисходительно, притворяясь, что он еще не понял, какой Стив засранец: – Да? А тебе бы пошли? – Я бы выглядел более чем глупо, – говорит Стив, – Можешь представить меня с вытатуированным якорем на руке? – Может и нет, – соглашается Баки, – Значит, я пойду и наделаю себе татуировок, а ты начнешь носить деревянную ногу, как у Капитана Ахава, чтобы я не так выделялся. – Даже и не знаю. Вел бы ты себя со мной также непринужденно и по-приятельски свободно, если бы я был одержим местью? – расплывается в улыбке Стив. –Конечно, дорогой, – отвечает Баки и подхватывает его на руки, направляясь в спальню. – За твою благосклонность я готов на все. – Эй! Сначала спроси разрешения! – барахтается Стив в его объятиях. – И никакого эффекта неожиданности? Пфф, – говорит Баки, бережно укладывая его на постель. – Просто расслабься и позволь побыть твоим Тарзаном. Стив чувствует, как на щеках выступает румянец. Баки смеется и начинает его раздевать. – Ага. Вот так. Господи, ты – самый красивый парень на планете. Ты только посмотри на это, – говорит он и легонько проходится подушечкой большого пальца по соску Стива. – Ангельски красив. Он снимает футболку. Стив дотягивается и касается ладонью мускулистого живота Баки, а тот откидывает голову назад, улыбается и выставляется напоказ. Стив стискивает пальцами мышцы его груди, дыхание его учащается, и боковым зрением поглядывает в зеркало, висящее на стене. С его губ срывается громкий стон от одного только вида их отражения, от абсурдной разницы в размерах между их телами. Бак ловит взгляд Стива в зеркале и широко улыбается. Локон темных волос спадает ему на лоб. Он такой красивый и, кажется, что где-то здесь подвох, будто Бог перестарался, создавая Баки Барнса. – Нравится, да? – Да, – говорит Стив, – Господи, ты даже не выглядишь, как обычный человек, – он краснеет, – Можешь… – Что? Можешь что? – Баки ухмыляется, паршивец этакий. – Какой же ты засранец, – говорит Стив, – Сам знаешь, что. – А вот и не знаю, – говорит Баки. – Я ведь всего лишь тупой качок. Тебе придется объяснять намного доходчивее, чтобы до меня дошло. – Ну же, давай, – Стив легонько пихает его и улыбается. Баки смеется и встает в позу, играя для него мышцами. – Иисус, Мария и Иосиф, – стонет Стив. Эта фраза лишь заставляет Баки засмеяться громче, и он склоняется, чтобы поцеловать Стива, притираясь своими бедрами к его. Стив тоже смеется, поглаживая Баки по спине и целуя ямочки на его щеках. – Именно так я и хочу умереть, – говорит он, чуть задыхаясь, – Чтобы в момент перед смертью у меня была возможность полюбоваться тобой. – Дорогой, когда тебе придет пора умирать, я буду старым и седым, – говорит Баки и скидывает шорты. Стив облизывается. Баки подмигивает ему и лениво ласкает себя. – Любуйся, пока есть возможность. – А у тебя есть на что полюбоваться? – спрашивает Стив. Баки вскидывает одну бровь, поднимается с постели и встает с ней рядом. Он абсолютно расслаблен и улыбается. – Так, дорогой, я – Джонни Вайсмюллер (прим. пер. Джонни Вайсмюллер – известный бодибилдер), – он принимает позу и Стив заливисто смеется, – а ты – мистер Ван Дайк, а мне ну очень нужны точные указания. Стив все еще хихикает, но потом прочищает горло: – Повернись. Баки поворачивается, и Стив судорожно сглатывает. – Покажи мне все трюки, которые ты продемонстрируешь в субботу. Бак смеется. Он всегда смеется над Стивом, но это не злит его. Он смеется от того, что Стив делает его счастливым, а не потому что насмехается над ним. – Какой же ты предсказуемый, Роджерс, – говорит он, но все равно выполняет просьбу, становясь во все возможные позы, украдкой глядя на Стива через плечо и подмигивая ему. Стив наблюдает за тем, как его задница напрягается и стонет: – Господи. Повернись снова, покажи член. Ласкай себя. О да, господи. Он начинает ласкать сам себя, наблюдая, а Бак закидывает голову и стонет, мышцы его рук сокращаются под кожей во время дрочки. Стив наблюдает сосредоточенно, почти загипнотизировано: – Ты идеальный, поразительный. Ты станешь таким знаменитым, детка, даже Джонни Вайсмюллера за пояс заткнешь, клянусь. Баки широко улыбается, дыша чуть учащенно: – Тебе ведь только тело мое нужно, да? Ты же ведь у нас талантливый художник, а я – всего лишь амбал, с которым ты развлекаешься… – Заткнись, – говорит Стив, – и иди сюда. Бак набрасывается на него с почти кошачьей грацией, и они оба смеются, тяжело дыша. Баки нависает над грудью Стива и проводит головкой члена по его губам. – Я – Тарзан, – говорит он, улыбаясь как идиот, – а ты… – Не смей, – говорит Стив, пихая его слегка, – Только попробуй сказать это, Барнс. – Я замолчу, если ты займешься тем, что делаешь так хорошо, – говорит Баки. Стив закатывает глаза и повинуется. Член большой и вряд ли поместится в его рот, но Стив компенсирует разницу в размерах правой рукой и энтузиазмом движений, а левой рукой ласкает себя Здесь разница в размерах настолько же очевидна, как в остальном, что разжигает в нем два чувства: похоть и унижение. Баки стонет: – Господи, Стив, ты сосешь лучше всех в Нью Йорке, знаешь об этом? Он отстраняется и усаживает Стива к себе на колени, сразу начиная ему дрочить, пока тот трется задницей об его член. Лоб Стива покрывается испариной, и он поворачивает голову, пытаясь поцеловать Баки: – Кто еще из Нью Йорка отсасывал тебе? Я надеру ему задницу. – Никто, кроме тебя, дорогой, – говорит Баки. – Никто и сравниться не сможет. – Что, нашел девушку еще меньше меня? – еле выговаривает Стив, а с губ Баки срывается едва слышный смешок, и он наконец-то позволяет Стиву себя поцеловать. Баки меняет положение и направляет Стива, чтобы тот встал на четвереньки, а сам находит на тумбочке вазелин. Он смазывает внутреннюю сторону бедер Стива, чтобы задать такой темп, как хочется, и уберечь его от травм, следом смазывая и свой член. Баки шлепает Стива по бедру: – Сдвинь-ка ноги для меня и напрягись, дорогой, – говорит он и Стив повинуется, шумно вздыхая от ощущения того, как член Баки трется о его яйца. Чем хороша их новая квартира, так это тем, что они могут шуметь, сколько вздумается, и соседи не будут стучать в стену. Стив снова смотрит в зеркало на стене и стонет от одного вида того, как огромное тело Баки полностью скрывает под собой его, худое и бледное. – Бак, – говорит он, – Бак, ты только взгляни на нас. Баки поворачивает голову, чтобы тоже взглянуть в зеркало, и улыбается, скользя рукой к члену Стива и неотрывно глядя в глаза его отражения. – Нет, взгляни на себя, – говорит он, страстно трахая Стива между бедер. – Господи, на твоем фоне я и вправду на гориллу похож, знаешь? Фэй Рэй (прим. пер. главная героиня из фильма о Кинг Конге), вот ты кто. И ты настолько меня заводишь, что я точно утащу тебя в джунгли и трахну на дереве, вот увидишь. Стив смеется над его словами и с его губ срывается стон, когда от очередного мощного толчка Баки между его бедер он не выдерживает и оседает, опираясь теперь на локти, а не на ладони. Он больше не контролирует ситуацию, дыша загнанно, и скулит громко, когда Баки хватает его за волосы и оттягивает чуть назад. Баки шипит: – Черт, дорогой, тебе ведь это нравится, да? Стив пытается высвободиться, от чего Баки только тянет сильнее до тех пор, пока Стив полностью не расслабляется и не подчиняется его силе. Баки хмыкает одобрительно и заставляет Стива повернуть голову к зеркалу, тут же отпуская его: – Только посмотри на себя. Блядски красив. Ты ведь позволишь трахнуть себя в задницу в субботу? Я ведь заслужил это тем, что так хорошо выгляжу только для тебя? Стив вновь чувствует, как краснеет. – Да, – с трудом выговаривает он, – заставишь меня поскакать на своем члене, хоть раз воспользуешься своими мускулами для чего-то дельного. В награду за его дерзость Бак вжимает Стива в постель и трахает его меж бедер c еще большим напором, позволяя себе то, на что он никогда не решится во время настоящего секса с ним. Стив ворочается, проверяя, насколько сильно Бак вжал его в постель. Оказывается, что невозможно сдвинуться ни на сантиметр, и он стонет негромко, не отводя взгляда от того, что он видит в зеркале: самого себя прижатого к постели и позволяющего трахать себя между бедер. – Тарзан, – говорит он мечтательно, – я все еще буду нужен тебе, когда ты станешь кинозвездой? Ты возьмешь меня с собой на Масл Бич (прим. пер. пляж для бодибилдеров в Лос Анджелесе), Тарзан? – Я трахну тебя на Масл Бич, – говорит Баки, – покажу им, что они упускают. О Господи, господи, Стив, – вскрикивает он и кончает, пачкая спермой живот Стива и не прекращая дрочить ему, от чего тот тоже сразу же изливается. Баки стонет и плюхается на спину. Стив тут же укладывается на него. – Детка, – говорит он осоловело, – милый. Я построю дом между твоих сосков. Баки смеется: – Чего ты сделаешь? – Ну как в Монополии, – говорит Стив, мягко скользя ладонью по груди Баки, на которой уже ощущается щетина. Стив подписался на то, что потратит большую часть пятничного вечера на бритье самых труднодоступных мест на теле Баки, чтобы тот выглядел еще лучше в субботу. – Теперь я владею всем этим. Моя собственность. Я построю тут свой отель. Если кто-то окажется на твоей ячейке, то будет должен мне 50 долларов. Баки купил Стиву монополию и кучу других побрякушек на прошлое Рождество, загоревшись желанием отыграться за все прошлые безрадостные рождественские вечера и тридцать шестой год, когда казалось, что только им в Нью-Йорке не хватает денег на покупку настольных игр. И, конечно же, Стив заболел сразу в начале нового года и не мог встать с постели почти неделю, поэтому они играли в Монополию до тех пор, пока не выучили наизусть все поле. Потом Баки потратил два доллара на большой ящик апельсинов, чтобы Стив пил свежевыжатый сок каждое утро. Стив дразнил его «папочкой» еще месяц после этого, а Баки это и не напрягало особо. – Да? – говорит Баки, улыбаясь ему. – И что я за ячейка? Болтик Авеню ( прим. пер. одна из самых дешевых ячеек в Монополии)? – Парк Авеню, – говорит Стив и проходится языком по его соску. – Бродвок. Cказав это, Стив легонько сжимает его член. Баки вскрикивает и еле ощутимо шлепает его: – Ну-ка, ну-ка, поосторожнее, у нас тут очень ценное имущество. – Да, в курсе, я ведь владелец, – отзывается Стив. Баки улыбается так широко и счастливо, что морщинки лучиками рассыпаются в уголках его глаз: – Именно ты. Собственник, дорогой. – Студентишка, – говорит Стив. – Где они только набирают выпускников колледжей с такой внешностью? О таком как ты, можно только мечтать, в курсе? Баки смеется: – Господи, Роджерс, хочешь, чтобы мое эго разрослось до размеров планеты? – Я просто горжусь тобой. Мы же поднимаемся все выше и выше по социальной лестнице, да? Вот я закончу колледж, и дела совсем пойдут на лад. – О чем речь вообще? Конечно. Как только я накоплю денег, мы переедем в Санта Монику, где только солнце и свежие фрукты. Пара лет, и ты будешь здоровее самого Джека Лалэйна (прим. переводчика еще один известный бодибилдер), дорогой. Стив смеется и удобнее устраивается на груди у Баки. – Нас ждет столько всего хорошего, Бак, – говорит он. – Мы покорим мир.