***
Отменил все встречи на сегодня, сижу на лавке под раскидистым деревом у фонтана. Голова периодически кружится от жары и палящего солнца. Я три часа перед этим бродил по городу, мысли все только о ней. Цеплялся взглядом за каждую встречную. Ненавижу себя за это. Взрослый ведь мужик, а все пытаюсь догнать, уцепиться за этот образ из детства. Что я ей скажу? Сдался ли я ей вообще? Она, конечно, замужем. А вдруг муж ревнивый. И тут я к ней прихожу, призрак прошлого. Смотрю на детей, которые плещутся в фонтане, и натурально им завидую. Последний раз я плавал еще у себя в родном городе и, наверное, с Ларой. Лара, Лара, Лара… Самому уже тошно от этого помешательства. Хотел бы, давно нашел! Ведь и фамилию, и отчество помню, и дату рождения. Сейчас это не проблема. И до меня начинает доходить… По Ларе ли я так дико тоскую? Может, мне хочется вернуть совсем не ее, а то время? Вернуть свою юность, свое детство. Книжки свои библиотечные, велосипед. Зарядку по утрам и мамин морс клюквенный. Одноклассников, галстук пионерский. Борьку и Даню, шахматы, которые я отдал Толику из соседнего двора. Наш красный дисковый телефон, солдатиков, папой привезенных из Калининграда. Коллекцию календариков, томик «Трех мушкетеров». И ножик перочинный. Мне дед его сделал. Сам.Часть 1
21 сентября 2016 г. в 22:15
Отвратительно жаркий июль. Павел что-то вещает про госзаказы, только и успевает вытирать пот со лба. Я же сегодня не настроен на работу, просто смотрю на часы и жду окончания совещания. Решаюсь снять пиджак (давно пора), слегка ослабляю хватку галстука и вновь перевожу взгляд на стрелки часов. Тик-так, тик-так. Издеваются надо мной. Слишком медленно.
— Что скажете, Сергей Анатольевич? — вдруг уставился на меня своими блеклыми серыми глазами Павел. Меня слегка передернуло от внезапно раздавшегося имени. Бормочу что-то невнятное и вновь берусь за галстук.
— Паш, может, перенесем этот вопрос на следующее совещание? Я сегодня неважно себя чувствую.
— Как скажете, — нервно пожимает плечами, начинает собирать бумаги — Тогда, как мне кажется, на сегодня все?
— Да-да, можете расходиться, — пытаюсь улыбнуться коллегам. — Увидимся в обеденный перерыв.
Дожидаюсь, пока последний человек захлопнет за собой дверь, и, наконец-то, опрокидываюсь на спинку стула, швыряю на стол галстук и расстегиваю верхние пуговицы рубашки. От невозможной духоты темнеет в глазах. Наливаю себе стакан воды из графина, попутно расплескав немного на галстук. Затем еще один стакан. И еще один.
Такой дикой жары я не припомню с… Да, пожалуй, с того лета, когда мне исполнилось тринадцать. Дед мне подарил на тот День Рождения перочинный нож. Красивый, с резной рукоятью, он сам его сделал. Я так гордился своим ножом, всегда носил его с собой, показывал ребятам во дворе. У меня, конечно, был до этого перочинный нож. Я обменял шахматы на него у Толика из соседнего двора. Потом пожалел. Его ножик был совсем тупенький и в руке лежал неудобно. А нож деда — как влитой.
В то лето я познакомился с Ларой. Как сейчас помню, заехала к нам во двор на велосипеде — цепь слетела. В белом таком комбинезоне была и в сандалиях. Попросила меня помочь, первый раз, говорила, слетела. Провозились не меньше часа с ее цепью. Уж и деда Витю из пятого подъезда звали, и Кира из седьмого. В итоге сам все сделал, за что она позвала на пирожки в гости. Лара жила от нас через два дома.
Потом я пришел на блины, послушать приемник, поиграть в шашки. Мы ездили на речку спасаться от жары, рыбачили. Я ей рассказывал про Жюля Верна, Эдгара По, Кира Булычёва. Про свои модели самолетов. Про то, как запускать воздушного змея и про то, как правильно пускать камешки по воде. А она так завороженно слушала. Удивлялась, соглашалась. И все смотрела на меня синими глазами-блюдцами, и смеялась своим колокольчиковым смехом. А я все не мог налюбоваться ею. Маленькая, тоненькая такая и теплая. Волосы короткие у нее были, как у Алисы Селезневой. Я вообще тогда влюблен был в Алису Селезневу, и так доволен был прической Лары.
Придешь к ней с утра пораньше, постучишь в окошко (она жила на первом этаже), Лара, еще немного сонная, высунется наполовину из окна, протянет холодное яблоко и прикажет ждать. И ты стоишь, кусаешь яблоко, смотришь вокруг на этот летний советский рай, и хочешь нарисовать, написать это лето, до того я был счастлив тогда. Радовался каждой росинке, каждому листочку. Собирал облепиху с палисадника и слушал радио, что по утрам доносилось со второго этажа
И вот, наконец-то, спускалась она — в легоньком платье (и откуда только у нее было столько их, распрекрасных?) с конфетами или книжкой и с неизменными рассказами про свою кошку Таисию. Шли к озеру, или к речке, а если жара немного спадала — гуляли по городу. Перепадет денег — на карусели, нет — в парк. Разговаривали обо всем на свете, и никак не могли наговориться. И так я тогда удивлялся тому, как легко сошелся с девчонкой. И сам себя же исправлял. Никакая она не девчонка. Девочка!
Сидели мы как-то вечером в конце августа с Борькой и Данилом у нас во дворе, жгли костер (на такие посиделки девочек не зовут). Мы каждый год за несколько дней до школы так делали. «А как там у вас с Ларой?» — внезапно спросил Даня. «В смысле?» — я сразу как-то ощетинился, уж очень не любил, когда они про нее говорили. «Ну, вы уже того?» — глядя на мой испуганно-непонимающий взгляд, добавил: «Целовались?». Уж так меня выбесил этот его вопрос, аж кулаки зачесались. «Тебе-то что?» — только и выцедил я, глядя на него.
Внезапно Данил раскатисто рассмеялся, а Боря к нему присоединился. Мне стало как-то одновременно и обидно, и неловко. Я ведь даже и не думал-то до этого о том, чтобы поцеловать Лару. «Я, знаешь, в таких делах не торможу», — это уже Борян заговорил: «Чуть понравилась — сразу целую». С минуту я рассматривал их довольные рожи и, не выдержав, пошел домой. К слову, на самом деле из нас троих первым поцеловался, все-таки, я.
На следующий день я ждал Лару у ее подъезда, засунув руки в карманы своей белой ветровки. Город еще был зеленый, но лето и жара уже шли на убыль. На душе было как-то погано. И из-за вчерашнего разговора, и из-за уходящего лета. Тихонько скрипнула дверь, и я увидел перед собой ее. На Ларе были темно-синие штаны и свободная вязанная кофта белого цвета. Волосы были убраны назад ободком (за лето они прилично отросли). Я смотрел на Лару, и не мог отвести глаз. Уж так все это хорошо на ней смотрелось. Стоит ли тут еще упоминать про ее глаза и загорелую кожу, которую так подчеркивал белый цвет? «Чего молчишь?» — пробормотала она и ткнула меня пальцем в локоть.
«Почему мы с тобой не целуемся?», — после двухминутного переминания с ноги на ногу, наконец, выпалил я. И пожалел об этом, конечно же, сразу. Она смотрела на меня пристально-пристально и молчала. А потом, глубоко выдохнув, спросила: «Ты дурак?». Мое тринадцатилетнее мужское эго было уязвлено. «Почему сразу дурак?», — аж руки из карманов вытащил от возмущения.
«Зачем нам целоваться?», — говорила, а глаз своих синющих не сводила с меня. И, правда, зачем? Мне прям так уж и хотелось? Нет. «Да там Боря с Даней. Они...», — начал я было оправдываться, как вдруг она взяла меня за руку и улыбнулась. «Пообещаешь, что никуда от меня не денешься?», — честно говоря, от этих ее слов у меня сперло дыхание. Говорить не мог совсем под взглядом этих невыносимо ярких, сияющих глаз. Воспоминания об этих глазах я пронес с собой через года. «Клянусь», — прошептал я и робко ее приобнял.
«Хочешь, подарю тебе что-нибудь?»,
— внезапно я начал рыться в карманах. «Зачем?», — раздался ее приятный смех. «Хочу доказать серьезность своих намерений». Ключи, фонарик сломанный, читательский билет, несколько шурупов, жвачка и ножик… «На, бери» — протягиваю ей нож. А она стоит и не шевелится. Потрясла головой и прошептала: «Нож взять не могу». Я честно хотел подарить ей его, но когда Лара отказалась, я, все же, мысленно вздохнул от облегчения. «Тогда жвачку возьми. Она чешская, еще две пластинки осталось».
Поцеловались мы через год. И до конца школы целовались. А после выпускного она сказала, что «в нашем захолустье нет пространства для личностного роста», бросила меня, потому что «не верит в отношения на расстоянии» и уехала в Москву учиться. Я же остался в нашем небольшом городишке и поступил в единственный у нас университет. Честно, отпускало долго и мучительно, ломало всего изнутри. Но я справился. Волею судьбы после университета попал в Москву. Специально не искал ее, но вглядывался в каждое лицо, ища эти чертовы глаза-блюдца.
И ищу до сих пор. Последние пару лет уже до паранойи доходит. Бывает, сажусь в машину и катаюсь целый день по Москве. И ведь понимаю, что ее вполне может и не быть в этом городе, она могла измениться до неузнаваемости, больше 20 лет прошло. И все равно ищу, а зачем — непонятно. Я ведь женатый человек. Люблю и жену, и дочь свою Полину. Но что-то разрывает меня изнутри от тоски. И кажется, будто только она единственная — Лара — сможет вдохнуть в меня жизнь.