Лех и Мих: Охота на маньяка

Кафе светилось изнутри красивыми огоньками, подчеркивая темноту за окнами. Перед Михом стояла пустая чашка из-под кофе и ждал своей очереди последний кусочек слойки. Лех опаздывал, и, похоже, придётся заказать ещё что-нибудь. В кармане затрезвонил мобильник и парень, поспешно достав его, глянул на экран. Не Лех. Мама. - Миша, Катя хочет тебя видеть, приходи сегодня домой. «Зашибись, - подумал Мих. – Теперь это называется «проведай сестру». Сестре было чуть меньше четырёх лет, и родилась она ровно через девять месяцев после того, как Мих съехал к Леху. Мих был рад, что родители решали свои проблемы сексом, а не насилием, но так же считал, что спустя четыре года можно было бы уже прекратить смущаться и прямым текстом сказать «мы по тебе скучаем, спи с кем хочешь, а лучше возвращайся». Он бы не вернулся, конечно, но навещал бы родителей гораздо чаще. А так, приходя, он каждый раз был обречён выслушивать всё то, что у родителей накопилось сказать по поводу его образа жизни и подходящих «хороших девочек», которыми пестрели семьи их друзей и знакомых. Мих всегда отмалчивался, концентрируясь не на словах, а на том, что «сбившемуся с пути отпрыску» подавали еду в лучшей посуде и накладывали вкусности, никогда не входившие в повседневный рацион семьи Михайловых. Он тоже по ним скучал, но все дети вырастают, ему лишь пришлось сделать это чуть раньше, чем он рассчитывал. Примерно тогда, когда его выгнали из дома из-за «сексуального скандала с одноклассником». Теперь они оба студенты-бюджетники третьего курса престижного медицинского вуза, а для родителей он всё ещё пребывал в «скандале». Теперь, наверное, с однокурсником, хоть и учились они с Лехом на разных факультетах: Мих на клинической психологии, а Лех на госпитальной хирургии. Но родители на то и родители, чтобы не совпадать со своими детьми во взглядах на жизнь. Мих на них не сердился, но и жить от подачки к подачке тоже было утомительно. - Прости, мама, но сегодня никак не получится. Чмокни Катьку от меня, хорошо? Передай, что я её очень люблю, и пусть тебя не очень достаёт. А я постараюсь заглянуть на следующей неделе, когда мы сессию сдадим. Трубка неодобрительно помолчала на множественное число сдающих, но потом подобрела обратно, так как телефонные нотации могли и отвратить строптивое чадо от визита. - Хорошо, тогда позвони, как соберёшься. - Ладно, пока, - не стал реагировать на подчёркнутое единственное число Мих и вернул мобильник обратно в карман. В этом плане родители Леха были эталоном толерантности, особенно мама. Та подрабатывала один день в неделю психологом в школе, где учился её сын, и консультировала по четвергам нуждающихся в этом подростков. Именно тогда он пришёл к ней с рассказом о том, что один тонкий забитый проблемами мальчик вызывает у него чувства, которые должны вызывать, вообще-то, девочки. Мих не знал, как бы он пережил это время в одном классе с похожим на трагическую лань Лехом, если бы не мудрые советы школьного психолога. И уже совсем сложно было описать его эмоции, когда Лех, уже отпустивший свои проблемы и восстановивший жизнерадостность, впервые привёл его домой, а дверь открыла его мама. Правда, в итоге родители Леха развелись, но, нахождение в разводе, как ни странно, сблизило их сильнее брака, и сейчас они совместно наслаждались «свободными отношениями», где отец делал вид, что не порвал с любовницей, а мать, что заинтересована в коллеге. Самым замечательным во всём этом была квартира, которую на волне развода скинул Леху отец со словами «живи, как хочешь, знать тебя не хочу». Не знать не получалось, и оба родителя часто заваливались «посмущать детей» и «чтобы не расслаблялись». Мих дохрустел слойкой и поднял руку, подзывая официантку. - Ещё один американо, пожалуйста. И трюфель какой-нибудь, что ли. Делая как можно более мелкий глоток, чтобы растянуть чашку на подольше, Мих прикрыл глаза, и мысленно ругнулся. Сколько уже можно сдавать один несчастный зачет? Этот Лёхин препод редкий урод, конечно, но не ночевать же он с ним остался? Лех знал, что опаздывает. Мих уже час должен был ждать его в кафе, но препод продолжал цепляться к мелочам, и Леха так и подмывало похлопать глазками и попроситься к нему на дачу для более качественного изучения материала. Но шанс, что тот правильно оценит шутку, был призрачен, и Лех изо всех сил улыбался, всё более широко отвечая на заданный вопрос и давно перешагнув его границы. У него было чувство, что он не на экзамене, а, как минимум, на защите диплома. Но и препод, в конце концов, сдался, поставив давным-давно заслуженное «зачтено» с видом, словно не удалось зажать «отлично». А потому сейчас Лех, ругаясь под нос, летел по потёмкам, срезая через парк, расчерченный редкими фонарными высверками, прыгал через скамейки и огибал деревья в сторону кафе, не особо прислушиваясь к шорохам. А зря. Сначала ему прилетело по голове, затем в шею воткнулся шприц. И дальше настала темнота. Мих честно ждал три часа. Затем, ругаясь уже в голос, начал мучить безответный мобильник. Когда понял, что таким образом ничего не добьётся, обшарил весь учебный корпус, частично выпросив, частично выбив ключи у вахтёров. Все они повторяли одно и то же - экзамен кончился, все давно ушли. Мих, с трудом сдерживаясь и переворошив половину деканата, выяснил адрес преподавателя, которому Лёх ожидаемо сложно сдавал зачёт – нелюбовь у них случилась с момента на первой лекции, когда Лех ответил на вопрос, который предполагался преподавателем, как вызывающий тишину из разряда «вот бы спросили не меня». На этом строилась его дальнейшая речь, а этот выскочка мало того, что ответил, не колеблясь, но и, что самое обидное, правильно. До прихода Миха препод мирно спал. Диким трезвоном в дверной звонок Мих вытащил его из постели, на всякий случай потрепал бельё рядом, заглянул в кухню и пробежался по остальным комнатам, пока мужчина потеряно хлопал глазами, пытаясь понять, что, собственно, происходит. А когда разобрался, начал орать, грозя исключением, но Мих пропустил его вопли мимо ушей – его лекций в расписании не было и не предвиделось. Гораздо хуже было то, что Леха здесь не оказалось. Телефон продолжал пропускать звонки, но на том конце провода никто всё так же не отзывался. Мих смотался на квартиру: вдруг Лех потерял телефон и уже сам маньячит, не понимая, куда подевался муж посреди ночи. Но и там было глухо. Поэтому он вернулся к университету, пытаясь понять, куда мог деться здоровый парень из парка, в котором слишком мало деревьев, чтобы завёлся даже самый сопливый леший. В который раз набирая Леха, Мих дёрнулся, когда ему послышался знакомый перезвон из-за дальних кустов. Обмирая сердцем, парень бросился на звук. Телефон сиротливо светился из незастёгнутой сумки, которую Лех таскал на плече. Он никогда её не застегивал, и поэтому одинокое пиликанье разряжающегося девайса нашло своего слушателя. Мих упал на колени перед сумкой и ошалело повёл головой из стороны в сторону, словно ожидая увидеть её владельца, выходящего из-за ближайшей осины. Никого не было. Была только сумка, которую тот, пусть и не застёгивал, но и из рук никогда не выпускал. Непроизвольно всхлипнув, Мих схватился за свой телефон, гипнотизируя его взглядом под аккомпанемент мелодии вызова из сумки Леха до логичного «абонент не отвечает», и набрал полицию. Та приехала на удивление быстро, даже не сославшись на слишком маленький промежуток времени с момента пропажи человека. Мих указал приехавшим на сумку, рассказал о сроках, и был деловито выгнан из зоны оцепления. Но слово «маньяк» услышать успел. Тот избавлялся от личных вещей жертв ещё на этапе похищения, просто оставляя лежать на месте. Маньяк? Мих закрыл глаза, откинув голову на ближайший древесный ствол. Его Лех и маньяк? Да, в СМИ было что-то мутное о маньяке, но его Лех?! Парень снова бросился под ленточку. - Господа, я учусь на психолога, я хочу помочь! Что за маньяк? Лех же ещё жив?! Что с ним? Что за маньяк? Что он делает? - Тебе лучше не знать этого, парень. К нему обернулся усталый мужчина в штатском, неуловимо сверкнувший ему удостоверением, когда только приехал полчаса назад. Сейчас вокруг крутилось около десятка людей, но в свете услышанного, оптимизма это не вызывало. - Но... - Спасибо, что сообщил о пропаже, но дальше мы сами. Лучше скажи, где он живёт. И адрес его родителей, если это не у них. Мих схватился за голову. - Его родители! О боже, его родители! Как же я им такое скажу?! - А это уже наша работа. Так, где он живёт? - Со мной. Это по красной ветке, близко к метро, я напишу адрес, но там я уже проверял. И у родителей его быть не может – у них сегодня годовщина развода, он бы не стал мешать праздновать. Да и сумка... О боже, Лех... Чувствуя, что у него слабеют ноги, Мих схватился за рукав ближайшего полицейского, но всё равно упал, ударившись о землю коленями. - Я прошу, я умоляю, расскажите мне об этом маньяке. Я – семья Леха. Мы живём вместе уже четыре года. Я с ума сойду, если не буду понимать, что происходит. Офицер, пожалуйста. Пожалуйста, офицер! Мужчина отвёл взгляд. Крупный широкоплечий парень смотрелся в униженной позе крайне нелепо. - Сначала я должен поговорить с родителями потерпевшего и установить вашу личность. К тому же, может, он просто встретился с хулиганами, убежал и спрятался, а тех кто-то спугнул, и они потеряли сумку. Мих помотал головой. - Лёх бы хулиганов сам обидел: он через столько секций прошел, что и Джеки Чана остановит. Ремнём сумки бы и придушил. Он поэтому его и не укорачивает. У неё ещё в дно песок вшит для тяжести. Круче этой сумки только Калашников. А если она здесь, значит, Леха застали врасплох. Он опаздывал ко мне на встречу, в этом случае, он всегда бежит, как конь, по прямой, паркурщик хренов... А если он никого не увидел, значит, это произошло из засады. Крови нет, то есть, ударили его не насмерть. Но даже если он и упал, связать его было бы трудно, но следов борьбы не видно: этот парк только три дня назад как вылизали весь, вон, до сих пор видны полосы от грабель, остался только след, как его волокли к дороге. Вариант один – от удара он надолго потерял сознание. Вариант два – после падения его быстро вырубили, возможно, каким-то химическим препаратом. Но второе предполагает физическую слабость нападающего. Что вы вообще знаете об этом маньяке? Офицер! Прошу вас, офицер! Мужчина досадливо выдохнул и опустился на корточки рядом с Михом. - Ни черта мы о нем не знаем, парень. Но если твой Лех у него, начинай молиться. В Бога веришь? Не знаю, кем быть хуже, женщиной или мужчиной, но самые долгие прижизненные следы взаимодействия с преступником – два дня. А до этого он держит своих жертв в клетках, как зверей, иногда по неделе. Так что твой парень ещё может быть жив. А мы пока даже не можем с уверенностью сказать, сколько преступников всего: один или два. Молись – это лучшее, что я могу тебе посоветовать. Я вижу, ты умный мальчик, вижу, что искренне волнуешься, но не лезь в нашу работу. - Я... Я не могу обещать, офицер. Сейчас я вообще ничего не могу. Полицейский ободряюще похлопал Миха по плечу и поднялся. Криминалисты закончили, оставалось сверить образцы в лаборатории. Ему ещё предстоял разговор с родителями потерпевшего, которые зачем-то праздновали развод (какими только странными не бывают люди), и, чем черт не шутит, может, пропавший найдётся у них на празднике. Но глядя на сидящего на земле юношу, что даже моргал через раз, не очень-то в это верил. Ему уже не раз приходилось видеть подобное, когда приходил со скорбными вестями к родственникам. Пожалуй, можно исключить Михайлова Михаила Михайловича из числа подозреваемых по делу о пропаже Мохова Алексея Евгеньевича. Хотя и дела-то, по сути, ещё не было. Сроки для объявления человека пропавшим ещё не подходили, да и одной сумки в не по-российски чистом парке было недостаточно для возбуждения дела. Но необъяснимая чуйка звонила в назойливый колокольчик, не давая спрятаться за удобной стеной из уставов и правил. Не просто так пропал юный гей; не просто так его любовник убивается, гипнотизируя взглядом подшитую как вещдок сумку. Не к добру. Не очень понимая, зачем он это делает, следователь вытащил из кармана визитку: - Если ещё что вспомнишь – звони, - произнёс он дежурную фразу, и тут же подумал, что сделал это зря – так вспыхнули глаза свидетеля. Точно будет изводить звонками о ходе следствия. Но и оставить парня в беспросветном отчаянии было бы неправильно. В конце концов, искать преступников – это работа полиции. Уже пришла смс от криминалистов, что-то они ночью быстрые. На пряжке сумки обнаружены отпечатки трех человек: владельца, его любовника и третий, частично смазанный, принадлежал кому-то, кто оставил аналогичные отпечатки на вещах двенадцати жертв и не оставил ещё у шести. Теперь о предположениях речи не шло – Алексея Мохова похитил тот самый маньяк. Тот самый идиот, что так легко разбрасывается спермой и отпечатками, которые уже два месяца не с чем сравнить, кроме как друг с другом после работы специалистов над найденными телами. На адресе у матери Мохов не обнаружился, зато обнаружились оба родителя, полуголые, слегка пьяные и до поры весёлые. Надо же, действительно отмечают. - Мих там как? – Спросила, кутаясь в неуместный кружевной халат, мать излишне спокойным голосом, внимательно выслушав полицейского. - Мы о Михаиле Михайлове? С ним всё в порядке. Насколько вообще можно быть в порядке, учитывая, что именно он сообщил о пропаже. - Бедняга с ума сходит, наверное, - продолжила женщина чуть отстранённо, словно отказываясь понимать, что её собственному ребенку не в пример хуже. - И вам, скорее всего, уже надоесть успел. Пожалуйста, не отталкивайте его. Для него наш сын – единственное ценное в жизни. Да и он для него тоже. И... Найдите Алёшу живым, пожалуйста. Как всегда, сколько бы он ни пытался абстрагироваться, внутри что-то кольнуло. - Сколько матерей уже просило вас об этом, верно? Комов хотел промолчать, но, вспомнив умоляющий взгляд оставленного в ночном парке мальчика, нехотя произнёс: - Сейчас у нас больше шансов, чем раньше. Мы ещё никогда не начинали работать на таком раннем этапе. Обычно несколько дней уже потеряно, но сейчас, благодаря другу вашего сына, мы имеем больше шансов... - и замолчал, поняв, что начал повторяться. Женщина кивнула. - Я понимаю. – И по её глазам было видно: на самом деле понимает. Что шансов, которых «больше», практически нет, и от сроков здесь мало что зависит, что сына она, скорее всего, увидит только на опознании. Её муж весь разговор угрюмо молчал и целенаправленно напивался. Вряд ли они когда-то ещё раз будут отмечать развод, чтобы там для них в этом празднике ни скрывалось. Полицейский медленно спускался по лестнице с девятого этажа, решив не вызывать лифт. Он не узнал ничего, на что следовало реагировать немедленно, а потому переставлял ноги всё ниже с каждой ступенькой и старался ни о чём не думать. Анализировать было нечего. Самые ценные мысли за день высказал несчастный Михайлов, но и там не было ничего нового. Сначала внезапное нападение, затем жертвы не сопротивлялись. Скорее, всего, действительно, какая-то химия. Но к моменту обнаружения тел, она уже в любом случае выветривалась. Интересно, сколько ходит по городу счастливчиков, которые не потеряли сознания от внезапного удара, смогли сбежать и искренне не осознают, чего избежали, и совершенно не думают о том, что полиции, как воздух, необходимы их показания? На выходе из подъезда одинокой тенью его ждал все тот же трижды Михаил. - Владислав Романович! Товарищ майор! Ага, визитку уже прочитал. Мужчина прошел, как мимо пустого места. Он ничем не мог помочь. И это привычно бесило. - Владислав Романович! Парень пристроился рядом. - Покажите мне, пожалуйста, материалы по делу. Я же свидетель, разве мне не положено? - Ты юрист? - Нет, психолог. - Тогда не лезь в то, что тебе положено или не положено. Да и на психолога тебе ещё учиться и учиться. Иди домой. Достаточно того, что я не сплю. Парень действительно остановился, и майор почти вздохнул с облегчением. - А смысл? – услышал он в спину. Остановился и обернулся. Доставучий мальчишка засунул руки в карманы ветровки так глубоко, что рисковал прорвать их дно костяшками. – Смысл, что вы не спите? Разве вы что-то делаете? У вас лицо человека, которому не за что зацепиться. У вас ничего нет. А Лёх где-то там умирает. Какой смысл в том, что вы не будете спать?! Выдохнув, полицейский снова отвернулся, продолжив путь. - Тебе нет смысла ещё больше. Теперь парень точно остался позади, и майор благополучно добрался до машины. Уже заводя мотор, он бросил взгляд на потерянную фигуру, замершую посреди двора. Нет, такие, как этот парень, не уснут, пока им снотворное не вколют. Ну да это были не его проблемы. Когда на следующий день Владислав Романович, устав без толку мотаться по городу, возвращался в управление, полицейский на входе бодро отрапортовал, что к нему пришёл свидетель, брат какого-то потерпевшего и ждёт в его кабинете. Майор нахмурился: у него не было дел с братьями-свидетелями. - Уверен? – спросил он дежурного. - Уверен. Он ещё не хотел идти, говорил, что был в другом городе и ничего знать не может, поэтому и идти к вам ему незачем. Пытался даже сбежать, но я не дал, отправил в ваш кабинет. - Повестку видел? - Нет, не видел. Он как раз поэтому и хотел сбежать: раз ему просто позвонили и сказали прийти, то и повестку должны были прислать, а если не прислали, то и приходить не должен. Но называл и вашу фамилию и должность, так что я решил, лучше пусть дождётся, чем потом его в розыск объявлять, если что. - Хорошая работа, - небрежно похвалил майор радивого служаку, и пошёл в кабинет. Ему даже стало любопытно, что это за «брат», которому он звонил и не прислал повестку. И мужчина совершенно не удивился, когда в кабинете никого не оказалось. Зато нашлось распахнутое окно. - Сбежал, всё-таки, - почесал в затылке дежурный. Владислав сочувствующе кивнул и отправился домой. А ночью долго ворочался с боку на бок, пытаясь понять, что его смущает в произошедшем. - Рыжиков, - набрал он номер дежурного. – Ты ведь записал его имя в регистрационной книге? - Так точно, товарищ майор, - зевнул тот, явно недавно сменившись и мечтая об отдыхе. – Запоминающееся имя, Медведев, а, нет, Михайлов. Михайлов Михаил Михайлович. За что родители с ним так? Хотя, он и правда, немного на медведя похож. Плечи такие, крутые, и взгляд звероватый. - Ясно, спасибо. Отключившись от абонента, майор подхватился на работу. Несносный мальчишка успокаиваться не торопился. И уж точно никуда не сбежал, оставив окно открытым специально, чтобы его никто не искал по ночному управлению. В смекалке ему отказать было сложно. А в умении искать себе неприятности – особенно. Обнаружил он его там, где и ожидал: и как только нашел это место? Аккуратно снял печати, стянул с вахты ключи... Он что, взломщик-невидимка? Хорошие же пошли психологи. - Вы пришли? – без удивления поприветствовал его нарушитель, подняв на полицейского пустые глаза. Тот молча кивнул. Все слова улетучились. Вокруг Михаила лежали рассортированные папки с делом маньяка. Или маньяков? Как же всё задрало... И дети, которые ровной стопкой складывают обратно то, что нормальный человек вышвырнул бы в ужасе в окно. Так же от глаз полицейского не укрылась мусорная корзина, а от носа – её запах. Проследив его взгляд, Михайлов без эмоций моргнул: - Простите. Я многое могу вытерпеть, а мой желудок, как выяснилось, нет. Этот грёбаный закомплексованный педик... И Лех у него. Как подумаю, сдохнуть хочется. Я бы сдох, помоги это ему! Но тут не к чему даже прицепиться. Потому что он псих, и его выбор мест похищения и жертв случаен; более-менее сходные данные только у мужчин. Молодые и крепкие, как Лех. Убью гада. Найду и убью. - Ну-ну, спокойней надо. Убьёшь – сядешь. - Сяду, - тупо согласился Мих. - Но сначала убью. Комов потёр виски. Рабочий день начинался «весело». Скоро очередная планёрка, где они всей толпой будут тупить на сто раз изученное, слушать таких же, как этот пацан, психологов и снова находиться от поимки преступника так же далеко, как до этого. - Иди домой, малыш. Будем считать, что ты воспользовался своим правом ознакомиться с материалами дела. Тот безразлично кивнул и поднялся. - Ещё раз извините за корзину. - Забудь. И выспись. «Сколько времени пройдёт, прежде чем он сможет уснуть?» Планёрка шла своим чередом. Штатный психолог настаивала на версии двух сообщников – слишком разный подход к умерщвлению. Слава Богу, откинули версию, что похищениями занимался, вообще, кто-то третий. Отпечатков был только один набор на всех мертвых телах и оставленных на месте похищения личных вещах потерпевших. Образцы ДНК тоже совпадали. Лично Владислав Романович стоял за версию одного преступника. Психолог водила указкой по развешенным на доске фотографиям, выделяя, то один, то другой тошнотворный фрагмент. - Преступники – мужчины. Учитывая возраст жертв, от двадцати пяти до сорока лет. Пока недостаточно данных, чтобы объяснить их кооперацию, но один насилует женщин, а второй убивает мужчин. И кто-то из них бессменно похищает новых жертв, независимо от их пола и он же избавляется от тел. Очевидно, что в каждой смерти для преступников есть что-то личное. Травма первого связана с женщинами, второго, соответственно, с мужчинами. Показателен момент с жертвами-мужчинами: несмотря на ужасное состояние их интимной области с точки зрения гигиены, мужское достоинство является для маньяков чем-то неприкосновенным. Об этом можно судить по тому, что единственным неповреждённым местом всех жертв является их половой член. В этом сходятся оба преступника, либо имеет место доминирование одного над другим. Сколько бы кожи убийца не успел срезать с жертвы до её смерти, начиная с верхней части ног и заканчивая лицом, область гениталий остаётся нетронутой. Другой момент: учитывая, сколько времени жертва остаётся в живых, а так же постепенное удлинение этого интервала, убийца должен обладать минимально необходимыми познаниями в анатомии и он старается совершенствоваться. Владислав не слушал. Сколько раз можно обмусоливать одно и то же? - А если преступник, всё же, один? – задал кто-то привычный вопрос. - Теоретически это возможно. Но тогда у него должно быть расслоение личности из-за травмы, полученной в детстве. Одна личность убивает женщин, вторая – мужчин. Слишком разный почерк, чтобы это объединялось в одной личности. Да и типаж жертв этому противоречит. Мужчины принадлежат примерно одному типу, судя по всему, травматическому для убийцы, а выбор женщин к определённой внешности не прикреплён, кроме общей ухоженности и возрастному диапазону от восемнадцати до сорока. «Грёбаный закомплексованный педик». Непроизвольно, следуя воспоминанию, Владислав поднял руку. - Комов? - А может ли преступник быть геем? На него посмотрели с осуждением, но ответили терпеливо: - Он насилует женщин. Он их насилует до смерти и несколько дней после. И если в его действиях нет к женщинам особой любви, то и к мужчинам он её никак не проявляет. На них следы сексуальных контактов отсутствуют. Только поступательно снятая кожа кусками размером от дециметра до трёх. И если он в последний раз похитил гея, то выбрал он его точно не за ориентацию. Или на ребенке была какая-то символика? Я что-то пропустила в отчёте? - Нет, никакой символики. Я понял, извините. «Грёбаный закомплексованный педик». Дальше Комов окончательно перестал прислушиваться. В голове крутилась только одна фраза, брошенная Михайловым вскользь, словно само собой разумеющееся. Гей. Закомплексованный. В единственном числе. - Миша? - Кто это? - Комов. Комов Владислав Ро... - А, я не узнал ваш голос по телефону. Что-то нашли? - Нет. Но ты сказал, что преступник гей, полный комплексов. Почему? На том конце повисла пауза. - А вы не знали? - Ответь на вопрос. Михаил замялся, сглотнул и начал, в то время как его голос потерял всякую выразительность: - Маньяк выбирает определённый тип парней, тот, который ему нравится и с кем бы он хотел заняться сексом. Но он не принимает свою ориентацию, а потому заставляет их смотреть, как насилует женщин, доказывая, что он не тако... Внезапно раздался звук упавшего телефона, и майор вздрогнул. Потом до него донеслись быстрые шаги и звук рвоты. Парню снова стало плохо. Неудивительно. Через некоторое время, трубку подняли: - Извините. Я хотел сказать, что преступник актом насилия доказывает, что не гей, и что ему нравится секс с женщинами настолько, что он готов заниматься им с ними в любом их состоянии, главное, чтобы это была женщина. Даже мертвая. Парень снова тяжело сглотнул, борясь с новым спазмом. Потом отдышался и спросил: - Я ответил на вопрос? - А с чего ты взял, что он заставляет мужчин смотреть на это? - Время, которое они висят на цепях до того, как он начинает их резать, и которое он расходует на секс, совпадает. - Но они могут висеть и в другом помещении. - Могут, но зачем усложнять? Тем более что это вписывается в общее поведение. - Продолжай. - После того, как он заканчивает с женщиной, он начинает мстить мужчине за то, что хочет его, а не её. - Ты противоречишь сам себе. - Нет. С женщинами он, скорее всего, пользуется виагрой или другим стимулятором. Как вариант – возбуждается видом на мужчину. Да и то, что члены изо всех сил не трогает, показатель того, насколько они его манят... Снова возникла пауза. Комов подождал, но через долгую минуту, всё же, решил окликнуть: - Миша, тебе плохо? - А как вы думаете? – услышал, наконец, майор тихий голос. – Что если мне Леха потом только по члену опознавать придётся? Если Лех доживет до того, как он изрежет его лицо? Этот урод всё лучше обращается с ножом. Лех... Я... - Миша... Миша!.. Трубка дала отбой, и Комов какое-то время смотрел на неё, не моргая. Было жаль обоих детей, было жаль себя, было жаль всех вокруг. Майор убрал телефон в нагрудный карман и пошёл в кабинет психолога. Теория Михайлова нравилась ему больше, а потому было жаль и психолога тоже. Но он хотел получить ответы. По пути он снова достал трубку: - Олег Валерьянович, это Комов. Прошу вас, можете ещё раз проверить, не принимал ли женский убийца препаратов, стимулирующих потенцию? Кажется, что-то такое было у первой жертвы. Да я понимаю, что прошло много времени... Хорошо, можно и так. Только не тяните. Спасибо. Через полчаса он уже был в кабинете штатного психолога Корицкой. - Мария Семёновна, да послушайте же! – Имя у неё было под стать анекдотам про школу, но никого не тянуло смеяться. - Вы принимаете на веру выкладки недоучки, Владислав Романович. - Но они логичны. Первую жертву нашли уже через сутки после убийства, и в её влагалище присутствовал стимулирующий препарат для мужчин. - Стимулирующие препараты принимал её муж-импотент, и у него алиби. Вы думаете, эта версия была отброшена просто так? На других жертвах препарат обнаружен не был. - Потому что их находили слишком поздно. И вы сами говорили, что первая жертва маньяка – всегда что-то особенно личное. - У Тарасюка не было выраженных следов сексуальной активности, а чтобы изнасиловать женщину до смерти нужно очень постараться. Но даже если он «мужской убийца», у него алиби на момент смерти Вислоумова. А так же алиби на время ещё двух убийств. Он дальнобойщик. Показания свидетелей были проверены миллион раз. Тарасюк обыкновенный импотент, а вовсе не маньяк-убийца. - Я не настаиваю на Тарасюке, как на убийце. Я говорю о том, что теория Михайлова жизнеспособна. А потому я пришёл к вам, как к специалисту, для анализа версии. Женщина покачала головой и сложила руки под подбородком. - Да, такой поход объясняет многое, но до появления каких-либо подтверждающих фактов, останется такой же теорией, как и моя о двух убийцах. Всё это нуждается в тщательном обдумывании. Сидящий напротив Комов примирительно кивнул. - Я всего лишь полицейский, меня психологии не учили, но зато я хорошо знаю, что один убийца лучше двух. - Я вас понимаю, Владислав Романович. И теория на самом деле привлекательная. Парень-гомосексуалист посмотрел на проблему со своей стороны и увидел пропущенную нами сторону. - Если бы он на этом успокоился... - Он юн и влюблён. Я бы не рассчитывала на его спокойствие. Сейчас, окрылённый тем, что он оказал явное влияние на расследование, мальчик может сорваться на самоубийственные глупости. А на самом деле тупик никуда не делся. Даже если убийца и один, это знание нас к его аресту не приближает. Так что вы уж приглядывайте за ним. Мужчина кивнул. Хоть даже примерно не представлял, как это можно сделать, не посадив Михайлова под замок. Так что, пожалуй, даже хорошо, что в деле нет зацепок — парню некуда совать голову, чтобы её откусили. Мих сидел на полу. Рядом стояло небольшое пластиковое ведро и мокло в наполненном холодной водой тазу вафельное полотенце. А вокруг лежали кипы глянцевых фотографий. Принтер продолжал выплёвывать лист за листом, и Мих уже держал наготове новый картридж. В очереди печати оставалось ещё около тридцати страниц, и парень уже сейчас не знал, как выдержит повторный просмотр того, что фотографировал на телефон вчера ночью, приоткрывая глаза, лишь, чтобы видеть, куда наводить камеру. И сегодня, отправляя добытое на печать, долго смотрел на счастливое лицо Лёха, сохраненное в памяти смартфона, потом их обоих, бесстыже обнимающихся на постели, вместо того, чтобы торопиться на лекции, и ещё не знающих, что уже через пару дней после этого снимка прогул первой пары перестанет быть для двух отличников щекочущим нервы приключением. Следующим кадром шло тело, с которого лохмотьями свисала собственная кожа, и красное пластиковое ведёрко приняло не самое приятное содержимое в первый раз с тех пор, как его вымыли после предыдущей сессии распечаток. Заменив картридж, Мих вернулся к сортировке. Фотографии текста, фотографии фотографий, краем глаза цеплялся текст и фрагменты тех, кто был когда-то таким же живым, как Лёх. Юноша сглотнул. Он выдержит. Он должен выдержать. Потому что если Лёха найдут мертвым, он не простит себе этого. Накатывали муть и отчаяние. Желудок сводило, и Мих давно не понимал, чем его рвёт, ведь он уже больше суток ничего не ел. Приложив ко лбу мокрое полотенце, Мих услышал, как принтер, допечатав, успокаивает свои железные внутренности. И, дождавшись тишины, закутал лицо в холод полностью. Надо было открывать глаза и начинать смотреть на всё внимательно. Его снова затошнило. Полотенце нагрелось. Хотелось Лёха под бок и плакать. Парень, закусив губу, распрямил плечи, выкинул полотенце обратно в воду, с давлением растёр грудину внутренней стороной запястья, отстраненно пожалев, что не дотягивается до желудка, и взялся за распечатанное. Если тут есть хоть что-то, он это найдёт. Если полиция не заметила даже ориентации этого маньяка, то кто знает, что они ещё пропустили. Да и майор Комов, вроде, нормальный мужик, к нему можно будет обратиться, если что найдётся. В жизни любого учащегося психфака наступает такое странное время, когда на планете чудесным образом исчезают все психически нормальные люди, подменяясь больными. Фобии, синдромы, расстройства — учебники писались не зря, и студент внезапно понимал, что он окружен исключительно душевнобольными. Лех обычно закатывал глаза и отмалчивался на все попытки его консультировать, а когда Мих допекал особенно сильно, поднимал отделённый от остального кулака средний палец и обещал целую неделю сверху, если вылечит его от гомосексуализма. Сейчас Мих готов был всю жизнь быть снизу, лишь бы Лех продолжал ворчать на в очередной раз не закрученный колпачок зубной пасты, разбитую чашку или трусы под подушкой. И сам бухтеть перестанет на всё то же самое. И если мир полон больных людей, то и он не исключение. А больной больного всегда лучше поймет, чем здоровый. Сконцентрировавшись, Мих закрыл глаза и открыл снова, проецируя перед собой мысленный образ убийцы. Не было ни лица ни фигуры, но кое-что Мих уже знал. Он осклабился, загоняя тоску внутрь и вытаскивая на поверхность все свои способности к анализу. - Значит, ты любишь красавчиков от ста семидесяти до ста восьмидесяти, светловолосых, лучше блондинов, чем русых. Тип женщины для тебя неважен. Два раза попадались одинаковые женские типажи – самые распространённые, а потому это не выборка. Не было ни одного усатого или бородатого парня. Всегда стильно одетые, но не чересчур. Обычные молодые люди, на которых в толпе отдыхает глаз. Не пьянь, не наглые, не шумные, не забитые. Мы оба подходим под описание, но по парку тогда бежал именно Лех… Зачем, ну зачем он сказал, что будет ждать?! Ревновал к преподу? Нет, конечно. Препод был легендой кошмарного отношения к студентам, но парней никогда в койку не тащил. Да и девушки оказывались там исключительно по собственной инициативе. Но нет, развёл патетику, сказал, буду ждать, сказал, поторопись, сказал этой ночью ты мой, и только посмей сократить моё время. Словно не мог перенести реализацию своих прав на другую ночь, каких в году триста шестьдесят пять… Вода в тазу нагрелась, и Мих отправился за новой. Сначала набрал таз, а затем и ванну. Скинул рубашку, вылез из брюк, рывком, чуть не порвав, стянул трусы. Опущенную в ванну ногу обволокло холодом, и все волоски на теле резко вытянулись вверх. Мих сжал зубы и поставил вторую ногу рядом с первой. Затем опустился на колени, сел на пупырчатое дно и откинулся назад, погружаясь в воду по грудь. Потом съехал по дну вперед, позволяя воде залить лицо и оставив снаружи лишь согнутые колени. Холод заковывал тело в жесткий доспех, препятствующий любому движению, хотелось сжаться в комок и покорно ждать смерти. Но одновременно – выскочить из добровольной пытки, включить обогреватель, укутаться в одеяло и начать ныть Леху, что умрёт на месте, если тот не отогреет его немедленно. И гораздо лучше он согреется от собственных активных действий в его отношении. А тот будет хохотать, избегать прикосновений «холодной лягушки», а когда он чуть согреется от беготни, прижмётся теплым собой к холодному нему и снова всё пойдет по расписанию. Мечталось очень славно. Словно Мих не один дома. Словно Лех не у маньяка. Перестало хватать воздуха, и Мих вытянул шею, поднимая над водой лицо. Кожа продолжала пупыриться крупными синеющими мурашками, и Мих оттолкнулся ногами, погружая в воду колени, чтобы сесть. Холодные струйки стекали по коже, другие срывались вниз каплями с волос и ушей, и Мих укутал лицо в ладони, промывая глаза и выжимая волосы. Основная слабость сошла, можно было возвращаться к работе. Он предупредил в деканате, что их с Лехом какое-то время не будет, даже принес справку из полиции, что они являются фигурантами уголовного дела, один в качестве свидетеля, второй – жертвы. И Мих искреннее надеялся, что секретарша не будет вчитываться в казенный текст. Потом позвонил на подработку и отпросился и там. Работу они никогда не прогуливали, если что-то сдвигалось из-за учебы, всегда предупреждали, а потому и пользовались определенным доверием со стороны администрации. Что ж, если придётся нести на работу свидетельство о смерти Леха, то и сам он там работать не останется. Итак, приличные парни от двадцати до двадцати пяти. И Лех с его девятнадцатью на грани выборки. Но он выглядел чуть старше за счет выпендрёжных очков в тонкой оправе, которые, как ни странно, совершенно не портили его образа балагура и души компании, а лишь добавляли поклонниц. Мих помнил каминаут Леха в его студенческой компании по случаю сдачи первой сессии. Вечеринка на дому у одного из друзей была что надо, и Лех, будучи заводилой в начале вечера, к середине начал слишком сильно выделяться наибольшей трезвостью. И друзья решили сравнять эту несправедливость, подсунув ему забористого ерша вместо пива. Через несколько стаканов Лёх распихал липнувших к нему девчонок, разочарованно заглянул в лица всех парней по очереди, и, нащупав ускользающий из неверных рук телефон, набрал номер Миха. Когда тот, изнасиловав входной звонок, всё же догадался толкнуть дверь, то застал Лёха забаррикадировавшимся за диваном и благим матом оравшего, что он смертельно хочет секса, но здесь, черт подери, нет никого, кто вышел бы для этого рожей. Что сегодня его очередь сверху и почему здесь столько левого народа?! А когда сфокусировал взгляд на вошедшем Михе, взвизгнул и, отдавив кому-то по пути ногу, кинулся ему на шею, повалил на пол и принялся стягивать с него одежду, начав с молнии на брюках, но шарил по ней вслепую, так как губами намертво вцепился в губы вошедшего. В итоге, Миху с огромным трудом удалось соблюсти приличия, и в такси Лёха запихивали в шесть рук, так как меньшим количество удержать его от нового броска в сторону любовника было невозможно. Таксисту он всунул денег втрое против счетчика за то, что ему пришлось терпеть беспредел за заднем сидении, так как в одиночку Мих с Лёхом не справлялся, благо и тот из-за тесноты салона не мог использовать Миха так, как ему хотелось. Когда встрепанный парень в переворошенной одежде вылез из такси, всё ещё продолжая блокировать попытки Леха отыметь его на месте, мужик на водительском сидении высунулся из окна: - Точно дотащишь? - Главное загнать в лифт, а там он уже присмиреет. Спасибо и извините. Обычно он так себя не ведёт. - Ох, уж эта молодёжь, одни извращенцы… - Слышал это, Лех? – спросил он, когда, пыхтя, прислонил мужа к стене лифта и нажал кнопку девятого этажа. - Ты – извращенец. - Пусть его… - руки Лёха оплели голову Миха, и второй язык во рту помешал ответной фразе. Поцелуй прервался не раньше, чем лифт доехал до нужного этажа и открыл двери. Мих вслепую потянулся за ключом, вытаскивая Леха на площадку. Тот вяло сопротивлялся, предпочитая шарить руками под рубашкой Миха. Тот поднапрягся и выдернул озабоченного пьянчугу из лифта, как пробку из бутылки, пошатнулся, сделал назад два непроизвольных шага и с размаха уперся спиной в стену рядом с надписью «в подъезде не курить», а сверху его пригрузил своей нехрупкой фигурой Лех. Поневоле выдохнув, Мих закашлялся: - Ты мне за это должен два раза вне очереди. - Замётано, но не сегодня. Очнувшись от воспоминаний, Мих понял, что отключился прямо посреди комнаты, держа в руках какой-то отчет. Парень, как пришёл из ванны, так и остался голым, поэтому накинул на бёдра слегка отжатое полотенце и снова сфокусировался на отчете. Текст касался первой жертвы. Импотенция её мужа выглядела многообещающей, но на жертве была обнаружена сперма: значит, убийца насиловал её без презерватива, а потому, учитывая затраченные усилия, должен был повредить собственный член. На муже покойной повреждений не было, зато было алиби и документально подтверждённый факт несовпадения генетического материала спермы, так что его вычеркнули из числа подозреваемых. Зато составили список ближайшего окружения и имеющейся собственности. Ближайшее окружение не могли не проверить, вышел пшик, но они-то искали двух убийц. Убийца должен был быть знаком с первой жертвой. С обеими первыми жертвами. Они жили в одном районе, так что это вполне вероятно. Жертва мужчина – Вислоумов Константин Георгиевич был двадцати семи лет отроду, не женат, без детей и любых зафиксированных соседями отношений. Каждый день ходил на работу одним и тем же маршрутом в одно и то же время в одинаковой задумчивости. Ни с кем не контактировал, и смотреть на него мог кто угодно. Возможно, Вислоумов и Тарасюк тоже были знакомы, но это необязательно. Итак, что мы имеем? Убийцу сексуально привлекает жертва-мужчина, но он себе в этом не признаётся, скорее всего, они никогда даже не разговаривали, и убийца на него только смотрел и, возможно, незаметно преследовал. С чего бы ему срываться и начинать доказывать свою традиционную ориентацию? Осознал, что запал? И почему именно эта женщина? Может, она высказала сомнение? Если так, то одна должна была видеть их вместе и быть достаточно знакомой с убийцей, чтобы начать что-то говорить. Или быть бабой-стервой, которой лишь бы вытереть свой говенный язык о кого-нибудь, кто вызвал её «праведное» негодование. А что о её характере говорят свидетели? Хм… На скандалистку не похожа, отзывы положительные и сочувствующие, никаких «так ей и надо, сама напросилась». Похоже, всё-таки они знакомы и, возможно, ничего осуждающего она не говорила, просто высказала то, в чем он себе не признавался, и это спровоцировало вспышку. Но тогда он должен был избить её и, если речь зашла о доказательствах, попытаться изнасиловать на месте… А если там были люди? Которые не слышали разговора. И убийца вывел её из людного места, привёл в своё укрытие, а затем заманил туда и свой любовный интерес. Так-так-так. Он же не ей должен доказать, что натурал, а себе. Значит, нужен антураж: интерес висит рядом, отвлекает, доказательство тоже под рукой. Хочет он её? Не особо. Хочет ли он свой интерес? Возможно. Но насколько этого хватит, когда женщина орёт, мужчина, скорее всего, тоже, так как в нормальном мужчине жажда спасения беззащитных подавляет чувство самосохранения. А в сложившейся ситуации, когда на его глазах так обращаются с женщиной, а он бессилен что-либо предпринять… А как поведет себя Лех? Тоже ведь будет биться в цепях, не в силах спасти умирающую на его глазах женщину. Стоп. Не думать о Лёхе. Не думать о Лёхе. Не думать… о Лёхе. Только о маньяке. Ты не ненавидишь маньяка, ты его понимаешь – он болен. Он несчастен. Он осознаёт, что с ним что-то не так, что это неправильно, но он не сдаётся. Он борется. Он, как древний воин выходит на бой с собственным безумием. Да, его терапия жестока, но когда-то же должно получиться. Если сил на правильную любовь не остается, помогут стимуляторы, и он возвращается к своей цели, чтобы однажды, обнимая женщину, смочь отвести взгляд от голого тела, широко распахивающего объятья ему навстречу. Руки болят, спина болит, ноги болят. Пах… больно. Как же больно… Так и должно быть. Правильная женщина не хочет больше ему помогать, наверное, когда-то снова умерла. Почему же этот ещё жив?! Как ты можешь жить, и продолжать тянуть ко мне свои загребущие руки, бесстыдно тряся тем, что должно болеть и мучиться?! Манишь меня этим? Привлекаешь? Думаешь соблазнить? Если дотронусь – ты победил?! Не будет такого! Никогда, ты слышишь?! Не смей тянуться ко мне! Ты – похоть. Ты – яд. Ты лоскутное одеяло моих кошмаров! Я разберу твоё тело, сниму твою кожу, за которой прячется грех, найду в тебе то, что отучит тебя от таких взглядов… Когда Мих открыл глаза, понял, что поскуливает. В окно дуло, полотенце на бедрах высохло плохо, и был высок шанс заболеть, особенно учитывая, что он провалился в сон прямо на полу. Сколько он не спал? Ах да, двое суток. С тех пор, как Лех пропустил встречу. Встряхнув головой, Мих попытался избавиться от воспоминаний о кошмаре. Его уже не мутило: во всём теле царило такое отвращение ко всему, что если бы его стошнило, то вывернуло бы всего целиком, до кожи внутрь. Он помнил свои мысли, помнил широко раскинутые ему навстречу руки того-кого-он-не-должен-хотеть, но сейчас, проснувшись, вполне осознавал, что эти раскрытые объятья образованы цепями, натянутыми куда-то вверх. Жертвы-мужчины, подчиняясь гравитации, были обречены тянуться к своему убийце, чтобы тот четко проследил тот момент, когда перестанет реагировать на это. И вряд ли на Лехе система даст сбой. Женщина умрет и следом умрёт мужчина, привлекательность которого так и не исчезнет. Лех умрёт. Если у убийцы ещё жив предыдущий объект страсти, то он держит Леха в клетке про запас. На телах жертв были следы металла с симметричными окружностями. Согласно отчету, такие дырчатые листы выпускали в советское время на одном из заводов, как отход от штамповки, но завод развалился вместе с социализмом и на его месте давно уже стояли жилые кварталы. Ниточка оборвалась. Но кто знает, у скольких людей по дачам стоят такие заборы? У бабушки Миха участок был огорожен лентами заготовок для пил, аккуратно прибитыми к столбикам, взятым из брака токарной обработки. И бог судья дедушке-токарю, который загнал в брак нужное для периметра количество подходящих по размерам заготовок. Так что у убийцы, вполне возможно, есть какой-то сарай или та же дача со старыми металлическими листами, которые можно использовать как стены клетки. Но вряд ли просто дача: слишком много людей, слишком громкие крики. Или же очень глубокий подвал. - Владислав Романович, а у кого из знакомых первых жертв (скорее женщины, чем мужчины) родственники работали на том заводе, где делали те листы, из которых клетки? Ну, штамповочные. И ещё у кого был дом там, где можно сделать глубокий подвал? Цепи должны были уходить высоко вверх, чтобы не было видно, к чему они привязаны и таким образом создавалось ощущение, что мужчина сам тянется к убийце. - Михаил, ты спал? – отозвался Комов вместо ответа. Голос в трубке был лишь чуть более живым, чем в последний раз. От парня не было вестей уже сутки, и майор поймал себя на мысли, что рад слышать его живым. - Лучше бы не спал. Вы проверите? Я не нашел нужных данных в деле. По состоянию мышц ясно, что жертвы висели на широко разведённых руках, без опоры на спину и свести их не могли, то есть цепи шли откуда-то сверху и с боков. Таким образом, ширина подвала не меньше пяти метров, а глубина – трех-четырех. И чтобы звук наружу не проходил, ещё минимум метр земли сверху. Такой подвал просто так копать не будут, так что, возможно, там в своё время была какая-то нелегальная база спекулянтов, а потому может быть и кран-балка, к которой он привязывает жертв. – Михаил талдычил ровно и безэмоционально, как метроном, и усталость в его голосе превращала перечисление во что-то жуткое. Да таким оно и было. - Михаил, успокойся, я всё проверю. Как можно быстрее проверю. Но с чего ты взял, что там должна быть кран-балка? Три метра – слишком малая для неё высота. И какая разница, как высоко делать крепления, видно это убийце, или нет: он же сам его привязывает. - Он болен. Он помнит только то, что хочет помнить и видит только то, что хочет видеть. Он же не играет, а живет в этом мире. Он убивает всё время одного и того же мужчину. - А женщин разных? - Женщин он вообще не убивает, они умирают сами, что его расстраивает. В захоронениях тело мужчины носит следы попрания, а женщины, словно их там просто забыли. - Да, это было одним из подтверждений того, что убийц двое, а захоронениями, как и похищениями, занимается кто-то один. - Нет, он не жаждет смерти женщины, ведь тогда ему придётся искать другую. И эту проблему он тоже переносит на мужчину, так как всё, по мнению убийцы, происходит из-за него. Вы поищете родственников? Возраст от двадцати пяти до тридцати пяти, невыразительный, на вид не опасный, замкнутый. Его никто долго не хватится, потому что никто не помнит о его существовании, никто не удивится, если он появится вновь, так как он привычен и совершенно не важен. Только такой человек, будучи не особо умным и явно больным, мог столько времени избегать поимки, оставляя такие очевидные следы. Он будет рад, если вы его поймаете. Поищете? - Я же сказал – поищу. - И расскажете мне, что найдёте? - Не уверен. Тебе лучше не влезать в это. Я говорил тебе уже – расследовать должна полиция. - А близкие сидеть дома и сходить с ума. Да, я знаю правила. Но всё равно – проверьте. - Хорошо. Положив трубку, Комов какое-то время стоял с закрытыми глазами. Он ненавидел общаться с родственниками жертв. Именно из-за этого черного чувства беспомощности, что сейчас застилало изнутри всю его голову. А общение с Михайловым особенно способствовало этому чувству. Тот жил с жертвой четыре года, с шестнадцати лет, самого впечатлительного возраста. До девятнадцати – самого сумасшедшего. И его оборвали на пике привязанности, забрав партнёра в наполненную ужасом неизвестность. Что чувствовал этот мальчик? Как выживал? Он не бросался на землю перед следователями, цепляясь за ноги и умоляя найти негодяя, не строчил гневных или трогательных писем начальнику управления МВД или сразу Президенту, не напивался до потери памяти и не пытался броситься с моста. Он сидел и заставлял себя думать. И даже что-то придумывал, что удивительнее всего. А потом не лез в смертельную опасность гордо и самостоятельно, а делился выводами с полицией. И проверить их со стороны последней – элементарная вежливость. Откуда он вообще помнит подробности? Абсолютная память или додумался перефотографировать материалы? Комов не удивился бы ни первому, ни второму. Здание с подвалом у родственников знакомых первой жертвы-женщины… Море работы. Здание может быть разрушено и сохранить только подвал. Здание может не принадлежать родственнику знакомых, а быть этим знакомым найдено случайно или через не имеющие отношения к делу связи. И ещё кран-балка… Хороший ориентир, будь она там на самом деле, а не придумана горячечным сознанием ребенка, сходящего с ума из-за похищения любовника. Но нужно работать хотя бы с этим: приходилось отрабатывать и более бредовые версии. Вечером, помешивая ложечкой в толстостенной чашке с изображением чебурашки, Мария Семёновна слушала пересказ разговора майора с Михом и горестно качала головой. - Бедный мальчик. Это дело стало его зависимостью и, боюсь, помочь ему мы не можем. Только напрямую лишить возможности думать или каким-либо образом использовать результаты анализа. Но если рассматривать его предположения, то я склонна согласиться с полученными выводами. В свете его теории всё на самом деле становится логично, вписывается каждая деталь. Либо он идеально подгоняет факты под теорию, изгибая её, где надо, либо эта теория истинна. - Вы скоро ложку перемешаете, Мария Семёновна. - Что? О, да. Увлеклась, – и женщина пригубила чай. Потом поморщилась и поставила чашку обратно на стол. – Ну вот, остыл. Ненавижу холодный чай. Да и сахар положить забыла. Комов сидел перед её столом, как в прошлое посещение. Ему начинал нравиться этот кабинет с его растениями в горшках, каждый лист которого обязательно был двух цветов. Зеленый-белый, зеленый-красный, зеленый-желтый, белый-желтый и так далее. На стене за спиной Корицкой висела какая-то абстрактная картина, притягивающая внимание, и майор невольно возвращался к ней взглядом. - По сути, мальчик прав и в том, что убийца хочет быть пойманным, так как устал сражаться со своими призраками в одиночку. Но и доставлять нам себя на блюдечке не станет, так как уверен, что справится сам. Это если говорить о версии Михаила. Точнее, Миха. Мих и Лех. Забавно, лаконично, отдаёт экзотикой. Они, похоже, хорошие ребята. Будет жаль, если мы их потеряем. Утренняя планерка в кои-то веки не была похожа на предыдущие. Версия Михайлова была представлена Марией Семёновной совершенно непринужденно, без давления на её правдивость, но и без намёков на её несостоятельность. Она не настаивала на авторстве этой версии, но и не называла имен, которые могли бы вызвать отторжение и оставить версию без проверки. Комов в свою очередь поднял материалы по листам из-под штамповки, затребовал планы бывшего завода, выяснил, что все цеха были демонтированы, но территория завода распространялась и на три пустыря, на которых застройка отсутствовала, как и видимые следы других строений. Один из пустырей был в своё время отдан под дачи, которые так и не были построены, там же находилось старое заводское бомбоубежище, да и грунт был признан не подходящим для серьёзной застройки. Сейчас эксперты обшаривали территорию, разыскивая вход в него. Пока результаты были отрицательные. Но за эту идею говорило то, что первая жертва жила примерно в этом районе. Утро застало Комова в центре найденного-таки памятника призракам ядерной войны. Стены бомбоубежища были обшарпаны, испещрены нецензурными записями, а коридор захламлён. Похоже, это убежище нашли задолго до них, и местная шпана давно облюбовала его под место неформальных встреч. Конечно, там не было никакой кран-балки, да и высота потолка оставляла желать лучшего даже с точки зрения человека среднего роста. Маньяка там не оказалось, зато нашлось несколько закапанных воском высохших в мумию трупов местных наркоманов, числящихся пропавшими без вести. Это позволяло закрыть два глухаря, но раскрытию дела маньяка не способствовало. Разочарование взвилось новой волной. И его утолению не поспособствовал даже тот факт, что при исследовании бомбоубежища с планом удалось найти ещё одно помещение, где когда-то, судя по всему, кто-то рачительный припрятал приличное количество металлических листов с нужного диаметра отверстиями. Но сейчас их там было всего два, и те покорёженные, а потому оставленные за ненадобностью. Криминалисты скрупулезно сняли отовсюду отпечатки и даже выделили среди них нужный. Маньяк брал материал для клеток здесь. Но когда он их отсюда унес и, главное, куда – неизвестно. Единственное, что следовало из всего обнаруженного – убийца, всё-таки, местный. Шансы, что на убежище наткнулся кто-то со стороны, были практически равны нулю: о нём и местные-то не все знали, только ограниченный круг бездомных наркоманов и помешанных на секретности сатанистов, проводящих свои аморальные, но не противозаконные обряды вокруг тел скопытившихся наркош. Вывозил листы он на машине, что логично, так как таскать их вручную – слишком долго, много шума, да и тяжелые они. До машины же – ходок десять и готово, можно справиться за пару часов напряжённого труда. А потом в другое убежище, уже ничего общего с бомбами не имеющего. Чувствуя свою ответственность, майор набросал Миху смс со скупым изложением фактов и получил в ответ краткое «спасибо». Мужчина выбрался из убежища с намерением всё же попытаться разобраться в круговороте отношений первой жертвы с окружающими людьми, может, и подвал всплывёт. Хотя откуда может быть подвал, если это не бомбоубежище? И не слишком ли он цепляется за этот подвал? Звук можно изолировать многими способами, один из которых – банальная удалённость места преступления от любых любопытных ушей. В конце концов, Корицкая права, Мих - недоучка, пусть и зациклившийся на этом деле. Может, и хуже, что зациклившийся. Когда его любовника найдут мертвым, слишком велик шанс вскоре найти мертвым и самого горе-сыщика, умершего по собственной воле. «Может, правда, его запереть на время расследования?» Вздохнув, Комов открыл список ближайших друзей покойной Тарасюк. Обняв колени, Мих сидел в самом центре кровати и медитировал на стену. Эту кровать они покупали вместе вскоре после того, как съехались, убив на это всю сумму их заработков от подработок, когда ещё бодались за право первой ночи, и бодаться им предстояло ещё несколько месяцев. Но главное они решили – спать будут вместе, с сексом или без оного. Несчастный матрац помнил баталии за право первого, через него прошло каждое нападение и обязательная оборона, когда два молодых носорога с энергией, достойной лучшего применения, словно на средневековом турнире, рвались к цели, подняв щиты с закреплёнными флажками, маниакально стремясь сорвать чужой маркер и не дать тронуть свой. Маниакально... Мих опустил голову, закопав лицо в колени. Комов нашел убежище, но не то, а второго там быть не может. Всё же, боязнь бомбардировок не доходила до такого накала, чтобы на территории одного завода строить несколько бомбоубежищ. Да и будь их больше одного – всплыли бы раньше. Завод был большим, наверняка у него долгая история, возможно, даже музей был. В один их когда-то водили в младших классах. Так что в музее наверняка и про убежища было. Но завод развалился, и застройки более поздних лет давно стёрли все следы. А если он и найдёт кого-то из работников, то сколько ему будет лет? Слушать воспоминания о былых прекрасных днях – ещё полбеды, гораздо хуже, если он окажется ещё и в маразме, путая выдумку с давно прошедшей реальностью. Но всё равно в разы лучше, чем сидеть и дохнуть от бессилия. Телефон дернулся смс-кой. «Вы можете узнать, остался ли в живых кто-то из работников заводского музея?» Комов недовольно выдохнул. Вот ведь, неугомонный пацан. С ним даже в любовь поверишь. Ага, точно, любовь одного парня к другому. Комов невесело усмехнулся. Музей... Что Михайлову до музея? Ещё не успокоился по убежищу? Покачав головой, Комов подумал, что у некоторых не в меру умных извращенцев целый майор полиции подрабатывает мальчиком на побегушках. Но поднял телефон к уху, вызывая записанный в памяти номер. - Привет, там в документах было что-то по заводскому музею? Да, знаю, что сто лет не существует, но жив же кто-то из тех, кто им занимался. Вряд ли там был большой штат. Ага, я подожду. Да одного медвежонка прикармливаю, чтобы не бесился от безделья, а то дров наломает, лучше пусть в архивах копается. Да, я знаю, что вы там уже всё с ребятами вычистили, так что пусть занимается и не путается под ногами. О, спасибо. А адрес? Старый? Ладно, сам найдёт, раз умный. Спасибо, буду должен. Отправляя ответную смс, майор задумчиво прищурился. И всё-таки, зачем Михайлову музей? Что он хочет выяснить? Пожалуй, стоит позже продублировать его разговор с бывшим заведующим. Мальчик неплохо интуичит, да и глупостей пока не делал. Знакомства госпожи Тарасюк были на удивление скудны и одновременно обширны. То есть, друзей у неё особо не водилось, зато было много шапочных знакомств. Она была ко всем добра, и из минусов характера за ней замечали только желание помочь, как правило, непрошенным советом. Но она никогда не переходила черты приличия и характеризовалась как положительная соседка, и потому её советы редко воспринимались в штыки. Если же они всё-таки оказывались лишними, женщина всегда извинялась и больше данную тему не поднимала. Его бывшей жене бы так, а то если включала пилу, так на несколько дней, и перерывы на дежурства не помогали. И вполне возможно, однажды она сказала кому-то что-то, отчего у этого кого-то случился эмоциональный всплеск и из крови несчастной доброхотки родился маньяк. Когда он изложил свои соображения Корицкой та, на удивление, согласно кивнула. - Это вполне вписывается во все модели. Но и разговаривать она могла с кем угодно, хоть с первым встречным. - Нет, по показаниям соседей, чужих она учить не рисковала, только тех, кто хорошо к ней относился, чтобы в случае чего можно было всё свести к шутке или забыть. Так что повторно прорабатываем всех, с кем она контактировала больше одного раза. Но тётка – активистка, с кем только не общалась. Продавцы, уборщики, мамы с детьми, пенсионеры, положительные подростки – полный список самых неподозрительных элементов. - Маньяки редко ходят в черных плащах с поднятым воротником и сверкая маниакальным взглядом. – Мария откинулась на спинку стула, переплетя пальцы. В последние дни Комов заходил к ней всё чаще. - А жаль, - отозвался тот. – Было бы гораздо проще их ловить. А пока всё, чем мы можем сузить рамки – мужчина с предположительно не устроенной личной жизнью, незаметный, на вид безобидный. Много лет живущий в том районе. Если верить версии Михайлова, взбесившийся из-за подозрения в нетрадиционной ориентации. И, значит, таковым не числящийся. И подобных знакомств у нашей жертвы семь из каждых десяти. Ненавижу тупики. Хм... Мария Семёновна, не знаете, где можно подвесить тело на таких идущих в стороны высоких цепях, чтобы оно казалось распахнувшим тебе руки? Подвал? Ангар? Склад? Дома под снос? Затерянные цеха? - Вы тоже мне кажетесь зацикленным на этом деле, Владислав Романович. - И так будет, пока я его не раскрою. Поступательно наматывая двенадцатый круг вокруг неработающего лифта, Мих даже не чертыхался. Он не ждал, что майор ответит на его вопрос, а тот дал и имя, и старый адрес, по которому бывший заведующий музеем жил в те времена, когда музей ещё работал. И о чудо, тот переехал всего один раз, оставив квартиру дочери. Которая, после продолжительной дискуссии, всё же дала городской телефонный номер отца. А тот снял трубку, и даже согласился на встречу. И теперь Мих перепрыгивал через ступеньки, стараясь поскорее преодолеть глухие к его нетерпению этажи. В итоге, перед дверью он стоял, еле переводя дыхание. Хорошая физическая форма не защищала от сумасшедшего бега до последнего этажа шестнадцатиэтажного дома, и прежде чем нажать на кнопку звонка, парень несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, разгоняя одышку. А когда решительно надавил на звонок, дверь ему открыл мужчина лишь чуть старше его собственного отца. И пока тот вёл его на кухню, суетливо интересуясь, нужны ли ему тапочки, или так, в носках, а то тут коты, но если полы они собой регулярно протирают, то тапки, заразы, совсем все порвали, Мих прикидывал возраст своего собеседника. Получалось, что в девяностые годы, когда завод перестал существовать, ему было где-то около тридцати. - Тридцать пять, молодой человек, - ответил тот, устраиваясь за столом, смахивая с него нагломордого кота и начиная греметь чашками. - Такой завод развалили, подумать страшно. Я ещё успел квартиру там получить, чудо просто, все так и говорили, чудо. Спасибо Григорьеву, директору тогдашнему, все очереди на квартиры закрыл, несмотря на перестройку. Другие заводы быстро это прикрыли, а Григорьев сказал – люди ждут! Но завод не удержали, капиталисты. Как эти господа-предприниматели скинули Григорьева, так и покатилось. Сначала кооперативы, потом ООО и ОАО, потом банкротства, застройка, и вот, уже нет ничего. А этот завод знаешь, сколько домов построил? А детских садов? Пионерлагерей? Ну да откуда тебе знать, кто такие пионеры, ты уже при капиталистах рос. Или интересуешься, раз пришёл? Я теперь сам себе музей, одни воспоминания. Дочь говорит – ты ещё молодой, чтобы жить прошлым, а мне за державу обидно. Ведь не только завод развалили, гады, а страну! Ну, стало колбасы больше, и что с неё? Души стало меньше, вот что обидно. Удерживая вежливую улыбку, Мих помешивал в чашке кипяток, слегка облагороженный несколькими каплями чёрно-бурой вчерашней заварки. Алкоголем в доме не пахло, но, похоже, предположения о маразме были не особо далеки от истины, несмотря на то, что его собеседник оказался лет на двадцать моложе, чем представлял себе Мих, рисуя образ закопавшегося в архивах старика. - Я, вообще, про завод хотел спросить, - рискнул он вклиниться в самодостаточный монолог хозяина. - Точнее, про бомбоубежище на его территории. Сколько их было? Только одно? - Одно, одно, молодой человек, но и его одного было достаточно, чтобы свести с ума. - Что вы имеете в виду? – Мих насторожился. - Вы что-то читали о нём в старых архивах? Оно же старое. - Ещё бы не старое. Его построили в одна тысяча девятьсот шестидесятом году от Рождества Христова. Как раз после первого обострения холодной войны. Знаешь, что это такое? Поспешно кивнув, Мих вернул мужчину на интересующую его мысль. - Так вот, по документам это было обычное бомбоубежище, я каждую бумажку просмотрел, будь уверен, и не по одному разу. Я всё его обошел, и тоже не один раз, мой мальчик. Но тщетно. Там ни-че-го нет. А старик Зибулин – просто старый алкоголик, который любит рассказывать впечатлительному новичку идиотские байки. - Какого рода байки? – Ещё не очень понимая, что он хочет услышать, Мих почувствовал дрожь в пальцах. Но заведующий приложил палец к губам и громко сквозь него зашипел: - Тсссссс! Это секретная информация! Даже старик Зибулин говорил об этом только после двух бутылок. А я не пью. Сердце. Мне нельзя. А он пьёт и рассказывает. Что, дескать, это не простое бомбоубежище. Точнее, всё это для обычных рабочих. Глубина – мизерная, прямое попадание разнесёт все в клочья, и даже если бомба жахнет мимо, взрывная волна всё равно снесёт это убежище, как ветер уносит сухой лист. Поэтично, верно? Так что строители и не старались, потому что даже если стены выдержат взрыв, радиацию им все равно не удержать. Слишком большой завод, слишком большой масштаб, слишком много людей. А строить несколько штук – негде, везде цеха, везде земля на вес золота. А если бы и удержать радиацию, да как столько народа прокормить-то, а? И сколько их кормить? Что им под землёй делать, сколько там сидеть? То-то. Места было запланировано ровно столько, чтобы поместились плотно стоящие люди. А матери же будут до детей тянуться, пытаться их с собой затащить, у садов-то и школ убежищ не было. Паника, беспорядки. Всё одно – помирать. Разве что скопом, и не мучиться. - Но это можно и по документам просчитать – количество работников, размер убежища, крепость стен, свинец и прочее. Где тут тайна? - О, умный мальчик. – Заведующий обрадовано воздел вверх палец. - В точку зришь. – Рабочим скармливали байки, что их всех спасут, а руководство собой рисковать не хотело. Не было тогда ещё Григорьева! Он бы их в бараний рог! И в советское время были капиталисты, вот они и выскочили из нор, стоило только Горбачева к власти допустить! Хозяина снова понесло, и Мих испугался, что внятный разговор на этом закончится. - Сергей Игоревич, так что же капиталисты в убежище натворили? - А они под той фикцией отстроили себе своё, - послушно переключился тот. - Глубокое. Защищённое. И взрывы выдержит и от радиации спасет. И запас еды туда такой вбухали, что жить можно было бы до наших дней. Зибулин говорил: отделка по стенам лакированным деревом, и Ленин-Энгельс-Маркс десятиметровые, представляешь, какие там хоромы? И под потолком – транспаранты про мир-труд-май. Центральная зала – прям президиум, Кремль бы обзавидовался. И кладовые с консервами. И спальные места с шелковыми простынями. Не знаю, что там осталось от этих простыней, да и врал, небось, старик про простыни, очень уж бязь не любил, всё мечтал на шёлке спать. Как пропустит стакан, так сразу шелка ему подавай. А сам крутит козьи ножки, и курит так, что даже рогожу прожжет, тоже мне, барин. - И где это всё? – внутри Миха раскручивался маховик волнения, грозя снести голову напрочь. Юноша с трудом сдерживался, чтобы не начать трясти застрявшего в прошлом маразматика. Подвал с высоким потолком. Транспаранты, рамы которых, наверняка, снабжены механизмом спуска-подъема, а значит, к ним можно привязать человека. А делали тогда всё с вековым запасом прочности, и сейчас, вполне возможно... – Где это всё?! Сергей Игоревич моргнул и почесал затылок. - А нету этого. Старик Зибулин врал, как дышал. Да и рассказывал об этом только в очень сильном подпитии. Типа, подписка о неразглашении, как же, я так и поверил. - Но ведь ходили проверять, значит, поверили. - Ну, ходил, - не стал отпираться мужчина. – Так только в том и убедился, что врал он. Ни дверей, ни ходов. Да и план прозрачный совсем, одна только комната более-менее спрятана, Зибулин туда ворованные листы после штамповки на ограду прятал. Говорил, если сам дачу не построит, внукам оставит. А металл хороший, антикоррозийкой покрытый. Ворюга он был и брехун. Эх, я бы ему всё высказал, да он помер быстро. Напился и захлебнулся. А на похоронах никого из родни не было, даже сын не пришёл. Вот так-то оно складывается. Только внучок и был. Хороший пацан, спокойный, в мать. Так что оставил я ему эти листы, не стал докладывать о краже. Пусть дачу строит, как подрастёт. - А сколько было внуку? - Да лет четырнадцать. Восемьдесят второй год был, когда Зибулина не стало. А я тогда тоже молодой был, лет на десять его внука старше только. А он, как подрос, к нам на завод в медпункт устроился. Мы с ним вместе убежище обыскивали, дурачьё. Сначала он со мной ходил, потом я с ним, потом он один, а потом и вовсе пропал. Листы так и остались в подсобке, ну и пусть их. Вот как она, жизнь складывается. Один наврёт, а жизнь скольким своим поиском сокровищ сломает, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И раз ты тоже хочешь найти сокровища, то имей в виду – нет их там. Но искать надо. Это – школа жизни. Разочарование – тоже наука. Мих сжал кулаки. - Я не имею права на разочарование, от этого слишком многое зависит. И это сокровище для меня – главное в жизни. - Нуу… - протянул заведующий, посасывая очередную конфету. – Дерзайте, молодой человек. Бог вам в помощь, хоть я в него и не верю. - Спасибо. Я верю. Прыгая по подъездным пролётам вниз, Мих вытянул из кармана телефон. Он один раз уже отвлекал Комова, и тот нашел убежище. Сможет ли найти и второе? Или не отвлекать и сначала найти самому? Нет, нельзя. Если и он пропадёт, как Лех, полиция сроду концов не найдёт. Поэтому, их нужно оставлять, чтобы было за что тащить в случае, если кроличья нора окажется медвежьей берлогой. А он не такой крупный медведь, чтобы в одиночку завалить маньяка, убившего двадцать человек. «Под убежищем есть ещё одно, тайное. Листы с дырками украл старик Зибулин для внука». Вылетев из подъезда, Мих выбежал на дорогу и замахал рукой, подзывая такси. Шансов, что он найдёт то, что не нашли ни заведующий, ни внук Зибулина, было мизерно мало, но он мог хотя бы оглядеться, может, найдёт какую-нибудь зацепку для полиции. И та вытащит Лёха из проклятого убежища живым. Убежище, это место, куда убегают. В него могут вести тайные ходы, чтобы враг не заметил, куда ты пропал. Но за все годы никто не наткнулся ни на один из них. А пустырь с убежищем не застроили только потому, что рельеф неудобный. Всё же вокруг уже миллион раз копано-перекопано. Значит, вход в тайное убежище должен быть рядом с самим убежищем. А идеально – в нём самом. Итак. Дирекция эвакуируется вместе со всеми, подавая пример стойкости и уверенности в счастливом исходе. Все чинно спускаются в подвал, там залы, коридоры, перегородки, и лидирующая группа плавно и незаметно отделяется от основного потока, скрываясь... Куда же она скрывается? Мих шел по коридорам, перешагивая через мусор. Убийца ходил этим путем очень много раз. Он может жить и питаться внутри, а наружу выходить только на охоту. И у него есть машина, это доказано. Судя по шинам – не особо новая, совершенно обычная, такая же неприметная, как и её хозяин. И когда он не охотится, куда-то её прячет. Куда? В гараж, как цивилизованный человек, которых миллионы? А жертв где выгружает? Неужели, заезжает внутрь вместе с машиной? Ну, тогда это не тайный вход получается, а парадный въезд. Скорее всего, оставляет машину у входа, и перетаскивает бессознательных жертв в тайник. Лёх, ты же тоже был где-то здесь, как он тебя нёс? Куда? Отзовись, Лех... Леший, чертяка, ну где же ты? Ведь рядом. Рядом, чую. Сердцем чую, что здесь. Где-то здесь! Ты точно где-то здесь! Мих заметался по убежищу, не глядя по сторонам и натыкаясь на стены. - Где ты, Лех?! Отзовись, урод ебучий! Месяц сверху дам, только отзовись! Он пришёл в себя уткнувшимся лбом в холодную стену. Похоже, та вытянула из него истерику, оставив взамен тупую усталость. Какой смысл кричать, если жертвы надрывались куда громче, и никто их не услышал. Может, Лёх как раз сейчас кричит, и ему никто не откликается. Несколько ударов головой о стену отогнали слишком ярко вспыхнувшую перед глазами картинку. - Или я дурак, или он тут. А если он тут, то должен был как-то попасть внутрь. Логично? Без сомнения. В убежище бардак, но видны следы, которые натоптаны давно и те, которые недавно. Недавно – полиция. Давно – наркоманы. Где постоянные следы? Он уже год убивает, здесь должна быть тропинка шириной с улицу. И если тропинки нет, то либо я снова дурак, либо следы в месте, на котором не остается следов. А если на каком-то месте не остаётся следов, то их не оставила ни полиция, ни наркоманы. Где у нас такой пол? Хм. А где я? Взгляд вокруг показал торжество безмолвных стен. Мих стоял, прижавшись к одной из них, в самом дальнем углу тупика. Следов под ногами не было. Ни его, ни чьих-либо чужих. Ни пыли, ни мусора. Только гладкий камень. Да и откуда взяться пыли в месте, где нет людей, которые её производят? Так же отсутствует бетон и штукатурка, которые могли бы осыпаться. И, вообще, зачем такой тупик? Сделав с пару десятков отчего-то очень осторожных шагов, Мих выглянул из-за края стены. Перед ним открылся вид входа в убежище. Сделав шаг вперёд, Мих пересчитал разветвления коридоров, призванные разделить толпу на социально неопасные потоки. Первый проход, там большая комната, рядом с которой ещё комната. Второй – там тоже две комнаты. Третий – аналогично. Четвертый – общий зал, для тех, кому не хватило комнат. Оттуда выход на кладовые, и в конце закуток с листовым металлом, который маньяк приспособил под клетки, в которую бросил Лёха. Так, не распускаемся думать о плохом! Лех, я уже близко, я уже почти пришёл... А почему тогда не исследовали этот напрашивающийся аппендикс, в который его занесла истерика? Мих обернулся и несколько раз моргнул. Прохода, из которого он вышел, не было. Была стена, в меру коцанная, со следами кострищ. Он прошел к кострищам. Вход загородил выступ. Мих оперся об него, опустился на пятую точку и некоторое время смотрел только вперёд, собирая мысли в кучу. Значит, кострища разводили те, кто подходил с другой стороны, с этой рельеф слишком неудобен. От входа кажется, что тут пусто и загажено. Если разбираться, то есть некое место, которое все думают, что видят, а на самом деле оно прячется в игре света и тени, где фонарики и искусственное освещение убежища лишь добавляют интриги. Ну и архитекторы были в советские времена – свалять такой изумительный кармашек с таким восхитительным оптическим обманом! Мих вернулся обратно, встал спиной к «мелкой» тени от окружающих камней и сделал шаг назад, представляя, что погружается в стену. Нога прошла, прошёл и он сам, полюбовался на тупик, снова шагнул вперед и сбросил с себя куртку, помечая проход. С расстояния в несколько шагов куртка виделась парящей над неудобной грудой камней, и в голове с трудом укладывалось, что там такой же ровный пол, как и везде. Визуальный эффект был таким сильным, что Мих почувствовал головокружение. Интересно, а как смотрелся оттуда он сам? Но тут же очнулся, ударив себя по щекам: кайфовать было некогда. Он нашел тайник. Но вход в него по-прежнему заперт. - Какое ещё тайное убежище? Он, что, в пиратов заигрался? И какой ещё Зибулин? – Комов раздраженно смотрел на пришедшую смс. Пожалуй, Зибулина ещё можно проработать, так как всех прорабатывают, но искать тайники – это из разряда фантастики. Убрав телефон, майор какое-то время стоял с закрытыми глазами. Потом чертыхнулся, в который раз со времени знакомства с Михом, и набрал новый номер: - Привет. Ты уверен, что у тебя был верный план убежища? Ничего странного на нём не было? Что значит, слишком хлипкое? Нет, я про другое, например, что есть ещё одно где-то под основным. Менее хлипкое. Да-да, идиотизм, понимаю. Но кто их там, параноиков советских знает. Значит, точно? Каменная порода вперемежку с болотами? Странноватое сочетание. Да, поэтому и не застраивали, я понимаю. Значит, внизу камень? Ты проверял? Может, проверишь? С этим делом не только рехнёшься. Нет, горит не особо, просто проверяю догадку. Спасибо. И отправь Вадика поговорить с тем заведующим, чтобы уточнил, о чем они говорили с Михайловым. Да так, пацан один с зудом в заднице на фоне потери любовника. Ладно, шучу. Но Вадика пошли. Стоило нажать на отбой, как телефон зазвонил снова. - Владислав Романович, нашли ещё тела по делу маньяка. Майор резко развернулся на каблуках, с места набирая скорость. - Снова пара? - Нет, скорее, трио. - Трио?! - Криминалисты уже работают, тела у специалистов. - Спасибо, скоро буду. Задыхаясь от бега, Комов ворвался в помещение лаборатории. - Мохов среди них? На него обернулось несколько пар удивлённых глаз. - Я о последнем пропавшем. Корицкая оторвалась от бумаг, которые просматривала. - Пришли первые отчеты. Нам повезло – тела нашли всего через половину дня после того, как их выбросили. Алексея Мохова среди них нет. По предварительным данным, это пропавшая две недели назад Светлана Маринова и Игорь Валетин, о пропаже которого заявили на три дня позже, а так же некий Боранович, через «о», о пропаже которого никто не заявлял, но в базе оказались его отпечатки. Иногда богатым полезно страдать в детстве клептоманией – помогает при опознании. И его видели в компании друзей ещё вчера утром. Больше до новых результатов сказать что-либо сложно. Разговор продолжился в кабинете психолога. Комов почувствовал, что хмурится и не может перестать. - Три тела? Теория Михайлова начинает трещать по швам. Может, вы были правы, Мария Семёновна, и маньяк, отвечающий за ненависть к мужчинам, получил больше свободы? Боранович убит без обычной атрибутики с цепями и висением. И искромсали его поспешно: он истек кровью за час. - Я с вами не согласна, Владислав Романович. - Можно просто Владислав. Психолог улыбнулась. - Наоборот, Владислав, я убедилась в правоте Михаила. Смотрите. – Корицкая повесила на доску фотографию Валетина. - Судя по состоянию его запястий и связок, он висел на цепях около пяти дней. Это совпадает с тем, что Маринова, – на доске появилась новая фотография, - была жива первые три дня насилия. Отставшие два она была уже мертва. Причина смерти, как всегда, истощение организма и кровопотеря при грубом сексуальном контакте. Пять дней Валетин смотрел на то, что маньяк делал с Мариновой, а когда тот был готов закончить с ней и переключиться на него, Валетин умер от сердечного приступа. Более того, ещё около полутора дней до этого у него было кровоизлияние в мозг, он висел практически инвалидом, даже без опоры на ноги. Сначала инсульт, потом инфаркт – Валетин тяжело переживал происходящее. Судя по дате похищения, он вполне мог знать, что его ждёт, так как наш убийца всегда делает запас. И теперь представьте. Маньяк возвращается с новой жертвой, которая ещё находится в бессознательном состоянии, и обнаруживает, что объект его желания не только не осознаёт того, что ему показывали так долго, но и умер. Во влагалище Марицкой нашли не только сперму и стимулирующий препарат, но и фрагменты кожи убийцы. Если уместно в подобной ситуации шутить – насильник работает на износ, не жалея ни себя, ни других. Он очень хочет доказать свою ориентацию, но внезапно оказалось, что тот, кому он это с таким трудом демонстрировал, полностью проигнорировал увиденное. - Он был в бешенстве. - Верно. Это прекрасно видно на телах его жертв. Валетин заколот острым предметом в состоянии аффекта. Будь он в тот момент жив, умер бы на месте – никакой обычной вдумчивости и аккуратного обращения с венами и артериями. - А Боранович? - Он оказался в более удобном для убийцы положении, чем Мохов – ещё без сознания, и подвесить его вместо Валетина было проще, чем усыплять Мохова, который ждал своей очереди. Поэтому в цепях оказался Боранович, но Маринова была уже мертва, доказывать что-то с ней было не интересно. Боранович, по сути, даже не успел отойти от наркоза, когда его закололи, мстя за срыв сценария. Так что, по нашим данным, сейчас у убийцы только один комплект «доказательств» своей нормальности – Алексей Мохов и Маргарита Ланова. - Михайлов с ума сойдёт... - Шанс есть, Владислав. Теперь убийца будет более тщателен в подготовке, чтобы не испортить и этих жертв. Думаю, охота за мужчинами сложнее, чем за женщинами, поэтому он создаёт запас. Вполне возможно, он решит запастись ещё одним, прежде чем примется за Мохова и Ланову. - А почему у Валентина повреждены губы и зубы? В отчете сказано, что повреждено металлом прижизненно, за несколько дней до смерти. Раньше убийца никого не бил по зубам, тем более, сеткой-рабицей. - Он и сейчас не бил. Валетин пытался прогрызть решетку. У него сорваны ногти, повреждены пальцы, искромсаны губы и испорчены зубы. Он очень не хотел под нож. Что ж, если он и не прогрыз путь наружу, но всё равно нашел способ оставить своего убийцу без удовлетворения. Так что, в какой-то степени, он победил. Комов отмахнулся от неуместных сантиментов, сосредотачиваясь на новых данных: - Значит, их держат в клетках, стены и пол которых сделаны из тех листов из-под штамповки, которые мы нашли в убежище, но часть забрана сеткой-рабицей. Зачем? - Может, хотел, чтобы и пленникам было видно то, что он делает? Вполне вписывается в профиль. В своём убежище он искренен с жертвами и врёт только самому себе, а когда выходит в мир, окружающие видят лишь робкую его сторону. - Не можем же мы переловить всех робких. – Комов покачал головой. – О, кстати, надо сообщить Михайлову. Снова взовьётся до небес, что времени нет, а Лёху плохо. Или не говорить? - Вы на самом деле им прониклись, Владислав. - Да, наверное. Жена отказалась в своё время рожать, перенесла на потом, а «потом» развелась со мной, так как забеременела от любовника. А у Михайлова глаза горят, он настоящий. Интересно, мой сын был бы таким же? Дозвониться до Миха не получалось. Нахмурившись, Комов, долгим взглядом изучал молчавший телефон. - Он всегда отвечает немедленно, словно телефон у него к уху привязан. - Может, уснул. - У него кошмары, он только рад проснуться. Эти четыре дня превратили его в пособие для анатомии, мучимое бессонницей. Как прислал мне ту идиотскую смс, так и не объявлялся больше. Скоро ночь, где его носит? Простите, Мария Семёновна, мне нужно проверить. - Просто Маша достаточно. - Я рад, Маша. Но сейчас... - Бегите, Владислав, спасайте мир, у вас это неплохо получается. Женщина улыбнулась вслед, но Комов уже не видел её тёплой улыбки и не слышал напутственных слов. Выбежав из здания, он рывком открыл дверцу автомобиля и рухнул за руль, тут же снимая машину с ручника. Дверь в квартиру Михайлова была заперта, но Комов не ожидал другого, ещё на подходе вытащив из кармана взятый в вещдоках ключ Мохова. Замок дружелюбно клацнул, и майор оказался в просторной прихожей. Не разуваясь, он шагнул в гостиную, заглянул в кухню, ванную комнату, кладовку и только потом попал в спальню. И, едва переступив порог, замер. Широкая двуспальная кровать стояла, упираясь изголовьем в левую стену, заднюю стену занимало окно, передняя несла на себе дверь и частично закрытые полки от пола до пололка, набитые книгами и вещами. Левая же оказалась завешена фотографиями с мест преступлений маньяка, каждая с пометками и зарисовками углов проникновения, расчетами и терминами на латыни. Всё это вперемешку с графиками, картами и страницами отчетов. Поверх этой паутины на Комова смотрело фотографическое лицо смеющегося Алексея Мохова, закрепленное на стене в обычной рамке. Майор огляделся ещё раз. Постель в беспорядке: похоже, Михайлов почти не вылезал оттуда, и смотрел, смотрел, смотрел на стену напротив. На своего Леха. На других жертв маньяка. На результаты работы полиции. День за днём с того момента, как забрался в кабинет следователя за ответами на свои вопросы. - Давно ли тебя рвало от одного вида подобного, пацан? Его внимание привлёк один из фрагментов стены-мемориала. Подойдя ближе, майор рассмотрел листок с адресом заведующего музеем, который он скинул ему в смс. Рядом был приписан новый адрес с нудной пометкой «лифт не работает» и Комов нахмурился на свидетельство того, за какие мелочи цепляется сознание, чтобы не думать о страшном. Приколотый рядом рисунок изображал квадрат с планом убежища, который Комов и так мог воспроизвести с закрытыми глазами, а вокруг нарисован ещё один квадрат с пояснением «Тайное убежище для заводской элиты». Эти два квадрата соприкасались иконкой двери, и возле неё стоял жирный вопросительный знак. Это читалось без появлений: вход где-то там же, но где именно? Судя по всему, Михайлов отправился отвечать на этот вопрос, а значит, и искать его нужно тоже там. Иначе бы он скрупулёзно пометил бы и этот шаг. Что если «запас» убийцы оказался пополнен близшатающимся Михом? Комов достал телефон. - Привет, что там по тайному убежищу? Проверил? А когда мне спать, если нашли три новых тела?! Знаешь, чего стоит удерживать журналюг, которым очень хочется запугать побольше населения? Ладно-ладно, прости, просто ещё один парень пропал. Да, тот, с зудом. Прости, ладно тебе, мне очень интересно, что показал твой чудо-прибор. То есть, это каменное образование вряд ли естественное? Ну да, природа редко родит кубы. Значит, там точно есть ещё одно убежище. А с Зибулиным? Значит, таких не числится, понял. А заведующий что сказал? Нет, парень не охотник за сокровищами, только за своим парнем. Не шучу, достал ты уже. Ясно, по сути, ничего нового. Ладно, собирай ребят, теперь наша очередь искать сокровища. И если пацан нашел, найдём и мы. Уже в машине, телефон подал сигнал вызова. - Алло? - Так, Комов, что-то, похоже, есть. Один свидетель вспомнил, что Тарасюк общалась с каким-то убогим. Тихий, как мышь, и такой же серый, словно света дневного не видел. Его вообще редко видели, всегда молчал, только с Тарасюк и общался. - Не видел света? - Ну да, бледный, как смерть, не загорелый, а «словно аристократичная барышня». Его только поэтому и запомнили. Ребята стали спрашивать уже предметно о нём, и выяснили, что он, похоже, сын какой-то Барбосихи, которая в своё время была что-то вроде местной шлюхи, а ещё раньше работала на всё том же заводе в медпункте. Продала квартиру, куда спустила деньги неизвестно. И эта Барбосиха, по слухам, когда-то хвасталась, что у неё в любовниках «владелец царских хором». Что это за ерунда никто не знает, но и про сына тоже не особо. Вроде, иногда видели её с младенцем, потом с ребенком, но в школу он не ходил, никаких документов на него нет, и лет ему должно быть где-то около тридцати, может, плюс-минус. Ездит на шестёрке, держит её в гараже. По описанию, похоже, наша машинка. - А что-нибудь о «владельце хором» есть? Фамилия Зибулин там никак не отпечатывалась? - О, точно, сейчас, ага, вот: «Старика-Зибулина, пьянчуги, внук, не иначе, всю жизнь сокровища, болезный, искал, пока не помер». Со слов свидетеля, одной глазастой и языкастой бабки. Но только от неё, остальные ничего такого не говорили. - Ясно, спасибо. Проверь, не было ли на него записано необнаруженной наследниками шестерки. И выдвигайся к убежищу, будем искать «хоромы». Мих ощупывал тупик несколько часов. В одном месте камень оказался с металлическими прожилками и те, несмотря на хаотичность, подозрительно напоминали терминал на девять позиций. Мать рассказывала, что у них в молодости был телевизор, каналы в котором переключались не нажатием на кнопку, а прикосновением к металлическому сенсору. Возможно, на заводе был высокотехнологичный цех, где сделали сенсор, установленный и на входе в элитное убежище. Но как угадать комбинацию, когда нет цифр? А если бы и были – легче бы не стало. Когда строили это убежище, уже думали, как запустить Гагарина в космос. Суровые технологии, не чета современности. И как понять, на что нажимать? В какой последовательности? Девять точек, немерено вариантов, особенно если не знаешь, сколько знаков в комбинации и ничего протестующие не пищит, сбрасывая неправильный пароль, как в компьютерной игре. Должно быть более-менее примитивно, чтобы паникующее начальство не забыло, куда тыкать пальцем. До какого уровня могла дойти паранойя создателей убежища в убежище? Внезапно стало темно. Мих недоумённо оглянулся. Вход в тупик перегораживала невысокая фигура, поддерживающая за руку через плечо ещё одну, на вид, бессознательную. - Опа... Да это ведь ты, гад. Верно, это же ты?! – И Мих бросился вперёд. Комов оглянулся на телефон, в исчезающе малой надежде, что Мих где-то бродит и что-то нарыл по делу, чем решил поделиться с органами. Хотя он и так почти в одиночку раскрыл дело. Осталось только найти его самого. И, желательно, не со свисающей лохмотьями кожей. Прошли уже сутки с момента его последней смс. Убежище облазили вдоль и поперёк. У внука «старика Зибулина», Зибулина Еремея Александровича, действительно были Жигули шестой модели, которые никто не нашел после его смерти. Наконец, у полиции был железный подозреваемый и место преступления. Запертое насмерть. Вызвать экскаватор? Или бурильщиков? Как-то же надо вскрывать эту консервную банку! Там как минимум трое ещё пока живых людей, не считая преступника. Плохо знакомое с отцовскими чувствами сердце Комова, тем не менее, было уверено: Мих – там. Потому что этот парнишка слишком умный, чтобы не найти вход и слишком юный, чтобы остановиться перед ним. Что его ждет внутри, пока они все мечутся снаружи? Одно утешало - по накопленным данным, даже угоди он на стол к маньяку в качестве главного блюда, у него есть несколько дней, пока умирает женщина. А самой женщине на несколько дней меньше, если они не найдут её и не сдадут вовремя медикам. Если будет нужно, Комов лично это убежище разнесёт по камню. - Здесь чья-то ветровка, майор! Не твоего мальца? - Где? Очнулся Мих от головной боли, концентрирующейся вокруг огромной шишки чуть выше виска. - Ох, мамочка, что ж я за идиот, так тупо споткнуться-то, а? Он помнил, как бросился на маньяка, целя кулаком в его слишком бледное лицо, и как пытался увернуться от падающего навстречу человеческого тела. Ему это удалось, но только верхней частью, ноги же оказались придавлены. А маньяк смотрел на него беспомощным взглядом, не пытаясь бежать, и Мих бросился к нему вновь. Однако прижатые ноги среагировали медленнее, чем от них ожидали, и в результате Мих самым позорным образом с полного размаха ударился головой о стену и свалился в обморок, уткнувшись носом аккурат в носки ботинок потрясённого убийцы. Голова продолжала раскалываться. - Ну, Лех точно неделю ржать будет... Мих потянулся потереть шишку, но руки не слушались. Повернув гудящую голову на минимально возможный угол, чтобы та не отвалилась окончательно, Мих осмотрел себя. Он был прискорбно гол, руки его тянулись в стороны и заканчивались натянутыми цепями. Плечи болели пока меньше головы, но было пора снимать с них нагрузку и переносить её на ноги, благо мыски стоп дотягивались до пола, иначе голова пройдет, а плечевые вывихи не столь милосердны. «Ладно, начнут снимать кожу, и я перестану беспокоиться о подобных мелочах». В голове ничего не помещалось, кроме боли, и Мих остатком сознания был благодарен ей за это. Мыслям о смерти уж точно здесь не место, ведь здесь Лех. А потому ещё раз испытываем голову на прочность и оглядываем окрестности. Но сначала он напряг мускулы на руках, преодолевая сопротивление уставших от веса его тела связок, чуть подтянулся на цепях и подпёр позвоночник ногами, связанными в щиколотках куском кумача. Получив опору, пусть и стоя на цыпочках, Мих почувствовал себя увереннее и, постанывая сквозь зубы, прокатил голову по кругу вокруг шеи. Голова радостно растрещалась ещё сильнее, стягиваясь в единый кулак около левого уха, чтобы нокаутировать его ещё раз. Желудок противно трепыхнулся. «Небольшое сотрясение. На фоне всего остального – ничего страшного». Он был на сцене. Добротной отделанной деревом сцене, как в концертах на ретро-канале, где показывали огоньки тысяча девятьсот седого года. Точнее, так было бы, будь на царапанном паркете меньше крови разной степени замытости. Запах так же оставлял желать много лучшего. Посмотреть вверх Мих был не в состоянии, но и так угадал, что цепи тянутся к держателю огромного красно-патриотического транспаранта. Гораздо важнее была девушка, прямо перед ним привязанная к трибуне для выступления партийных работников. «Они и в бомбоубежище собирались проводить партийные съезды? Вот где маньяки» Голова в очередной раз попыталась отвлечь его на боль или ерунду, но Мих, сглотнув тошноту, вернул мысли в реальный мир. Почему-то раскрытые глаза и прикушенная губа повернутого в его сторону девичьего лица запомнились ему гораздо ярче, чем её распятая фигура, угол согнутого тела и грудь, приплющенная к наклонной панели трибуны, где создателями предполагалось раскладывать доклады. Он помнил это лицо. Маргарита Ланова. И уже в третью очередь его мозг пропустил до сознания давешнего бледного мужика, мотающегося взад-вперед вслед за собственными движениями. Похоже, ему было не менее неприятно, чем его жертве, он хмурился, жмурился от боли, но не прекращал заученных движений, изо всех сил цепляясь за талию той, что продолжала следить немигающим взглядом за Михом. «А виагра точно на такое способна?» В который раз мысленно пнув себя за несоответствующие ситуации мысли, парень продолжил осмотр театра событий, с облегчением отводя глаза от переднего ряда и его беспомощных персонажей. «Ты должен быть тут, Лех... Или он прячет тебя в какой-нибудь подсобке? Ты же не можешь быть уже мертв, когда я пришёл за тобой? Ты не имеешь права, слышишь?!» Прищурившись сквозь перегоревшие через одну лампочки вдоль края сцены, Мих постарался увидеть хоть что-то за её пределами. И наградой ему стал глухой звук, похожий на неверящее «Мих?!» Лех! Он здесь! Он живой! Похоже, ему удалось занять его место. Какое облегчение. Везучий же этот парень, зараза такая, не зря он в него влюбился! А раз всё в порядке, остаётся ждать, когда полиция догонит-таки, где его искать. Комов, вроде, мужик с головой, может, и успеет. Но в любом случае, ещё три-четыре пары жертв и маньяк сам кони двинет в напрасной борьбе со своими слишком кусачими тараканами. И сдохнет на очередной девице, а с ним загнётся и она, от кровопотери или голода, а так же основной мужик и все запасные, сколько бы их ни было. Но хватит распускать сопли. Раз пришёл спасать – спасай! - Хей, красавчик, не старайся так, я всё равно тебе не верю. Насильник замер, а Мих подмигнул девушке. - Молодец, девочка, что не сопротивляешься, так как рискуешь умереть лишь от потери крови, а если он тебя не ранит, то отделаешься психологами. Та сверкнула на него сначала недоумённым взглядом, затем внезапно злым, и Мих хохотнул. - Да ладно, тут никакого секрета. Ему всё равно. Ведь он хочет не тебя, а меня. Маргарита распахнула ожившие глаза, но Мих целился не в неё. Мужчина за ней распрямился пружиной, отскакивая от девушки, и повернул в его сторону засверкавший безумием взгляд. Потом он снова дернулся к жертве, перевёл взгляд на Миха, опять двинулся к Маргарите и в который раз замер. - Мих! – Донеслось откуда-то из полумрака, и тот с трудом сдержался, чтобы не заорать в ответ. Его остудил внезапно циничный голос Маргариты: - Ты бы поаккуратней, герой, а то с таким взглядом он вчера предыдущего парня в секунду заколол. И парня до него тоже. Правда, тот уже дохлый был. - Надо же, это я пропустил, - отозвался Мих, старательно не думая о Лехе где-то за границами освещённого круга. – А что, тот, предыдущий сам умер, что ли? - Ну да. Паниковал до усрачки, орал, что не позволит, что выберется, даже решетку грыз. И что? Помогло? Вкатили какую-то хрень через дырку, и как миленький висел на твоём месте пять утомительных деньков, пока не сдох от страха. - А ты боец, Ритка, - покачал гудящей головой Мих. - Ну да, а что ещё остаётся, когда насмотришься тут всякого. А ты меня откуда знаешь? И кстати, я бы не рассчитывала, что наш дорогой хозяин долго будет в ступоре. - Да так, искал кое-кого. – И сменил объект: - Ну, долго будешь стоять, как неродной? Посмотри на меня, я молодой, высокий, красивый. Ты ведь именно таких любишь? Маньяк со стоном снова вонзился в Маргариту, но тут же вышел и угрожающе потянулся к стоящему около стены внушительному столу. Голова почти прошла, и Мих напряжённо следил за действиями противника. - Посмотри, какие плечи, красота? Косая сажень, практически. А торс? Кубики сосчитать или сам можешь? Регулярный секс и никакой тренажёрки. Хотя, возможно, это потому что молод. Бёдра нравятся? Идеальные же? О да, я часто это слышу. Загорелые мужские руки на них смотрятся просто отпадно. Шея, гляди, какая линия... - и Мих наклонил голову, лёгкой волной движения обозначая изгиб от уха до талии, и слегка шевельнул бедром, подчеркивая рекламируемую линию. Лех обожал стриптиз, Мих не отставал, и они устраивали иногда раздевалки до первого набросившегося, который, как проигравший в любой их игре, отдавал своё тело победителю. - Мих! Но тот впитывал голос, не внимая предупреждению. Перед глазами Миха проносились сцены близости с тем, кто сейчас звал его, стремился быть с ним, заменить собой. Лёх, Лех, Леший... Любимый мальчишка, его принцесса из класса 9А. Трогательные запястья и упрямо сжатые губы. Тонкая талия и трагичный взгляд. Неужели ты был таким? Неужели, когда-то ты был замкнут и мрачен? Ты же солнце. Ты же солнце для меня, Лех. И ты просто не представляешь, как же без тебя темно. Убийца окончательно забыл о девушке, взглядом удава рассматривая представляемое. В расслабленных пальцах его руки покачивался тонкий нож с коротким лезвием, похожий на скальпель. И вдруг его взгляд задергался, а руки сжались в нервные кулаки. Мих прерывисто вздохнул. Волна желания прошла по телу, поднимая доказательства своего существования, и он вполне понимал жажду стоящего перед ним убийцы. И если он не мог дотянуться до желанного всего несколько дней, то тот терпел гораздо дольше. - Да, - по ли прошептал, то ли всхлипнул Мих. – Я вижу тебя. Вижу твоё внимание. Ну же, дотронься. Хоть рукой, хоть ножом. Отрежь, докажи, что тебе не всё равно. Почувствуй хоть раз в жизни, от чего отказываешься. Признай, что ты чертов педик, и женщины тебя не волнуют. Ты уже давно готов, у тебя всё горит, верно? А я здесь, я протягиваю к тебе свои руки, я приму тебя. Ну же! Я здесь, я твой, а ты мой, верно? Ты же мой, согласись. - Нет! – Мужчина перед ним уткнул кулаки в горящее лицо. - Да разве? - Мих ощущал себя рассказчиком страшной сказки, а бледного мужика перед собой – её нездоровым персонажем, с которым нужно обращаться, как с больным ребенком. - Ты думаешь, тебя поддерживает сейчас стимулятор, мой хороший? Или то, на что ты так пристально смотришь? Ну же, отними руки от щёк, они и так уже как свёколки. Смотри, как зарумянился, какой милый. Ну же, иди ко мне! Руки мужчины опали и он, больше похожий на зомби, сделал шаг вперёд. - Мих! Мих! Не смей, Мих! Он же психованный! - Мне всё одно, Лёшенька. Лишь бы не дошла очередь до тебя, да Ритка зря не мучилась. - Ну, ты реально псих, - прокомментировала та. – Леший так и говорил, «Мих двинется, когда узнает». Точняк, а я не верила. Небось, сейчас так же колотится в решетку, как тот сдохший придурок. Но Мих больше не слушал. Его жертва шла к нему, и Мих сам не понимал, сможет ли удержать палача в этой роли. Сможет ли человек, столько времени отказывающийся принимать собственную гомосексуальность вдруг распахнуть ей объятья? И если да – остановит ли это убийства? А если нет – выживет ли кто-то до приезда полиции? Мужчина сделал ещё шаг. И ещё один. Мих смотрел на него с любовью и состраданием, адресованными совсем другому человеку, и продолжал звать за собой. - Иисус хренов, - прошептала Марго, не зная, закрыть ей глаза или не пропустить ни мгновения из разыгрывающейся трагедии. А что это будет трагедия, она не сомневалась. Судя по звукам из партера, Леший считал так же. Что-то билось обо что-то, ещё что-то трещало, рычало, материлось и скрипело. Бесноватый сценарий повторялся. В прошлый раз он закончился тремя трупами, что-то будет сейчас? Дрожащая рука дотронулась до бедра, и Мих с трудом сдержал недовольную дрожь, усилием воли сохраняя сосредоточенность на мысленном образе Леха. - Правильно. Теперь разожми правую, и возьми его в ладони. По отзывам, он вкусный, хотя сам я не дотягиваюсь, чтобы проверить. Попробуешь? На маньяка было больно смотреть. Он упал на колени передстоящим Михом и, держась левой рукой за его бедро, правой водил вокруг, не зная, что делать с мешающимся ножом. - Выброси. И перестань себя мучить. Ты, такой же, как я. Особенный. Не такой, как другие. И едва произнеся последнюю фразу, понял, что ошибся. Взгляд убийцы замёрз, и правая рука решительно двинулась, всаживая заточенную полоску металла в мышцу бедра распятого перед ним тела. - Нет. Ты не заставишь меня. Я как все. Я – нормальный! Я – Нормальный! Ты не сможешь! Никогда! Нож дёрнулся вверх, затем вбок, и пошёл вниз, а Мих зашёлся криком. Боль раздирала не только ногу, но и всё тело, и ещё было жаль, что теперь, из-за собственных криков, он не услышит Лёха. Запоздавшая мысль подтянуться и пнуть убийцу связанными ногами уже была неосуществима, и Мих понял, почему маньяк всегда начинал с бёдер жертвы. Не только потому, что они рядом с членом, но и чтобы обездвижить болью ноги, единственную часть тела, способную оказать сопротивление. «Вот я лоханулся, идиот, психолог недоделанный! Второй раз за день!» А Марго решила-таки закрыть глаза. Тупик, на который указывала ветровка Михайлова, был хорошо запрятан, и Комов мимолётно удивился, как этому мальчишке удалось его найти, да ещё догадаться оставить знак для полиции. Но раз такой умный, мог бы и код для входа подсказать. - Вызывай бурильщиков. Голову над механизмом пусть потом ломают те, кому это положено, а нам надо людей оттуда вытаскивать, или получим ещё один «Курск». - Но мы можем спугнуть... - Так спугивай, нахрен! Если пацан забрался туда сам, уже должен был вылезти! Один или с добычей, не важно, а если не вылезает, значит, не может. А если не может – то внутри все всё равно умрут. Вызывай, сказал! Вокруг бродило до чёрта людей в погонах, но Комов чувствовал себя как никогда одиноким. Что один, что с толпой – он по-прежнему был бессилен сделать что-либо немедленно. Руки чесались от близости к убийце, но слой камня сводил на нет весь настрой. И сколько теперь ждать эту буровую?! Экскаватор с огромной грушей на длинном металлическом канате планомерно сносил стены тупика, расчищая подходы для бурильщиков, а те сосредоточенно простукивали камень, определяя место, с которого было бы наиболее сподручно вскрывать консервную банку-переростка, создававшуюся устойчивой ни много ни мало, к ядерному взрыву. Мнения бурильщиков расходились, и Комов с трудом глушил в себе желание подойти и ткнуть пальцем в первое попавшееся место. Шли размеренные разговоры об обязательных отдушинах, очистных системах и прочих инженерных заморочках, но ближе к содержимому убежища от них не становилось. Комов сжал кулак, медленно выдыхая воздух, как учила Мария на редких семинарах по расслаблению и управлению эмоциями в критических ситуациях. Вот она точно была бы сейчас спокойна. Невозмутимая женщина, умеющая признавать свои ошибки и осознающая, что такое долг полицейского. Не то, что некоторые, которые даже разводятся со скандалом. Облик Корицкой на какое-то время усмирил его нетерпение, но уже скоро Комов снова начал нервно вышагивать по нескольким сохранившимся коридорам верхнего убежища. Ну, сколько ещё можно тянуть?! Через четверть часа оглушающего шума инженеры признали, что начали не с той стороны. Майор закрыл глаза и подпёр веки ладонями, чтобы не высказать накипевшее. Новая порция грохота всего через несколько минут после признания ошибки, ознаменовала высокий энтузиазм спасателей. Место меняли ещё два раза, и один раз – сверло, которое тоже пришлось ждать, но, слава Богу, всего полчаса. А ещё через час сверло провалилось в пустоту, пройдя через три метра сплошного камня. Народ обрадовано зашумел, и дело пошло быстрей. Когда экскаватор оттащил огромный кусок камня в сторону, открывая вход в тайное убежище, Комов заметил, что пробными бурениями они искорёжили подъемный механизм, прилагающийся к крышке. Похоже, после правильной комбинации, участок пола должен был уйти вниз. Но сейчас вниз уходили парни из ОМОН, легко скользя на тросах, как редкие смертоносные птицы. Комов заскользил вослед. Где прошел ОМОН, полиция может идти спокойно: все будут лежать на полу мордами вниз и с руками за головой, и пусть идущие следом разбираются, кого поднимать, а кого паковать и отправлять по назначению. По дну убежища расходились коридоры, но самый широкий вёл вперёд. Комов принял его предложение, тем более что от ОМОНА по рации пришло «Чисто», а значит, можно не размахивать, как в кино, пистолетом, ожидая подлянки от любого участка стены. Под размашистым шагом майора коридор кончился очень быстро, и Комов, перешагнув через выбитый косяк двери, зашел в огромное полутёмное помещение. Весь свет концентрировался на большой сцене, где замерли забытые кукольником фигурки. Первая – обнаженная мужская, безвольно висящая на цепях с опущенной головой и подкошенными ногами, густо залитыми кровью. Вторая – обнаженная женская, распятая на ораторской трибуне под углом, вполне удобном для насилия. Третья – обнаженная мужская, на полу, с поворотом головы, неестественным для живого человека. Четвертая – одетая, предположительно мужская, так же без признаков жизни. И последняя, пятая – окровавленный с шеи до пят парень в замызганной набедренной повязке, с поднятыми вверх руками и чем-то зажатым в одной из них. Завершали немую сцену три автоматчика, держащие его на мушке. Парня ощутимо сотрясали нервные конвульсии, он всё время порывался сорваться с места, но автоматчики не дремали. Похоже, они до сих пор не уложили его на землю, потому что не знали, можно его бить, или он и так умирает, учитывая количество крови, продолжающей вытекать из его исполосованного тела. «Не Михайлов, - автоматически отметил Комов. – Скорее, Мохов» - Дайте мне его зашить, он же умрёт, изверги! - Парень вновь дернулся под дулами, но те быстро вернули его назад. – У меня в руках всего лишь медицинская игла! Я не опасен! Пара стежков всего осталась! Потом что хотите делайте, но дайте мне его дошить! - Пустите пацана! – Комов бросился вперед, но Мохов опередил даже его, быстрее молнии метнувшись к висящему телу, сразу растеряв нерешительность и преисполнившись деловитости. - Спасибо, майор. Вы же Комов? Найдите, пожалуйста какой-нибудь антисептик, там аптечка на столе. Я уже сделал ему укол, но, боюсь, этого недостаточно, чертова антисанитария, да и анестезия скоро отойдёт. Кстати, отвяжите Марго, а то у неё такой ракурс, что даже ОМОН странно поглядывает. Махнув рукой на исполнение, забравшийся на сцену Комов подошел к одетому телу. - Этого маньяк приволок вместе с Михом. - Пояснил парень, не отрываясь от шитья. – Спит, везунчик. Но наркоз здесь – жесть, так что отходить будет тяжело. Ну вот и всё, кровь, наконец-то остановилась... Посмотрев в сторону доморощенного филиала полевой медицины, Комов поморщился. Похоже, этот малый точно бы не блевал на фотографии. Хотя, он же на хирурга учится. Мохов взял поданный одним из ОМОНовцев бутылёк и всадил в него лежавший рядом древний стеклянно-металлический шприц прямо через крышку. Комов поёжился. Может поговорить с ним? А то самому смотреть на это страшно. Парень был больше похож на механизм, чем на человека. Такие дети, как эти двое, вообще бывают? С Михайловым он уже смирился, но Мохов... Сам в крови, любовник в крови, пол в крови их обоих, а он кладёт движение к движению, словно автомат с прописанной программой. - А маньяк где? – всё же решился на вопрос майор. Лех, не поворачивая головы, кивнул на центр сцены, попутно затягивая в шприц содержимое склянки, вытащил иглу и так же решительно воткнул её в ногу висящего парня. Тот зашипел. - Терпи, спасатель, не ножом же режу. Месяц мне за это должен будешь. А если твою тупую ногу потом по самый хуй отрежут из-за того, что ты тут из себя героя-любовника корчил, так и все два, понял? - Заткнись, Командо, – прошипел ему в ответ Михайлов. - Ты себя в зеркало вообще видел? Редкая порода зебры-альбиноса с кровавыми прожилками. Так что вколи эту гадость и в себя, распробуешь всю прелесть пятидесятилетнего пенициллина. И вообще, если бы не я, хрен бы тут кто из полиции нарисовался, так что месяц – мой. Усмехнувшись на счастливое воссоединение любовников, Комов подошел к телу, на которое кивнул Мохов. Ещё один голый парень. На вид лет тридцать, бледный до синевы и – первый взгляд на место преступления полицейского не подвёл – с безвозвратно свёрнутой шеей. - Кто его так? – обратился он к ОМОНу. - Так и было, майор. - Это я, - отозвался врачеватель, перебинтовывая бедро любовника. – Можно будет засчитать как самооборону, или всё равно посадят? - Ты сломал человеку шею? Проверив узел на бинте, чтобы тот не давил на рану, Алексей обернулся и поднялся с колен, открывая свой не самый маленький рост. Комов прикинул, что сантиметров в нём набиралось даже больше, чем в Михайлове, разве что в плечах чуть уже. - А я что, похож на Дюймовочку? Автоматчики тут же снова на него нацелились, и парень покладисто поднял руки и повернулся к девушке. - Марго, ты как? Хватит притворяться мёртвой, всё уже кончилось. - Ну и зачем ты сказал, что прибил его? – фыркнула та, раскрывая глаза и поднимаясь в руках ошарашенного ОМОНовца. - Я ничего не видела, Ромео твой ничего не видел, а ты говоришь, что так и было. И чего тянуло признаваться? - Они же не идиоты, хоть и полицейские. Нашли нас, спасли. Всё хорошо, не ворчи. - Твой медведь обещал мне помощь психологов, я жертва, меня надо успокаивать, а тут одни менты. Где моё одеяло? И правда. Комов поднял рацию. - Медики где? ОМОН давным-давно дал «Чисто». - Бегут, две минуты прошло только, не кипеши. Малец твой как? - Жив. Местами. И второй тоже. И женщина. И ещё один в анабиозе. - Под наркозом, - поправил его Мохов. – Могу я опустить руки? А то так нервничаю, что даже старших поправлять начал. В зал начал затекать медицинский персонал. Михайлова оперативно отвязали, сняли свеженаложенный бинт, осмотрели, поцокали языками, полили каким-то раствором и забинтовали обратно. Несколько человек взялись за Ланову, и ещё одна бригада пыталась понять, что с главным героем. Тот же, стоило к нему подойти первому врачу, зашатался и упал в протянутые руки, пятная кровью белые халаты. - Больно-то как, мамочка... Комов сидел в кабинете Корицкой и задумчиво жевал кольцо кальмара. Банка с пивом стояла на столе, рядом с банкой психолога. Сегодня они тесным кругом на двоих отмечали окончательное завершение дела. - Ну и что ты думаешь, Машенька, обо всём этом? - Что бывает и истинная любовь, и истинные герои. - Но я всё равно не понимаю, как Мохов прорвался сквозь сетку-рабицу в своей клетке, даже если учесть, что Валетин её основательно погрыз. Её специалисты проверяли на разрыв – Мохов должен был переть, как танк, а он не дохляк, но всё же человек. Особенно после трёх дней заключения в клетке размером метр на два, кормежки консервами из собачьей миски и гигиеной «под себя», так как трусы, которые нацепил на него убийца со своей пенисобоязнью, не снимались. - О, этот момент вас особенно зацепил, Слава? - Да боже, Машенька, ну что вы как психолог! Просто это один из факторов, губительных для морального духа. Несвобода, нечистоты, крошечное пространство. Основной посыл: ты – отребье. А что Мохов? Поддерживает Ланову, умудряется выпустить её из клетки, та убегает, бросая его запертым, но попадается маньяку, когда тот возвращается после того, как избавился от тел Валетина, Мариновой и Борановича. И что, когда она попадает обратно в клетку, он на неё злится? Нет, продолжает поддерживать, хоть я уверен, освободи она его тогда, он бы вырубил убийцу раньше. Шею, быть может, конечно, не сломал, но всё же. Безумие. А эта клетка? Он супермен? - Аффект, Слава. Удивительное свойство организма, способное на самые необъяснимые вещи. Документально зафиксировано множество фактов когда матери, спасая детей, поднимали то, что поднять были физически не в состоянии. Здесь та же ситуация. Лёша увидел опасность для жизни Михаила, и включился режим защиты дорого существа. Произошла мобилизация сил всего организма, а когда опасность миновала – он отключился. А на память остались шрамы по всему телу, когда он продирался сквозь проволоку. - Слава Богу, когда вылезал, лицо руками прикрыл, да трусы эти его идиотские тоже кое-что защитили. – Комов прерывисто выдохнул, иллюстрируя мороз по коже. - Думаю, о лице он не думал, просто предплечьями было легче давить на решетку. Как и о трусах, впрочем. Я больше думаю, о его моральном состоянии, когда он запрыгнул на сцену и, не раздумывая, всего за долю секунды взял голову живого человека в руки и повернул их вбок. Хруст? Щелчок? С каким звуком умирает человек, пытавшийся отобрать жизнь другого? Как они переживут это? Как это на них отразится? Миша совершил невозможное, найдя Лёшу, а Лёша – спасая Мишу. И теперь им с этим жить. Справятся ли они? И девушка, Маргарита. Она, конечно, хорошо прячется за цинизмом, но и она жертва. - Да нормально всё, - отмахнулся Комов. – Они крепкие ребятки, всё будет хорошо. Справка: Сухо о последствиях. На личную жизнь Леха и Миха события в бомбоубежище не повлияли. Они остаются вместе и по-прежнему чередуют лидерство в постели. После встречи с маньяком Лех и Мих пропустили семестр, но закрыли все образовавшиеся хвосты и закончили учебу с красными дипломами. На правой ноге Миха остался большой уродливый шрам в форме неровной буквы «п», у которой левая ножка длиннее правой. Его можно было бы если не свести, то выровнять, но Мих от процедуры патологически отказывается. Тело Леха от щиколоток до запястий оказалось расчерчено тонкими шрамами от сетки-рабицы. В любую погоду он носит водолазки, закрывающие шею и руки. Спущенные рукава ему не мешают, так как он очень аккуратен и редко пачкает руки выше костяшек, если на нем нет перчаток. На вопросы о той части шрамов, что выглядывают из-под рукавов, как правило, отшучивается. Физическими повреждениями не обошлось. Мих начал бояться вида трупов. Симптомы его некрофобии – временный мышечный паралич, не позволяющий шевелиться, пока в поле зрения находится мертвое тело. Это касается только настоящих мертвецов и не распространяется на любые их изображения. Лех же получил гемофобию. Его случай относится к нестандартным, так как он различает «мертвую» кровь и «живую». «Живая» – теплая, вытекающая из живого тела. При её виде Лех начинает задыхаться и теряет концентрацию. При продлении воздействия падает в обморок. «Мертвая» – это либо успевшая остыть кровь живого человека, либо изначально принадлежащая мертвому. К «мертвой» он равнодушен, а потому после возвращения в университет сменил специальность, переведясь с хирургии на патологическую анатомию. Что характерно, кровь Миха относится для него к разряду «мертвой». Своя тоже. На недоумение других загадочно улыбается: «Просто однажды мы умерли». Марго заполучила себе боязнь отношений и прилипла к Леху и Миху, практически у них поселившись. Пройдя терапию, увлеклась самообороной, пошла в школу милиции, усердно занималась и смогла попасть в ОМОН. Её цель - спасение таких, какой была она сама. Правда больше приходится выезжать на адреса зарвавшихся братков и коррупционеров, так что её мечта пока не реализована, но она не сказать, что очень переживает. В повседневной жизни одевается подчеркнуто сексуально, прилюдно пристает как к Леху, так и к Миху, являясь их прикрытием в глазах общественности. Те понимают ситуацию и не протестуют, но надеются, что Марго когда-нибудь сможет построить настоящие отношения с нормальным человеком. Сами они устроились на работу в министерство внутренних дел. Мих – опером в убойном отделе полиции (где его ценят за профессионализм и понимание психологии преступников, хоть и подшучивают над его фобией, не позволяющей видеть трупы, но не мешающей аппетиту перед их фотографиями), а Лех – там же, но судмедэкспертом. Комов получил повышение за успешное раскрытие громкого дела, но всегда помнил, кому этим обязан, и в свое время помог с трудоустройством, как Миху, так и Леху. Он знал, что ничем не рискует, ведь эти парни – самое то для этой нелегкой работы. Сам он женился на психологе Корицкой и у них уже двое детей. Старшая Рита и младший Антон. Любит ворчать, что дети утомительны, но он счастлив. Марго, несмотря на прогнозы, на женщин не переключилась, встретила-таки мужчину, которому смогла довериться, и вышла за него замуж. Он, конечно, не Лех и не Мих, но и тараканов в голове не так много. Родители Леха после стресса с похищением и спасением детей снова поженились, разругались и опять развелись. Так что у них всё хорошо, отмечают новую годовщину развода, не омраченную неприятными воспоминаниями. Родители Миха так и не приняли до конца выбор сына, но говорить ему это перестали, как и знакомить с потенциальными невестами, и даже дружелюбно разговаривают с Лехом, когда им приходится пересекаться. Мих часто встречается с сестрой, участвует в её воспитании, но та дико ревнует его к Леху. Последнего это забавляет, и он старается заставить Катьку в него влюбиться, забыв о брате. Возможно, ему это даже удастся. Когда-нибудь Лех и Мих улетят в Америку, к океану, продолжат там вместе раскрывать преступления и обязательно поженятся. А потом, возможно, вернутся домой. Может быть, навсегда.

27.08.2016 – 16.09.2016 – 28.09.2017