Просто история про Сашу и Данилу

      В общем-то, Саша был самым обычным омегой. Было только одно «но»: в детстве он заболел воспалением лёгких, и лекарства, которыми его напичкали в процессе лечения, испортили его эндокринную систему. В результате он перестал чувствовать запахи альф и сам почти потерял запах. Не такая уж и трагедия, подумаешь, мальчик истинного не найдёт, но ведь общество давно цивилизованное, найдёт кого-нибудь не по запаху, а по вкусу, так сказать. Зато трагедией оказалось другое: из-за гормонального дисбаланса в организме мальчик начал полнеть на глазах, и к совершеннолетию «очаровательная омежья пухлость» превратилась в один сплошной «жиртрест». Таких омег не любили даже те альфы, которые предпочитали полненьких, и только сами альфы могли объяснить, где заканчиваются полненькие и начинаются толстые. В школе омеги жалели Сашу, чувствуя своё превосходство над ним, альфы унижали, как могли, и Саша навсегда усвоил, что он урод, ни один альфа на него не клюнет, от него воняет, хотя на самом деле он знал, что от него ничем не пахнет, а ещё он никогда не выйдет замуж, не родит детей и умрёт в доме престарелых на социальном пособии один-одинёшенек, если до этого не лопнет от переизбытка жира. Ну что ж, ладно. Саша никогда ни с кем не задирался, не отвечал на оскорбления, только сжимал зубы и неподвижно смотрел в одну точку. Его тормошили, забрасывали камнями и снегом, толкали на скользких местах чуть ли не под транспорт – он был непробиваем. Когда жертва не сопротивляется и не огрызается, она не интересна, и от чокнутого неполноценного омеги отстали.       Данила был таким же самым обычным альфой. У него был влиятельный дед, полковник милиции, но он умер раньше, чем Данила окончил школу, и не успел пристроить внука по своим связям. Его сын-омега, папа Данилы, оказался беспутным, развёлся с альфой, проистерился некоторое время, почти спустил всё состояние, накопленное отцом, потом ударился в поиски личной жизни и ничем не мог помочь собственному сыну. Да сыну, в общем, и не надо было, он собирался, как все нормальные альфы, поступить на программиста и зашибать деньгу в каком-нибудь офисе престижной фирмы, ковыряться в «железе» и втихую материть тупых ламеров, не способных нажать простенькие клавиши на долбанных клавиатурах. Это теперь модная профессия, платят много, а делать в целом нечего, если хорошо своё дело знаешь. Именно Данила был во главе альф, которым первое время было в кайф издеваться над необычным омегой. Именно он придумывал самые обидные прозвища для Саши, метко кидал в него снежки и камни, поставил ему подножку, после чего Саша едва не оказался под отъезжающим автобусом, обозвал его папу-омегу, явившегося разбираться после этого случая, тупой жирной шлюхой, получил оплеуху, но тем и отделался. Никогда ничего ему за это не было. Внук полковника, пусть и мёртвого. Уважаемый человек был. В личной жизни Даниле всегда везло. Не то чтоб он был особенно красив, особенно вкусно пах или умел соблазнять наивных юных омежек – ни внешности, ни талантов у него не было. Просто он жил в пригородном посёлке в райцентре, на фоне имеющихся там альф он выглядел наиболее выгодно. Крепкий, но не «шкаф» с буграми мышц, в меру умный, чувство юмора черноватое, но есть, пьёт много, но ухитряется оставаться самым трезвым в компании, к омегам относится культурно, цветы подарить может, красивые слова поговорить, за гаражи или в любой схоромный угол не тащит. В общем, по местным меркам принц. Но ни один омега у него надолго не задерживался. Взаимно удовлетворились и разбежались, никаких серьёзных отношений. Школа осталась за плечами, институт худо-бедно тоже остался, хотя за наплевательское отношение к учёбе его дважды чуть не выгнали, с работой в офисе не сложилось, но в районную госструктуру сисадмином его всё же взяли – а постоянных отношений как не было, так и нет. По идее, этому должно было быть объяснение.       Летом Данила ушёл в отпуск и целыми днями бесцельно слонялся по посёлку. В один из пасмурных, но тёплых безосадочных дней он заметил Сашу, пропалывавшего в своём огороде клубнику, и подошёл. У Саши были грязные джинсы и руки, спутанные волосы, раскрасневшееся потное лицо.       – Эй, жирный! Разговор есть!       Саша вздрогнул от неожиданности, монотонная работа его умиротворила, а тут призраком школьного прошлого вынырнул знакомый резкий голос.       – Чего тебе? – Саша, вытирая пот и оставляя грязевые разводы на лбу, послушно подошёл к забору.       – Тут такое дело… Я для тебя как-нибудь пахну? Ну, как альфа?       – Нет. Запахи я не различаю с детства, и с тех пор ничего не изменилось.       – Ну, тогда ты сам никогда не узнаешь, если я не скажу. Просто ты мой истинный омега. Это стопудов, годами проверено. Но ты же сам понимаешь, ты страшный, а у меня не может быть омеги-урода.       – Понимаю, – Саша спокойно кивнул. – А как ты мог понять, что я твой омега? У меня нет запаха.       – Есть. Только я один его чувствую. Даже врачи, которые тебя лечили, не чувствовали, а меня вот угораздило. Запах слабый, и я бы не сказал, что приятный, обычный, просто сам факт того, что я его чувствую, говорит в пользу теории истинности.       – Ясно. Спасибо, что сказал, – Саша всё так же спокойно вернулся к прополке. Данила невольно обиделся. Ишь, жиртрест ходячий, ему тут говорят, что у него есть истинный альфа, который от него отказывается, а у этого ноль эмоций. Где истерики, слёзы, проклятия, попытки выцарапать глаза Даниле или самоубиться? Даже не расстроился! Захотелось как-то побольней его оскорбить от злости, но подходящих слов не нашлось. Данила просто сплюнул под ноги и ушёл с чувством полного морального неудовлетворения. Такое ощущение, что Данила испытывает за этого вшивого омегу все полноценные эмоции.       – Новость слыхал? – весело улыбнулся папа-омега, привычно прихорашивающийся у зеркала. – Твой одноклассник Саша замуж выходит.       – Какой одноклассник Саша?.. – Данила застыл в прихожей с кроссовкой в руках.       – Ну этот, толстый, который папу на тебя натравил. Тебя тогда чуть в милицию не затащили, помнишь?       – Этот?.. Какое ему замуж? Он же страшный. Кто его возьмёт?       – Родители договорились, нашли ему кого-то. Кажется, преподаватель в вузе, ему за сорок, старый импотент, которому уже хорошенькие омеги по барабану, лишь бы формально муж был. А выйти за него может только такой вот бедняга, у которого тоже выбора нет. Потом дитё усыновят, одиноким-то не дают усыновлять. И будут жить себе не хуже других.       Данила почему-то не мог спокойно поужинать и не запомнил, что вообще ел. Понятно, почему Саша никак не отреагировал на новость об истинном альфе. Запоздала новость, он уже сосватан. Странно, от него не пахло никем другим. Жених ещё не поставил метку, видимо. И зачем ему, в самом деле. Такой урод всё равно никуда от него не денется. Снилось Даниле что-то странное: два медведя в лесу, ночью, при свете факелов, занимались перетягиванием каната. Рычали, грозно сверкали глазами, брызгали слюной, изо всех сил тащили друг друга на себя. Вдруг канат извернулся, вырвался из их лап и оглушительно хлёсткими ударами опрокинул обоих медведей в траву. И вот вокруг них уже не факелы горят, а деревья. Весь лес в дыму и огне. Данила начал задыхаться. Заметался на кровати и проснулся. Было десять часов утра, жара, солнце нагло светило прямо на сумасшедше взбитую кровать.       Сегодня возле дома Саши стояла машина, белый внедорожник «Тойота», выглядящий богато и пафосно. Несмотря на пыль поселковых дорог, идеально чистый. Данила знал, где в заборе достаточно большая дырка, чтоб наблюдать весь двор, и почему-то направился к ней. Во дворе чинно сидели на скамейке Саша и какой-то мужик с седеющими волосами, морщинистым лицом и занудно-деловыми очками. В руках у мужика был планшет, и он тыкал в него холёным пальцем с золотым перстнем.       – Это полная чушь, даже не пытайтесь читать, – говорил он мерным лекторским голосом. – Игнатьев смутно представляет себе политику Германии в 18 веке, как историк он весьма посредственный. Лучше прочтите Скобелева, он очень доходчиво излагает проблему Ближнего Востока, у меня даже первокурсники понимают, и вы должны понять.       – Хорошо, – послушно кивал Саша, и глаза у него были пустые, мёртвые. Совсем как тогда, в школе, когда над ним издевались, а он игнорировал.       – Теперь перейдём к экономике. Так… «Макроэкономика США» – это для вас слишком сложно. «Искусство торговли на бирже»…конечно, полезно, но вам точно не пригодится…       – Может, «Капитал»? – безлико вякнул Саша. Мужик воззрился на него как на дауна. С брезгливым сожалением.       – Нет, даже не пытайтесь это читать. Омегам подобное чтиво вредно, пусть бы они его и понимали. Вот, возьмите лучше это, «Экономика для школьников». Самые азы, доступно изложено, как раз то, что следует знать начитанному омеге. В наше время омегам не нужно быть образованными, но мой будущий супруг должен минимально разбираться в каждой науке.       Что за фигня?! Данила прекрасно знал, что Саша закончил экономический факультет престижного вуза, только почему-то не пошёл работать. Наверно, опять начались проблемы со здоровьем. Но уж «Капитал»-то он точно изучал в вузе вдоль и поперёк. И вообще, он умный, он ещё в школе был головастым, а тут из него идиота делают! И он даже не сопротивляется!       – Ну, на сегодня всё, – мужик спрятал планшет и протянул Саше флешку. – После такой нагрузки вашему мозгу нужно будет отдохнуть. Что вы предпочитаете читать для расслабления?       – Ничего. Для расслабления я фильмы смотрю, – буркнул Саша. Мужик понимающе усмехнулся, мол, всё правильно, типичный недалёкий омега. Но Данила точно знал, что Саша любит читать фентези и приключения, он когда-то себе сам деревянные мечи строгал и играл сам с собой в Арагорна. Почему-то много знаний о Саше накопилось со школы, Данила даже не ожидал. Но он хорошо представлял, как отреагирует этот очкарик на известие о том, что его будущий муж читает мерзкую бессмысленную фантастику, а ведь Саше всю жизнь жить с этим человеком. Во двор вышел папа Саши, тот самый, которого когда-то при школьниках назвали тупой жирной шлюхой. С тех пор Данила боялся этого папу с внушительными телесами, зычным голосом и мощными оплеухами. Старший омега бдительно зыркнул в сторону дыры в заборе, и Данила удрал.       Прошла ещё неделя. Данила бухал в райцентре с друзьями, шумной раскрепощённой до омерзения компанией. Он просадил все свои деньги и деньги, украденные у беспутного папаши. Всё равно папаша тратится только на бесполезные свидания. Пиво, водка, виски, дорогие коктейли, клубы, гашиш, кокс…когда дело доходило до очаровательных доступных омежек, Данила выбывал из тусовки, вырубаясь на месте. Потом просыпался на полу чьих-то квартир, на скамейке в парке, под какими-то заборами, на детской горке. С каждым днём ему нужно было всё больше разных веществ, чтоб отрубиться, и он увеличивал дозу, теряя человеческий облик. Вечером он и четверо таких же утырков-альф снова шли в клуб. По пустынной тёмной улице им навстречу шёл пухлый омега в очень идущем ему нарядном костюме. Уже изрядно подвыпившие альфы окружили его с похабными ухмылками на рожах, а Данила замер, не понимая, почему так тревожно.       – Ребята, я не собираюсь с вами развлекаться, мне нужно на электричку, – заговорил омега, и всё стало на свои места. Саша. Какого чёрта он делает тут в такое позднее время?       – Отвалите от него, – Данила чувствовал, как из него стремительно уходит хмель.       – Даня, не боись, обдолбаться и уснуть всегда успеешь. Можешь идти вперёд, мы щас догоним.       – Это же Саша, мой одноклассник…       – Ну понятно, тебе противно его трахать. А мы-то его не знаем.       – Но он же урод…он жирный урод… Как можно его?..       – Ой, привереда! У него есть дырка, и этого хватит! Не туда, козлы, вон в те кусты! Закройте ему рот!       Сашу уже волокли в кусты, а он снова не сопротивлялся. Он был в полном шоке от того, что впервые в жизни альфы проявили к нему какой-то интерес. У него были огромные и какие-то по-детски изумлённые глаза, наивные, пока ещё без страха…и впервые не равнодушные, когда ему грозит опасность. Следующая картина, которую Данила запомнил – он держит за горло одного из альф, приподняв его над асфальтом. Тот хрипит, дрыгает ногами, но не может вырваться, а весу в нём, небось, больше чем в самом Даниле. Потом перед глазами повисла красная пелена, сердце бешено колотилось, дыхания не хватало, во рту почувствовался вкус крови. Когда пелена спала, один из альф валялся под деревом и безуспешно пытался встать, второй лежал носом в асфальт и не двигался, двое убегали, пугливо оглядываясь, и один из них хромал. Саша прижимался спиной к фонарному столбу, от него остро пахло страхом.       – Не бойся…не бойся… – хрипло бурчал Данила, рассматривая свои руки. Они были красные и ужасно болели, просто отваливались, наверно, завтра он не сможет ими шевелить. – Что тут было?..       – Ну…ты рычал…прям как зверь…и дрался как-то дико…как первобытный человек…у тебя, оказывается, медвежья сила…       – Ничего подобного. Раньше меня нехило побивали…я вообще в драках не мастак…       – Можешь не верить, но, если бы ты не очнулся, ты бы их поубивал.       – Что за чёрт?.. Почему?..       – Ну… инстинкт… Ты же сам сказал, что я твой омега, значит, инстинкт защитить…       – Какой ужас… Я и не думал, что это так работает… – Данила вытер руками лицо, не замечая, что на лице появляются кровавые разводы. – Это ж сколько, блять, у меня проблем теперь будет из-за тебя! Меня ж живьём сожрут! Ещё чего доброго в тюрьму упекут из-за какого-то грёбанного жирдяя, за каким-то хреном выползшего ночью в город!       – Я приехал за костюмом на свадьбу… – Саша попятился, и от него снова пахнуло страхом. В груди у Данилы что-то противно закололо, наверно, от перенапряжения.       – Иди на вокзал. Иди давай, бегом!       Саша послушно пошёл, выдавая свой страх неровными неуверенными шагами. Данила шёл следом на некотором расстоянии. Мог бы идти дальше в клуб, но его вёл всё тот же дебильный инстинкт защитить.       – Почему ты не сопротивлялся? – буркнул он, наблюдая, как Саша берёт билет. – Тебя же волокли в кусты насиловать.       – Я не ожидал. Я был железно уверен, что застрахован от всяких таких посягательств. Слишком страшный.       – Ты их слышал? Главное, чтоб дырка была, они ж бухие были! Хоть бы какой баллончик с собой носил!       – Уже не надо. У меня скоро появится официальный муж, который будет меня защищать.       Саша сел на электричку, а Данила долго провожал электричку пьяными глазами на один сплошной зрачок. На следующий день его заловила милиция, допросили его по теме избиения четверых человек и из вразумительного добились от него только молчания. Потом пожилой капитан загадочно дохнул сигаретным дымом ему в ухо. «Истинный твой?». Данила воззрился на него мутными глазами. «Ну-ну, швыряться людьми, как мячами, такие хлюпы, как ты, не могут. Если только у них истинные не завелись». Дело каким-то образом замяли. Отпуск подходил к концу, надо было возвращаться домой, хоть для приличия крыльцо покрасить, огород прополоть, а то папа всё по свиданиям скачет. Альфы обычно меряются машинами, у кого круче, но Данила из этой примерки выпадал. Ему от деда достался старый «фордик» облупленно-красного цвета, который он пытался оттюнинговать и прокачать, но вечно денег не хватало. Зато движок туда умудрился поставить помощней и на трассе «мерсы» обгонял. Хоть этим выделялся из среды юных обладателей «лексусов», «бентли» и «майбахов». Дом Саши пролегал на пути из города к дому Данилы, и в тот день возле него собралось прилично машин, украшенных лентами и шариками. Данила затормозил в отдалении и вышел из «фордика» посмотреть, что происходит. Вроде, всё было очевидно, украшенные машины, кучка нарядных людей с цветами на одеждах, ароматы омежьих духов…но Данила будто до последнего отказывался это понимать. На солнце сверкнули очки знакомого мерзкого типа с планшетом умных книг. Рядом с ним стоял Саша. Элегантные идеально отглаженные брюки, белоснежная рубашка со вздувающимися от ветра рукавами, бордовый жилет с узорами и золотистыми пуговицами, волосы тщательно расчёсаны и зажаты в хвост. Глаза мёртвые. Вокруг пляшут люди, говорят что-то с сияющими улыбками, обсыпают их с этим очкариком лепестками цветов, монетами, жених держит его за руки, осторожно и будто бы брезгливо, а у Саши вид такой, словно в него камнями бросают. Обернулся машинально, как бы ища где-нибудь спасения. Увидел Данилу. Непонятно, на что Данила надеялся, но точно не на то, что глаза у Саши останутся по-прежнему мёртвые, безэмоциональные, как кукольные. Должно же было что-то измениться! Данилу захлестнула злость, он, не раздумывая, рванулся вперёд, за несколько яростных шагов достиг Саши, без труда вырвал его руку из руки мерзкого очкарика и потащил к своей машине. Все за их спинами охренели, особенно очкарик, потом родители Саши закричали и бросились в погоню. Сам Саша снова не сопротивлялся, и Данила с глубоким раздражением подумал, что ему голову отпиливать будут, а он и не подумает сопротивляться. Сашу запихнули в машину, старый «фордик» резко сдал назад, лихо развернулся, подняв тучу пыли и едва не сбив подбежавших преследователей бампером, и помчался прочь с пробуксовкой и нарастающей скоростью. «Вот теперь я конкретно влип. Похитил человека прямо со свадьбы… Почему он не пристёгивается? Омеги со мной вообще боятся ездить, а этот сидит, как пень, смотрит куда-то мимо стекла и выглядит сущим зомби! Тьфу ты, связался с психом! И ведь теперь не понятно, что с ним делать! Зачем я его похитил?..»       С полчаса путь продолжался в полной тишине, потом «фордик» остановился во дворе симпатичного синего дома в другом посёлке. Машину сразу окружили две собаки и с изумлением обнюхали.       – Где мы? – Саша впервые открыл рот. Голос немного осип.       – Дом моего деда. Оставил мне по завещанию, чтоб непутёвый папка его не спустил. Теперь дом только мой.       – А я думал, твоему деду принадлежал дом, где вы живёте.       – Не, это был дом отца. Он, когда от папки уходил, всё ему оставил, лишь бы его больше не видеть. Это вот Тарзан и Проглот, – Данила ткнул пальцем в собак и выполз из машины, ворота закрывать. Саша тоже вышел. Красивая немецкая овчарка и огромный клубок чёрного длинного меха, обе собаки, бросились его обнюхивать.       – А у нас нет собак. Мне всегда хотелось, но папа не любит, – Саша осторожно гладил собак. Те не возражали.       – Зато у вас кошка есть.       – Сбежала. Или папа увёз её куда-то и бросил. Она заносила в дом блох.       – Печально. А у меня Анфиса, Лаки и Баста. Анфиса чёрно-белая, Лаки трёхцветная, Баста чёрная.       – Кто их кормит, пока тебя тут нет?       – Соседи. Деда и его зверьё тут все любили. Сам я тут набегами бываю.       Саша отвернулся и поморщился. Ну конечно, заваливается сюда с кучей друзей и легкодоступных омег, когда есть деньги и повод. В кухне пахло кошками, и за Сашей тут же принялись следить внимательные зелёные глаза из тёмных углов. Зазвенели ключи об стол, зашуршала одежда в углу, зашипел баллончик освежителя воздуха. Запахло сиренью.       – Переоденься во что-нибудь, запачкаешь свой марафет, – Данила пошуровал в шкафу и извлёк домашние штаны, майку и рубашку. Всё пахло лавандой, вернее, лавандовым средством от моли. – Это ещё мой отец носил, он таким боровом был. В общем, тебе должно подойти. Иди в комнаты.       Всего комнат было две, на них в общей сумме приходилось семь окон, поэтому дом был очень светлый. Неожиданно новая чистая мебель, дорогой телевизор, красивые золотистые шторы, цветы на окнах, много посуды и книг на полках шкафов, чёрно-белые портреты на стенах чередуются с цветными фотографиями. И везде мелькает симпатичный благородного вида пышноусый альфа с приятной чуть снисходительной улыбкой. На чёрно-белых портретах с ним рядом был милый омега, застенчиво улыбающийся и вызывающий сильное желание запустить руку ему в пышную тёмную шевелюру волос. На цветных фотографиях омеги уже не было, альфа был весь седой и прятал глаза от объектива.       – Дедушка умер, когда мне было 6 лет, я его почти не помню, – Данила принёс поднос с чашками, где-то шуршал чайник. – Дед с тех пор очень сильно изменился.       – А твой отец не переживал, когда бросал своего омегу?       – Ну ты сравнил. Дед с дедушкой были истинные, а предки чисто для галочки поженились, потому что положено иметь семью. Тебе, кстати, идёт, – Данила окинул взглядом тушку Саши, спрятанную в одежду, повисшую на нём мешком. Отец Данилы и правда был сущий боров и, небось, вдвое выше Саши.       – Спасибо. Мне всегда идёт то, что нормальные люди не носят.       Они сели пить чай с бутербродами с колбасой, сыром и шпротами, с пирожными «корзинка» и солёным крекером. На кухне булькали пельмени, под столом тёрлись три пушистые кошки, потирающиеся об ноги нового знакомого. Пахло лавандовой отравой и сиреневым освежителем воздуха, за открытыми окнами жужжали пчёлы, порхали бабочки, колыхались цветы и старые вишни и яблони, где уже виднелись зелёные и зреющие плоды. Всё было слишком идеально. И чай был слишком вкусным.       – Комнаты надо вымыть, – вздохнул Данила, пожёвывая сыр. – Давно тут никто не прибирался.       – Интересно, сколько омег тут побывало в твою бытность хозяином дома? – задумчиво выдал Саша, глядя на одну из кроватей, покрытую зелёным пледом.       – Ни одного омеги не было. Это был дедов храм любви, гнездо старого орла. Он в завещании написал, что я имею право привести сюда только своего истинного, всякие прочие связи подальше отсюда. А когда у меня возникали планы провести тут парочку бурных вечеринок, под утро ко мне то ли во сне, то ли наяву приходил дедушка, ничего не говорил, только улыбался с портретов или сновал по дому, прибирался, цветы поливал. Он сторожит этот дом и никакого непотребства тут не допустит.       – Так тут у тебя призрак живёт?       – Не призрак. Воспоминания. Тут каждая вещь, каждый сантиметр квадратный площади помнит и любит дедушку, и, наверно, моё сознание как-то его материализует независимо от меня, когда я затеваю что-нибудь, что дедушка точно не одобрил бы… О. Соседи спохватились.       Во дворе послышался шум, потом утробное бурчание псов, и Данила вышел заверить соседей, что это действительно он тут, а не чужие какие забрались, всё нормально, зверьё он сам покормит. Саша некоторое время гипнотизировал глазами портрет неизвестного дедушки Данилы, подошёл к нему и осторожно коснулся пальцами холодного стекла рамки.       – Тут не останется ни одного воспоминания обо мне. Простите, что не оправдал ваши ожидания. Не такого истинного должен был привести сюда ваш внук.       Конечно, ему показалось, что портрет ему улыбнулся. Это была безадресная улыбка в никуда, а не конкретно ему. Разобравшись с соседями, Данила засучил рукава и взялся за уборку. Саша молча к нему присоединился, и некоторое время они просто спокойно прибирались в доме, будто так и планировали, будто сто раз так было. На фоне по телевизору шёл какой-то попсовый концерт. Саша доставал из шкафов книги, протирал пыль, жадно читал обложки и спрашивал, можно ли ему почитать то и это. Данила рассеянно махал руками, разрешая читать хоть всё сразу. О чём большая половина книг, он понятия не имел. Им под руки лезли кошки, довольные, что в доме есть люди, есть движение, ластились, лапали тряпки и играли с ними, провисали на венике и швабре, роняли шерсть на только что прибранные места.       – Ты им понравился, – с удивлением проворчал Данила. – На моих друзей они шипят и прячутся под мебель. За попытки погладить царапаются. Может, это потому, что от ребят то перегаром, то сигаретами несёт? Хотя от соседа дяди Толи и похлеще амбрэ постоянно, а они у него с рук едят.       – Будь у меня запах, я бы решил, что им просто нравится запах омеги.       – У тебя есть запах. И уж кошки-то с их обонянием чуют его сильнее, чем я.       Уборка уже перешла в кухню, когда Саша снова подал голос, не отрываясь от скобления застарелых пятен на плите:       – Как ты думаешь, когда по мою душу приедут?       – Наверно, вечером. Выловят где-нибудь папку, расспросят у него про мой дом и нагрянут.       – И…что мне тогда делать?..       – Что хочешь. Решишь вернуться к своему очкарику – на здоровье, решишь остаться – пожалуйста, живи тут. Хоть кошки будут довольны.       – А зачем ты вообще меня сюда привёз?       – Вот если бы ты сразу задал этот вопрос, я, может, чего и придумал бы ответить, а сейчас уже не соображу. Нафантазируй себе чего-нибудь хорошего и удобного, ты же любишь это делать.       – Откуда ты знаешь?..       – А я угадал?       Данила вдруг замер с тряпкой в руках. Вот вылетело случайно и оказалось правдой. Значит, Саша и в самом деле фантазирует себе всякие приятности, чтоб легче было переносить неприятную реальность? А откуда Данила взял, что так можно? Да он просто сам так делает. Представь хоть на десять минут, что ты успешный богатый альфа-самец с самым красивым омегой, если не в мире, то в стране точно, лежишь в шезлонге на палубе собственной яхты в Атлантическом океане и следишь через телефон в золотом корпусе, как растут в цене твои нефтяные акции. И то, что тебя лишили премии за скрытую нецензурщину на баннере сайта фирмы покажется тебе сущим пустяком. Вымышленные яхты, омеги и акции будут греть тебе душу хотя бы несколько минут. Интересно, а что воображал себе Саша? Богатого мужа-красавца, кучу детей-ангелочков, как в рекламах памперсов, успешно устроенный быт, бриллиантовое колье и песцовую шубу? Не, вряд ли.       – Угадал, – доносится до Данилы совершенно спокойный голос, и он понимает, что не удержится от вопроса.       – А что ты себе обычно фантазируешь из хорошего?       – Что я уважаемый экономист на процветающей фирме, у меня много друзей, которые ценят меня за мои личностные и деловые качества, невзирая на мою массу и форму тела, начальство ценит меня как сотрудника, и я могу смело смотреть в глаза тем, кто всегда считал меня пропащим человеком.       Данила снова на несколько долгих минут замер с тряпкой, занесённой над застарелым пятном от варенья в посудном шкафчике, потом подошёл к Саше с недоумением на всё лицо.       – А зачем ты тогда выходил замуж за этого очкарика? Он же видел в тебе домашнюю утварь с определённым набором запрограммированной им же информации! По сути та же фигня, что с пьяными придурками, для которых омега – это только дырка в нужном месте!       – У меня не было выбора. И сейчас нет. И вообще, мои фантазии несбыточны, это я никогда не забываю. Замужество не помешало бы мне их фантазировать.       Данила только открыл рот, чтоб выдать какую-то возмущённую тираду, как тут же со стуком захлопнул. Он внезапно всё понял. Саша не закалился за свои безрадостные школьные и студенческие годы, и его мёртвые глаза – не абстрагирование от реальности, не защитный барьер. Он сломался. Он просто мёртвое засохшее растение, с которым можно делать что угодно, он не возразит, не засопротивляется – ему просто нечем. И когда его глаза мертвеют, а лицо застывает — это не маска, это и есть он настоящий… Как всё жутко…       – Уже закат. Пока никто не приехал. Странно, хотя бы папа должен был на уши всех поднять. Он это умеет, – монотонный голос Саши ворвался в кашу панических мыслей Данилы, когда уборка уже была закончена, и Данила десятую минуту выкручивал уже почти сухую тряпку над ведром.       – Закат?.. У меня на крыше хорошо видно. Пошли на крышу?       Саша равнодушно повёл плечами, мол, куда хочешь. И они поднялись на крышу через пыльный чердак, типично захламлённый всем подряд и пропахший древностью. Черепица была непрочной, ноги могли скользить, и Данила цапнул Сашу под локоть, а то ещё не хватало, если он загремит вниз. Саша никак не отреагировал, мышцы его руки рефлекторно напряглись, словно сканируя, угроза это или нормально, и расслабились, решив, что угрозы нет. Тряпка тряпкой.       – Красиво, правда? – над их головами разливалось густо-багряное небо с крупным алым диском, медленно погружающимся в далёкую кромку леса.       – Угу, наверно, – глаза Саши отражали закат, не принимая его красоты. Он смотрел на небо с таким видом, будто хотел сказать: «Ну ты красивое, ну и что? Я урод, мне не понять ничего красивого». Данила сразу вспомнил двоих людей из своих знакомых, двоих омег, которых тоже считали уродами. У одного было некрасивое асимметричное лицо с большими ушами, длинным тонким носом, выпяченной нижней челюстью и крупными прыщами. Когда его внешность высмеивали, он громко матерился всем на потеху, пытался лезть в драки, истерил и всячески высказывал своё негодование. Оскорбления его злили и яростно подстёгивали опровергать его недостатки. Теперь он совладелец строительной фирмы, упакован не хуже министерских мужей, причём всего добился сам, и альфы за ним косяками ходят. У второго был всё тот же лишний вес, много лишнего веса, но, когда ему на это указывали в самой обидной форме, он высокомерно вздёргивал подбородок, заявляя, что он всё равно самый красивый, а кто считает иначе – придурочное чмо, и их мнение его сиятельное величество не интересует. Он запросто носил в институт яркие обтягивающие шмотки, выделяющие его полноту до омерзения, тряс свисающими боками, ярко красился и искренне считал себя красавцем, потому что его родители железобетонно убедили его в этом с рождения, и никакое общественное мнение сквозь эту стену родительской любви не пробивалось. Эти люди со всеми их очевидными недостатками не пропали, не сломались, выстояли, один на силе собственной воли, другой на силе родительского убеждения. А Саша…а что Саша? У него не было ни того, ни другого. И он просто верил всем словам о его уродстве, верил, как могут верить только дети, и с детских лет убеждён, что хуже других во всём. Данила лично его в этом убеждал много лет.       – Комары кусаются, – буркнул Саша, зябко поёжившись и потерев укушенную шею. Это был вялый намёк, что вид с крыши остался неоценённым, и ему бы обратно в дом.       – Пельмени будешь? – на автомате спросил Данила.       – Не, не хочу.       Тем не менее, Данила, усевшись с миской пельменей перед телевизором, придвинул ему другую миску, и Саша послушно взялся жевать. «Какой из него вышел бы послушный муж, что ни скажешь, всё сделает, – ехидно прозвучал в голове Данилы внутренний голос. – Тому очкарику именно это и было нужно, но тебе-то такого точно не надо, избавляйся, пока не поздно».       – Будешь спать на кровати, – Данила кивнул на кровать под зелёным пледом. – Я в другой комнате буду. К тебе может забраться Баста, она любит спать в дедовой постели. Не пугайся, если что, хотя она в темноте похожа на чёрта, вся чёрная и глазищи светятся. Но по мурчанию слышно, что не чёрт.       – Понял. Кошки в кровати – это хорошо. Пушисто.       Как ни странно, Саша в ту ночь спал, как убитый, не заметив, приходили ли к нему какие-то кошки или нет. Возможно, сказывалась бессонная ночь накануне, когда полночи дотошный папа заставлял его перемерять костюм, прикидывал, какая причёска ему больше пойдёт, рассуждал, как за столом рассадить гостей – в общем, развил бурную деятельность по последним приготовлениям к свадьбе. А вторые полночи Саша усиленно убеждал себя, что то, что случится завтра, неизбежно и ради его же блага, ничего лучше точно не будет, а если напиться и сбежать или ещё как-то сорвать свадьбу, то другого шанса стать хоть немного нормальным человеком ему не выпадет. Теперь же мозг требовал выходной и наплевал даже на то, что Саша всегда плохо спал на новом месте. А Даниле не спалось. С тех пор, как умер дед, он ни разу не спал на большой кровати с зелёным пледом, той самой, где когда-то спала самая удивительная пара истинных, которую он только мог себе представить. При жизни дедушка брал его к себе спать, когда Данила был ещё маленьким Даничком и оставался у них с ночёвками, пока отец на работе, а папа неизвестно где пропадает. Лицо дедушки он вживую помнит плохо, но хорошо помнит его запах. Дедушка любил готовить, это был его талант и его хобби, и от него всё время пахло смесью сдобы и молока. Даже если накануне он готовил мясо или рыбу, всё равно он умудрялся пропахнуть молоком и сдобой. Возможно, как думал Данила позже, это был его специфический омежий запах, тот самый, лучше которого для деда во всём свете не было. Когда их обоих не стало, их кровать превратилась для Данилы в своеобразное табу. Если считать дом храмом их любви, то кровать была алтарём в этом храме. И Данила всегда спал на диване, в последнее время ещё и спиной к портретам, потому что ему всякий раз по утрам казалось, что глаза дедушки на портретах становятся живыми и улыбка адресована конкретно ему. Будто портрет оживает. Это не пугало, а ужасно смущало. Дедушка явно в нём разочарован, но он очень сильно его любит, единственного своего внука, и всё ему прощает… «Ну вот я привёл в этот дом своего истинного, привёл. Видите, какой он? – думал Данила всю ночь, яростно вращаясь на диване и не находя удобной позы, чтоб уснуть. – Он страшный! Он уже почти ненормальный! У него стеклянные глаза, ноль эмоций, он скучный, забитый, тряпка, не способная сопротивляться даже очевидному насилию! Вы не такого омегу хотели для меня, я точно знаю. Я помню, когда я был маленький, дед мне обещал, что у меня будет самый красивый омега, а дедушка говорил, что если не самый красивый, то точно самый лучший. И где этот самый красивый и самый лучший? Я не позволю, чтоб такой урод был со мной! Ещё не знаю, куда я его дену, но он точно никогда не станет моим омегой. Даже если больше никто не сможет стать моим по каким-нибудь там тупым физиологическим причинам, хороший секс я себе всегда найду, а приспичит иметь детей, перестану предохраняться. Вот так вот, я свободный человек, я нормальный здоровый альфа, которого такое вот недоразумение удовлетворить не может, даже если бы очень хотело! А ему на меня плевать!»       Уснуть удалось утром, когда уже вставало солнце, но поспать довелось не больше часа: снаружи раздался истошный лай на фоне шума автомобильного двигателя. Данила вскочил, как подорванный, дико огляделся, покосился в сторону закрытой двери в другую комнату и отчётливо уловил из-за этой двери запах, слабый, но очень знакомый. Вчерашнее не приснилось! Блин! Лихорадочно заметавшись по комнате, он оделся быстрее, чем в армии по тревоге, и выглянул в окно. У калитки остановился белый пафосный внедорожник «Тойота», и из него уже вылезли родители Саши и его пока несостоявшийся муж, унылый очкарик. Они не рисковали стучаться в калитку, потому что та сотрясалась от прыжков яростно лающих собак с другой стороны. Не раздумывая ни секунды, как себя вести, Данила вышел во двор с видом человека, которому предстоит боксёрский поединок за чемпионский титул. Собаки, повинуясь его голосу, отошли, и он открыл калитку. Первым делом к нему бросился папа Саши, глаза злые, руки, похоже, так и чешутся драться. Слегка обнюхал Данилу на расстоянии, покосился на его шею, нахмурился.       – Саша у тебя? Правду говори, засранец! – Данила едва сдержал презрительную ухмылку. Даже родной папа не различает запах Саши и не может понять, пахнет от Данилы Сашей или нет.       – У меня. И я вам его не верну. Это мой истинный омега.       Такого заявления никто из присутствующих не ждал, у очкарика сделалось такое смешное вытянутое лицо, будто он начал превращаться в крысу.       – Чё ты нас тут лечишь?! У Саши нет запаха! – зарычал отец Саши, старый работяга с пивным животом и мощным ударом левой, особенно если в этой левой кусок арматурины.       – Это для вас нет. А для меня есть.       – Ага, рассказывай! Все врачи тупые, один ты такой нюхач вынюхал запах! Давай его сюда, ушлёпок, а то щас челюсть в затылок вмажу!       – Попробуйте, – Данила смотрел с вызовом, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна, и перед глазами начинают плясать красные точки. Опять инстинкт защитить. Только бы не потерять самообладание, как в парке, а то хрен знает, чем кончится. Для отца Саши этого вызова во взгляде хватило, он кинулся на Данилу, метя кулаком ему в зубы, но кулак был резко перехвачен. Может, впервые старому работяге, сержанту запаса, которого боялись местные молодые гопники, заломили руку за спину так, что искры из глаз посыпались. А потом позорно толкнули его тяжёлую тушу пузом в траву под яростное рычание готовых броситься собак.       – Не советую драться со мной, правда. Я выгляжу хилым, но у меня какой-то жар в теле горит, я его не контролирую. Если вы попытаетесь забрать Сашу силой, я вас в лучшем случае покалечу.       Отец Саши, матерясь, встал и уже начал искать, чем бы вооружить руки, но муж всем своим немалым весом наступил ему на ногу, пристально вглядываясь в Данилу. Пытался понять, верить его словам или нет.       – Ну, мне всё предельно ясно, – очкарик с видом оскорблённого достоинства нервно потрогал очки и скривился в подобии улыбки. – Молодой человек не нашёл в себе храбрости и благородства предложить законный брак такому…непрезентабельно выглядящему омеге, но, когда несчастному омеге попытались дать шанс стать человеком, он его…скажем так, присвоил, не спросив согласия. Очаровательные нравы. Мне здесь делать нечего.       Похоже, очкарик надеялся, что его начнут останавливать, уговаривать не отказываться от Саши и обещать разрешить эту проблему. Но родители Саши вообще не обращали на него внимания, гордая поступь оскорблённого принца к его белому коню и неоправданно долгое ковыряние в коне ключами осталось неоцененным.       – Проваливай, крыса. Шустрей давай, а то раздражаешь, – рыкнул на него Данила.       – Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?! – тут же взвился очкарик. – Во-первых, почему вы мне «тыкаете»? Мы с вами на брудершафт не пили!..       – Воняльник закрыл! Я с крысами на брудершафт не пью. Ещё слово, и я покормлю тобой собак.       – В самом деле, уезжайте отсюда. Без вас разберёмся, – хмуро проворчал папа Саши, даже не глядя на несостоявшегося зятя, который обернулся к нему в ожидании поддержки. Вот те раз, удар, откуда не ждали. Очкарое лицо вытянулось ещё сильней, возмущённо позачёрпывало ртом воздух, не находя слов, и белый пафосный внедорожник «Тойота», развернувшись с третьей попытки и едва не снеся соседский забор, укатил в рассвет.       – Если он твой истинный, почему ты пахнешь как свободный альфа? Ты не поставил ему метку? – а вот от папы Саши так просто не отвяжешься.       – Не поставил и не собираюсь. Замуж я его не возьму, но и за другого выйти не позволю.       – Так ты что, насильно его тут удерживаешь? Он, может, вообще не знает? – взгляд папы Саши стал по-настоящему опасным, именно такого взгляда Данила боялся.       – Знает, – сзади хлопнула дверь, и сквозь собак к ним вышел сам Саша, заспанный, помятый, лохматый, одетый во всю ту же мешковатую одежду с чужого плеча. Глаза опять мёртвые, голос безэмоциональный. – Он мне давно сказал. Просто проинформировал. И я здесь по доброй воле. Мне здесь нравится. Три кошки, две собаки, я им всем понравился. В доме прибрано, продукты есть. Я не хочу отсюда уезжать, и, если Данила разрешит, я останусь здесь жить.       – Разрешаю, живи, – поспешно сказал Данила и сам себя куснул за щёку. Слишком уж поспешно.       – А ты чувствуешь, что это твой альфа?.. – папа Саши весь замер, похоже, ожидая, что теперь сын начал различать запахи.       – Не чувствую. Но я ведь всё равно пропащий, и замуж меня больше не возьмут. А так я буду думать, что выбрал свою судьбу сам.       – Какую судьбу? Жить с альфой, который от тебя отказывается, но не отпускает? Конечно, ему же потом будет очень плохо, если отпустит, от истинных нельзя просто так отказаться, глянь ты, какой находчивый. И сам не гам, и другому не дам. А что про тебя люди скажут? А про меня ты подумал?       – Я ещё ни о чём не подумал, кроме того, что проголодался, а у нас есть пельмени, которые можно разогреть. А ещё собак покормить надо. И тут интернет ловит, можно работу поискать.       Папа Саши долго сверлил их обоих взглядом. Отец Саши нервно пыхтел, переступал с ноги на ногу и явно хотел вломить наглому юнцу. Но в итоге они оба убрались в сторону автобусной остановки, один с явным недоумением, второй с такой же явной надеждой, что узы истинности обоих этих придурков не отпустят, и в этот раз авось что выгорит. Конечно, родителям не хотелось для Саши такого альфы, как Данила, он уже плохо себя зарекомендовал у общественности. Но у Саши нет выбора, даже если он считает, что именно свой выбор он и сделал.       Потом Данила и Саша кормили собак и ели пельмени. Потом пришли соседи, пожелавшие познакомиться с Сашей и не понявшие, кто он Даниле и что тут делает. Потом наступил вечер, и Саша сидел у ноутбука, рассылал свои резюме в поисках работы. На другой день приехали его родители, привезли его вещи, не все, но самое необходимое, и отец даже к калитке не подходил, а папа выгрузил сумки во дворе и молча ушёл. А потом…дни пошли за днями, в доме, хранимом для истинных партнёров, установился застойный размеренный быт. Данила вышел на работу, Саша нашёл работу, его взяли в банк, кредиты выдавать. Зарплата маленькая, но перспектива карьерного роста. Они пересекались только по вечерам, утром Данила уходил раньше, вечером Саша приходил позже. И этими вечерами они ужинали чем-нибудь незатейливым, быстро готовящимся, смотрели телевизор, вяло обменивались новостями и комментариями телепередач. И обоим было странно уютно вести такое сосуществование. Они никто друг другу и ничего друг другу не должны, просто как соседи на общей съёмной квартире. Не друзья, не враги, создающие друг для друга взаимный уют, составляющие друг другу компанию. Только глаза у Саши были мёртвые, и Даниле с каждым днём всё сильнее казалось, что дом деда, в котором постоянно чувствовалась жизнь, некое особое тепло, не пропавшее со смертью хозяев, стынет. Гнездо старого орла рассыпается в прах. Даже портреты дедушки больше не улыбаются по утрам, и глаза у них такие же мёртвые, как у Саши.       Однажды Данилу на пути домой пронзило острое ощущение тревоги, когда его дом ещё и не показался из-за поворота. Тревога нарастала с каждым метром, и, ворвавшись во двор, он перешёл на бег, громко панически зовя Сашу и не понимая, что очень странно и несолидно паникует. Саши в доме не было, и Данила впервые осознал, как сильно дом пропах Сашей. Другие запахи на фоне этого просто не различались, словно прямо перед носом у Данилы стояла сотня абсолютно одинаково пахнущих Саш. А источника запаха не было, и это невыносимо тревожило, до дрожи в коленях, до бешеной тахикардии в груди, до красных звёздочек перед глазами. Данила вдруг понял, что не знает его номер телефона…и тут же обнаружил его телефон небрежно брошенным на столе. Многие вещи Саши тоже были на месте, не хватало только мыльно-рыльных принадлежностей и кое-чего из одежды. Куда Саша мог экстренно сбежать, прихватив с собой только умывательные штуки и забыв даже телефон?.. Несмотря на укол страха куда-то под четвёртое ребро, Данила схватил чужой телефон, нашёл там номер под названием «папа» и позвонил по нему.       – Слушаю, – раздался резкий раздражённый голос в телефоне, и Даниле захотелось тихо закопаться под плинтус. Но он набрался наглости, чтоб весьма напористо выдать:       – Где Саша?       – Саша? А кто его спрашивает? – что-то этакое было в голосе страшного папы, что Данила понял: сейчас его будут унижать.       – Данила спрашивает. Тот самый, у которого он живёт.       – Ах тот сааамый! А кто вы ему такой, напомните, пожалуйста?       – Его истинный альфа! – в голосе Данилы послышалось рычание.       – И чем вы можете это доказать, истинный альфа?       – Я чувствую его запах! Я зверею, если ему угрожает опасность! И можете расценивать это, как угрозу, кстати! Вы забрали у меня Сашу?       – Молодой человек, то, что вы чувствуете его запах, проверить невозможно, то, что вы звереете, ещё ничего не доказывает, мало ли психов на свете. Истинные альфы ставят метку своему омеге, даже если не хотят жениться на нём, и вам, как внуку человека, имевшего истинного омегу, должно быть это известно! А Саша в больнице. У него течка.       И крайне раздражённый омега прервал на этом разговор. Течка….Чёрт, как же он раньше не понял?! Запах стократ усилился, раньше Сашей так сильно не могло пахнуть в доме, у него ведь запах совсем слабый, а Данила так к нему привык, что забыл об этом! Тут же в голове лихорадочно завертелась вся информация про течки, которую он знал. По-нормальному они бывают у омег раза два-три в год, длятся от трёх дней до недели, в это время происходит гормональный взрыв, и для безболезненного, здорового протекания течки омега должен проводить её с альфой. В идеале, конечно, со своим альфой. Именно в это время у омеги самый высокий процент вероятности забеременеть, в остальное время омега беременеет, только если очень повезёт…или очень не повезёт, смотря, кто как это воспринимает. А у Саши гормональный сбой. У него течки где-то раз в год и очень болезненные. Он гормонально болен, и его гормональный взрыв превращается в пытку. Когда-то, ещё в последних классах школы, Данила слышал, как папа Саши жаловался учителям, мол, Саша даже с кровати встать не может, говорить не может, только жутко скулит, засыпает только после уколов, и выделения у него кровянистого цвета, хотя должны быть прозрачные или белёсые. Данила тут же представил, какой ужас испытал Саша, когда понял, что у него начинается течка. Небось, сорвался с работы, прибежал сюда, весь бледный, дрожащий и тихо стонущий от боли сквозь зубы, в панике вызвонил папу, собрал средства гигиены, какие были, и скорей в больницу… Данила так и не узнал, в какую… Но это его не остановило, он бросился объезжать все больницы подряд, и ему было достаточно просто высунуться в окно своего турбо-«фордика» и понюхать воздух, чтоб понять, что Саши здесь нет. Ближе к концу дня ему повезло: во дворе одной из больниц он унюхал уже практически родной запах Саши, слабый, отдалённый и наполненный страхом, как тогда, в парке, при встрече с пьяными альфами. Наконец-то…       Сашу поместили в уютную одноместную палату на 4-м этаже, возле палаты дежурил отец, патрулирующий коридор чётким армейским шагом, в руках у него была бейсбольная бита, и врачи почему-то не имели ничего против этого. Папа Саши сидел с сыном в палате, помогал ему справляться с последствиями течки, поскольку Саша не допускал до себя даже медбратьев-омег. Он истерил, громко кричал, забивался в угол кровати, пытался лягаться ногами и не позволял никому даже случайно прикоснуться к себе. Такого раньше никогда не было, но врач запретил медбратьям настаивать, объяснив психологию такого поведения: Саша встретил истинного альфу, поэтому и течка случилась раньше, чем предполагалось, на целый месяц, и теперь он инстинктивно желает сохранить себя чистым от чужих прикосновений для истинного альфы, даже понимая, что альфа этим не воспользуется. Данила всё это слышал, он слышал и громкие испуганные крики Саши из-за двери, и его жутко ломало, как от смеси самых сильных наркотиков. Ворваться туда, обнять, успокоить, защитить. Его омеге плохо, ужасно плохо, больно, страшно, он на грани безумия от паники, и его не видно, ничто не напоминает мозгу Данилы, что этот омега урод. Однако никто никуда не врывался, отец Саши смотрел с такой яростью и так красноречиво вертел битой, что не было сомнений, он бросится в драку на смерть, если Данила сделает хоть шаг к палате. Так продолжалось дня три, Данила спал на кушетке в больнице, не заботясь, засчитают ему прогулы на работе или нет. Потом под утро его разбудил острый мерзкий запах нашатыря под носом. Прижавшись к стене, он разлепил глаза и хмуро уставился на усатую злую физиономию пожилого альфы в белом халате. Он хорошо знал этого альфу. Заведующий отделением.       – Какой замечательный экземпляр. Надо запечатлеть для истории репродуктивной медицины, – увидев, что Данила очнулся, заведующий достал телефон и принялся нагло снимать его на камеру.       – Что вы делаете?.. – ошалело спросил Данила, морщась и потирая нос грязным покрывалом с больничным инвентарным номером.       – Заношу в анналы истории самого ужасного альфу, которого когда-либо видел в своей практике.       – Чего это я самый ужасный?..       – О, он ещё и не знает! Какая прелесть! – врач спрятал телефон и нервно хохотнул. – Судя по тому, что мне известно, вы сказали одному из моих пациентов, что он ваш истинный омега, выкрали его со свадьбы с другим альфой, привезли к себе домой и поселили там, заставив его родных надеяться, что их сын наконец-то будет и пристроен, и счастлив. Вытащит, так сказать, свой счастливый билет в жизни. Но ничего подобного! Его альфа безжалостно убивал бедного несчастного омегу всё это время! Находясь рядом с ним, он и не подумал его пометить, смешать запахи, хотя знал, точно знал, что у омеги запах есть, совсем слабый, едва теплящийся, последняя его надежда на возможность продолжения рода. Он проигнорировал омегу, заставив его жить рядом с собой, потому что инстинкты мешали отпустить. Если рядом не будет омежьего запаха, организму будет плохо, тревожно, а наш альфа не привык терпеть неудобства! Между тем, гормонально больной организм омеги умирал с каждым днём, смутно понимая, что должен что-то получить, но не получая этого. Запах усиливался из последних сил в надежде, что на него чудесным образом обратят внимание, и дошло до внеплановой течки. И снова ничего не случилось! Ну что ж, организм сдался. Ваш омега умирает, молодой человек. У вас было немерено времени, чтоб его спасти, и вы это время профукали. Теперь медицина бессильна, и это первый случай в моей практике, я просто не могу не занести его в анналы истории в назидание будущим поколениям.       – Как умирает?.. – в голове у Данилы шумело, кушетка под ним мелко подрагивала.       – Да очень обыкновенно. У него отказала эндокринная система, а без неё люди не живут. И знаете, что самое возмутительное в этой истории? Вы могли не только спасти его от смерти – вы могли его вылечить! Прошу прощения, если прозвучит грубо, но метка и регулярный секс с истинным альфой могли восстановить гормональный баланс в организме этого несчастного. Гарантия не стопроцентная, но вероятность высокая. Спустя каких полгода полноценной жизни рядом с истинным альфой омега смог бы зачать ребёнка, и это означало бы его выздоровление. Ну, конечно, речь не идёт о том, что вы, молодёжь, называете «перепих по-быстрому», здесь понадобилось бы много нежности, ласки, терпения, долгие попытки ликвидации мощнейшего комплекса неполноценности. Но результат мог бы вознаградить вас на всю оставшуюся жизнь. За мою почти 30-летнюю практику через мои руки прошли сотни тысяч омег, да, сотни тысяч. И это первый, который не позволяет коснуться себя никому, кроме родного папы, даже самым лучшим и опытным медбратьям-омегам не позволяет. Потому что у него гипертрофирован инстинкт верности. Его папа рассказал мне, что его колотило, когда тот, кого прочили ему в мужья, просто касался его руки. Приходилось отпаивать бедного омегу чаем с валерьянкой. Омега не чувствует запахов, он не понимал, почему ему так плохо от прикосновений чужого альфы. Да просто у него был свой. Вы…вы монстр, чёрт вас подери, – в глазах пожилого альфы появился странный болезненный блеск. – Мне не повезло встретить моего истинного омегу, но того, что есть, я люблю изо всех моих сил, у нас трое детей и пятеро внуков. А вы так обошлись со своим истинным… Я всегда считал себя сильным человеком, но сейчас я больше не могу находиться рядом с вами. Я сказал, что считал нужным, и очень настаиваю на том, чтоб вы очистили эту больницу от своего присутствия.       Вот тогда Данила всё же ворвался в палату к Саше. Он так никогда и не вспомнил, как у него получилось вырвать биту у Сашиного отца и одним ударом отправить этого самого отца в нокаут. Папа Саши ничему не противился, он стоял у окна с мраморно-бледным лицом и делал вид, что он предмет интерьера. Очень страшно было видеть его таким безучастным. Сам Саша лежал в кровати, свернувшись в клубок и отвернувшись к стене. Данила с поспешным отчаянием ткнулся носом ему в шею. От Саши ничем не пахло. Совсем ничем. И хотя шея была влажная от пота, не пахло даже потом. И тело ни единой мышцей не дрогнуло, не почувствовало ни чужого прикосновения, ни чужого запаха… Очнулся Данила в СИЗО. Из вопросов следователя он понял, что яростно орал на всю больницу, громил палату, избил пытавшихся его успокоить медбратьев, в общем, вёл себя как бешеный дикий зверь. Заведующий отделением вколол ему что-то, иначе его бы так и не усмирили. Данила не отвечал ни на один вопрос, только спрашивал, жив ли Саша и можно ли к нему, больше от него ничего не добились.       – Что, херово без омеги, да? – ехидно ухмыльнулся следователь. – Только о себе думаешь, ишь, твоему высочеству херово, надо, чтоб омега был под рукой и источал заааапах, понимаешь ли. А что пережил этот самый омега, не просясь ни к какому альфе и вообще никак не пытаясь облегчить свою участь, тебе по хрену. Какой интересный и типичный расклад.       – Просто скажите, что он жив… Пожалуйста… – Данила беспомощно жмурился, глаза болели даже от тусклого света единственной лампочки.       – Не скажу. Мёртв он. Ты тут уже третьи сутки торчишь, а он уже вторые сутки землю парит.       На глазах у перепуганного следователя Данила медленно терял человеческий облик по мере осмысления информации. Радужку затапливал зрачок, губы кривились, обнажая зубы, из горла вырывалось глухое нечеловеческое рычание, показалось, что из пальцев выдвигаются когти. Следователь успел шарахнуться в угол, и опрокинувшимся столом ему не придавило ноги. Четыре здоровенных лба из охраны не могли справиться с Данилой, он раскидывал их, как кегли, швырнул одного в стену и вырубил, другим выбил дверь в камеру. Завыла сирена, и следователя, задыхающегося в нереально мощных руках душащего его Данилы, спас только укол в шею от подоспевшего врача.       – Ну вы, старлей, как дитё, ей-богу! – бушевал врач, аккуратно укладывая отключившегося Данилу и проверяя пульс у валяющихся по камере охранников. – Кто ж сообщает такое альфе про истинного омегу?! Да ещё если этот омега так и не завоёван! Разбираться надо, если жизнь дорога! Этот бедняга запросто положил бы вас всех и без оружия, ему уже нечего терять, всё равно без своего омеги он подохнет через пару лет, пусть даже и в тюрьме за ваше убийство!       – Да живой его омега… – следователь хрипел, прочищая горло водой. – Я просто думал…ну…       – Реакцию вызвать, разозлить, заставить отвечать на вопросы? Или наказать за безобразие в больнице? Вот в следующий раз трижды подумаете!       Данила второй раз очнулся в СИЗО, на сей раз в смирительной рубашке с завязанными за спиной рукавами. Перед ним сидел врач.       – Спокойно, молодой человек. Учитывая все ваши обстоятельства, вам дали только пятнадцать суток ареста, и пошли уже пятые сутки. Ну, и потом ущерб больнице оплатить придётся за разбитую мебель и инвентарь. А ваш омега жив, следователь просто…ммм…ставил на вас следственный эксперимент, сообщая, что омега мёртв. Мда. Назовём это так… Он переведён в отделение интенсивной терапии, ждут, когда течка закончится, а потом он будет жить на таблетках, чтоб щитовидка и поджелудочная не перестали работать. С репродуктивной системой у него уже всё глухо, но главное, что жить остался. Всё понятно? Если будете себя хорошо вести, вас развяжут и покормят.       Данила кивнул и за все оставшиеся сутки ареста не произнёс ни слова, да его и не пытались больше допрашивать. Он машинально ел, машинально спал, машинально собирал вещи в нужный день и приехал на автобусе домой. К калитке было прикреплено письмо, в котором его извещали, что он уволен. Держать социально опасных элементов в государственной конторе не собираются, вредно для репутации. Только, если он хочет не портить себе трудовую, ему в течение дня нужно приехать и написать заявление на увольнение по собственному желанию, иначе его выкинут с «волчьим билетом». Данила засунул письмо в карман и вошёл во двор. Саша кормил собак. Запах у него был, совсем слабый, куда слабее, чем до течки, но он был. Наверно, это благодаря таблеткам. Конечно, они дорого стоят, вся зарплата у Саши будет на них уходить…       – Привет… А я…меня с работы уволили…       – Я знаю, сюда уже звонили и приходили. Ничего, другую работу найдёшь.       – Мгм… Как у тебя дела?       – Никак. На работе всё нормально, больничный дали. Заходи, я пельмени сварил.       Они спокойно поели, попили чаю, и Данила чувствовал, как что-то внутри оживает, распрямляется, крепнет. Всё было хорошо, от тёплого умиротворения глаза сами щурились, по телу разливалась блаженная нега. Только глаза у Саши были по-прежнему мёртвые, и это всё портило. Ну неужели нельзя, чтоб они были другими?       – Ты ведь теперь не веришь людям. Да? – вдруг спросил Данила, и в глазах Саши мелькнуло удивление.       – Угу. Не верю. А ты что, мысли читаешь?       – Возможно. Значит, никому теперь не поверишь, потому что с детства раз и навсегда поверил чему-то определённому?       – Ну, типа того.       – Мгм… Значит, если я заставил тебя когда-то поверить, что ты страшный и достоин только презрения, мне бесполезно теперь говорить тебе, что ты красивый, и я тебя люблю?       – Абсолютно бесполезно.       – А ты сам-то как? Любишь кого-нибудь или любил?       – Любил. Все любили, никакая внешность не застрахует от этого.       – Не моё дело, кто это был, да?       – Почему ж, твоё. Ты это и был. Не волнуйся, это случилось до того, как ты начал вести себя как мудак. Я тогда был совсем мелкий, наивный, ничего не понимающий шкет-младшеклассник. А ты был красивый, яркий, солнечный, самый лучший вокруг. Это только сейчас мне понятно, что ты мой истинный, поэтому меня к тебе тянуло, но это не физиология точно, я не чувствовал и не чувствую твоего запаха. Это было чисто эмпирическое, одни только чувства, никакой химии. И тебе бесполезно рассказывать, через какой ад я прошёл от твоего поведения, всё равно не поймёшь. А сейчас уже поздно… Нет, правда поздно, девять вечера, а мне завтра к восьми на работу, в бухгалтерию с больничным.       Данила лежал на диване, слушал, как стрекочут сверчки в саду, шуршит кошка, дышит спящий Саша в соседней комнате. Всё было очень плохо, хотелось скулить и царапать ногтями спинку дивана, но лень было шевелиться. Саша любил его много лет, его истинный омега любил его без запаха, просто так, нипочему, со всей своей детской чувствительностью неизбалованного вниманием ребёнка. Вот откуда гипертрофированный инстинкт верности. Саша выбрал своего альфу очень-очень давно, и его глаза мертвы, потому что его организм воспринял последующее поведение Данилы как отказ от Саши как от истинного. Омега, имевший запах и шансы выздороветь, давно умер. Зачем-то Данила попытался представить, каково было бы поцеловать Сашу в шею. Он помнил, что утыкался уже ему в шею в больнице, но там не считается, там он почти себя не контролировал и только вынюхивал запах. А если просто прижаться губами к мягкой тёплой коже в том месте, которое прикрыто мочкой уха, или в том месте, где шея плавно переходит во впадину ключицы? Горячая волна разлилась где-то в животе Данилы, и бедняга аж выгнулся на диване от неожиданности, широко распахнув глаза и чуть не застонав. Ничего себе! Он реагирует на столько скромные невинные фантазии, как тринадцатилетний озабоченный подросток! Ведь это же тот самый Саша, страшный, толстый… Но у него мягкая тёплая шея. И руки приятные, когда он откладывает Даниле встопорщенный воротник. И голос тоже приятный. И если бы он улыбнулся Даниле по-настоящему, не только ртом, но и глазами, погладил по щеке, позволил коснуться губами шеи… Данила пулей слетел с дивана, глухо рыча. Горячие волны накатывали одна за другой, и щипало глаза, как от попадания в них песка. Было почти утро, и в синем свете из окна было хорошо видно, что портрет дедушки не улыбается. Он суров, брови сдвинуты, губы превратились в узкую полоску. Портрет деда затемнён, будто он вообще не хочет, чтоб внук смотрел на него.       Саша рано утром, зевая, умылся, сделал кофе, позавтракал бутербродами и ушёл на работу, стараясь не шуметь, ибо Данила усиленно притворялся спящим. И Данила окунулся в одиночество дома. Каждый сантиметр его осуждал, портреты отворачивались, кошки и собаки разбежались. Как к пугливой зверушке, Данила медленно подкрался к кровати, покрытой зелёным пледом. Осторожно присел на неё. Рассеянно погладил плед. В нос медленно заполз лёгкий запах Саши. На секунду прижмурившись, Данила потерял равновесие и сам не заметил, как ткнулся лицом в подушку. Запах обволакивал его, мысли разгорячились, кровь прихлынула и к голове, и к паху. Нет, так нельзя. Не правильно. Слишком пошло чувствовать подобное от запаха омеги без запаха. Когда Саша вернулся с работы, ему стало тревожно. Дома всё на месте, всё чисто, Данила зависает за ноутбуком. Но что-то не то, чего-то не хватает, и от этого тоскливо зажимается сердце.       – Что случилось? – Саша нервно шатается по дому, пытаясь найти и устранить проблему. – Тут явно что-то произошло, я не могу понять, почему мне хреново…       – Ты же говорил, что не чувствуешь моего запаха.       – При чём тут твой запах?       – Я его убрал. Наглотался таблеток и воспользовался специальным парфюмом. Так значит, я для тебя раньше пах?       – Нет. Просто странное чувство потери… А зачем тебе убирать запах?       – Хочу проверить, я тебя люблю исключительно по физиологическим причинам или просто так. Таблетки устроили мне в гормонах примерно ту же ерунду, что у тебя. Я не пахну и не чувствую запахов.       – Вот оно что… Ну круто, теперь нас будет два придурка, которые делают из себя бет. Только один вынужденно, а второй, потому что ему блажь в голову ударила.       Данила чуть губу не прокусил. Уже дважды как бы между делом он признался Саше в любви, а тот отреагировал на это точно так же, как и на известие об истинном альфе. Никому не верит, ни на что не надеется, ничего не ждёт. Выяснив причину тревожности, Саша спокойно поужинал и лёг спать. Среди ночи он внезапно проснулся и с недоумением сфокусировался на лице Данилы, нависшего над кроватью. Он пристально разглядывал омегу нечитаемым взглядом, и глаза у него были совершенно чёрные.       – Что ещё?.. – недовольно нахмурился Саша, зевая в подушку и зябко кутаясь в одеяло. Не испугался, похоже, даже мысли не промелькнуло, что Данила может к нему приставать. Запахов для обоих нет, просто так – Саша слишком страшный, просто побить – истинные не могут причинить друг другу вред. Укол обиды и разочарования…       – Я прошёл собеседование в «Гугл». Меня берут туда на работу. Программистом.       – Вау, круто. Поздравляю. Наверно, там большие деньги.       – Ну, если хорошо себя зарекомендую. Пока мне предлагают полторы тыщи в месяц. Долларов, конечно.       – Ого… – Саша расширил глаза с вежливым, едва выдавленным из себя удивлением. – Для нас, провинциалов, это очень много.       – А у тебя как с работой?       – Никак. Рядовой сотрудник банка на кредитах, – Саша ткнулся носом в подушку, явно не желая продолжать такой разговор. – Иди спать.       – Не переживай, ты пойдёшь на повышение и будешь знаменитым экономистом. Самым успешным в стране.       У Саши стала видна шея, на которую налипла трогательная сеточка волос. Данила не удержался и мягко погладил пальцем чужую шею, убирая с неё волосы.       – О, неужели пытаешься меня лечить методом, который посоветовал тебе врач в больнице? – фыркнул Саша. – Папа слышал, как с тобой завотделением беседовал, и пересказал мне. Регулярный секс, много нежности, ласки и терпения. Даже скучно как-то. Спасибо, не утруждай себя попытками спасти мне жизнь, до ближайшей течки я в норме.       – А что будет, если ещё одна течка?..       – Возможно, я стану трупом. Организм истощён, каждая течка может меня убить.       – И когда следующая?..       – В любой момент, у меня это не нормировано. Всё, иди спать, завтра проставишься, если получишь работу.       Данила испытал чудовищное желание наброситься на Сашу с поцелуями, сжать его руки, вдавить его в кровать, вылизать и искусать его шею… Он не будет сопротивляться, только с недоумением и страхом таращиться в темноту, чувствуя себя насилуемым. Данила послушно пошёл спать. Работу он действительно получил и с первых дней начал нарабатывать репутацию. И наработал, за первый месяц ему действительно заплатили полторы тысячи. А потом и осень наступила.       – …люди как люди, а ты живёшь с каким-то идиотским альфой, который за три месяца тебя не то, что не пометил – вообще не дотронулся! Он тобой брезгует! – услышал Данила, вернувшись как-то вечером домой. В комнате находился папа Саши, и от него пахло злостью. – Тебя уже никто замуж не возьмёт, я ни с кем не договорюсь, потому что вас с этим психом по всему району обсуждают! Чего только не говорят! Что ты ему на шею вешаешься и платишь ему за секс, что уже три аборта сделал, что напоил его травками и приворожил, что он какой-то долг с тобой отрабатывает или спор какой-то проиграл! Тебя ставят в один ряд с известными шлюхами, только ты ещё более мерзкий, потому что страшный и даже ухаживать за собой не умеешь! О чём ты думал, живя тут?!       – Не знаю… – голос у Саши был совсем слабый, пробуждающий опасный инстинкт защитить. – Я его столько лет люблю, ты знаешь. И мне всё равно, что он там себе думает про нашу ситуацию. Я хочу быть рядом с ним столько, сколько он позволит.       – Ты же сказал, что ни на что не надеешься.       – Не надеюсь. Я просто немножко делаю то, что хочу, в кои-то веки.       Даниле ужасно захотелось ворваться и на глазах у папы поставить Саше метку, но нельзя, он потом и сам будет жалеть. Не так это должно произойти, если произойдёт. И Данила просто скрылся на кухне, переждал, когда папа Саши уйдёт. Хорошо хоть запаха у Данилы не было, он регулярно пил таблетки. Саша сидел застывшей глыбой у окна, и к нему было страшно подходить. Данила зашуршал пакетом у телевизора.       – Я купил «Сони Плейстейшен», игрушек у друзей настрелял. Давай попробуем?       – У друзей настрелял? – Саша обернулся, изобразив голосом удивление. В глаза ему было страшно посмотреть. Саша догадывался, что после того, как Данила стал жить с ним, друзей у него не стало. Зная, какая ярость включается в нём, если Сашу при нём хотя бы оскорбить, в глаза ему никто ничего не сказал, а за глаза тщательно перемыли и обсосали ему все косточки. Омеги тоже обходили его стороной, слава агрессивного психа прочно прикипела к нему. Данила оказался в глухой изоляции, в тотальном игноре, знакомые люди на улице делали вид, что его вообще не существует.       – Ага, знаешь, что друзья не дали бы? – Данила вяло улыбнулся. – Ладно, это я тоже купил. Тут классная стрелялка про зомби с интересным сюжетом, я рекламу в нете видел. Можно играть одному, двоим и троим. Давай попробуем?       Саша осторожно уселся за приставку, сомневаясь, что это хорошая идея. Очнулись они с Данилой уже во втором часу ночи, оба с горящими азартом лицами. Игра действительно захватила с потрохами. Данила мельком глянул Саше в лицо и замер. Было темно, глаза у омеги отражали синеву экрана и выражали целую бурю эмоций. Руки у него подрагивали, ощущая джойстик, только осознание того, что он не один, удерживало его от звукового выражения эмоций. Опять внутри поднялась горячая волна, сильно захотелось обнять Сашу и завопить от радости. Глаза живые! Наконец-то живые! Пусть и не благодаря Даниле, просто игра интересная, но всё равно, жизнь там есть, и к ней можно пробиться! Саша заметил, как его разглядывают, и спрятал лицо, смущённо бормоча про «завтра на работу». Они улеглись спать, но обоих вращало по кроватям до утра, оба никак не могли уснуть. Саша переваривал игру, чувствуя, что следующая ночь будет совсем без сна, Данила переваривал вид почти счастливого омеги, освещённого экраном. Как будто мечта сбылась.       Утром они оба толкались на кухне, сонные, лохматые, помятые, спотыкались об мебель и друг о друга, прихлёбывали кофе, улыбались рассеянно в пустоту и несколько раз за утро договорились, во сколько придут домой и продолжат. Вечером Саша пришёл раньше и нервно ходил из угла в угол, поджидая Данилу и не притрагиваясь к игре. Впервые Данила почувствовал, что дома его ждали с нетерпением. Нетерпеливый Саша, прячущий глаза и стесняющийся своих эмоций, был невероятно трогательным, его хотелось сгрести в охапку и потискать, как кота. В тот вечер они так увлеклись, что только в четыре утра расползлись по кроватям и вырубились, одетые, усталые, но счастливые. Утром было совсем тяжело вставать, всего через два часа после отбоя, они едва ползали по кухне и отхлёбывали кофе из кружек друг друга, не замечая этого. Данила вдруг расфыркался.       – Слушай, я вот сейчас сообразил… Я уже месяца три не курил, а раньше каждое утро дымил, машинально за сигаретой тянулся, даже глаза не продравши. А тут как отрезало, не хочется.       – Ну и правильно, для здоровья полезно, – Саша всё же не смог скрыть довольную улыбку. – Завтра выходной. Какие у тебя планы?       – Завтра очередной «Терминатор» в кино идти будет. Я думал сходить. Пошли вместе? Потом добьём игрушку, пока не сдохнем от усталости.       – А ещё завтра новый мультик «Мадагаскар» выходит.       – О, тоже клёвая штука. Давай вместе сходим и туда, и туда. А в воскресенье вставать рано не надо, всю ночь усидим.       На том и сошлись. Данила весь день порхал на работе, хотя ему полагалось сидеть за компами. Внутри вибрировало чувство, что завтра у него будет самое настоящее свидание, первое в жизни настоящее, с действительно нужным ему человеком. С работы он сорвался на полчаса раньше и нёсся пулей, казалось, сейчас выпрыгнет из автомобиля и побежит впереди него. В доме неожиданно пахло чем-то вкусным, мясным, на кухне шкворчала сковородка. Саша стоял у плиты и готовил.       – Я готовить не умею, вообще-то, – смущённо улыбнулся Саша, елозя по сковородке жёлто-красными мясными кусками. – Но папа меня тут учил немного кое-чему… Вот, решил курицу в сыре с помидорами запечь. Это я уже разогреваю. А так вообще в духовке пёк…       – Пахнет вкусно, – Данила почувствовал, как всё его тело наполнилось пресловутыми бабочками, или что там так радостно дрожало, щекоталось и вибрировало? – А я пива принёс. Выпьем? Тебе пиво можно?       – Можно, я уже давно его не пил.       Они расположились у телевизора с джойстиками, ароматной курицей в сыре и помидорах, чипсами и пивом и окунулись в бурю войны с зомби. От пива оба быстро разгорячились, вспотели, переговаривались всё громче, веселей, эмоциональней. Данила краем мозга отмечал, что Саша расстегнул рубашку до середины груди, разлохматился, раскраснелся, улыбается, и глаза у него сияют, хотя в них отражается мельтешение экрана. Красиво…это лучшее, что Данила наблюдал в своей жизни за ближайшие годы… Наконец обоих от пива просто вырубило.       Данила проснулся поздним утром, солнце нахально светило в лицо, а перед лицом повисла сетка русых волос, от которых приятно пахло. Не омежьим запахом – шампунем. Осторожно приподнявшись на локте, Данила обнаружил, что они дрыхнут на полу, и он обнимает одной рукой спящего спиной к нему Сашу, мирно свернувшегося клубком. Данила невольно испугался, что будет, если Саша проснётся и обнаружит, что наглый альфа прижимается всей тушкой к нему со спины. Телевизор с приставкой сам выключился, вокруг лежали остатки их ужина с пивом, кошка Лаки с независимым видом доедала курицу. Почувствовав спиной холод, Саша заворочался и тоже проснулся. Растрёпанный, заспанный, трогательный, красивый…действительно красивый…       – Что на завтрак будешь? Сегодня завтрак с меня, – Данила постарался не краснеть, видя, что рубашка у Саши всё ещё расстёгнута до середины. Интересно, его блестящие счастливые глаза ему ночью под пивом почудились или и правда были?       – Да что угодно, – Саша смущённо почёсывался. – В кино опаздываем?       – Не, билеты на после обеда и вечер. У тебя голова не болит после пива?       – Пока не понял, но я ещё, кажется, немного пьяный.       – Ничего, сейчас поедим, пару таблеток от головы для профилактики выпьем и будем как огурчики, – говоря это, Данила стал на одно колено и осторожно застегнул Саше рубашку, стараясь не касаться тела. Зрелище затапливающегося краской лица и лихорадочно блестящих смущённых глаз было бесценно.       За завтраком царило смущённое молчание, и Данила взялся обсуждать игру. Постепенно Саша втянулся и почувствовал себя уверенней неловкость прошла. И теперь Данила ясно видел: где-то на дне глаз Саши есть ещё надежда, до которой почти удалось достучаться. Вот уж правда, надежда умирает последней, а когда кажется, что уже умерла, она на самом деле залегает глубоко на дно души и впадает в спячку, ждёт, когда пригреет солнце и разбудит её. Если эта надежда проснётся, Саша сможет поверить своему альфе, а если поверит…наверно, они оба будут жить долго и счастливо. Оба фильма, и «Терминатор», и «Мадагаскар», были просмотрены без эксцессов, ребята тихонько переговаривались, почавкивали конфетами, ржали друг другу в плечи, обсуждали неправдоподобные спецэффекты в «Терминаторе» и чудовищно запутанную хронологию всех фильмов про адскую машину. Правда, был любопытный момент, когда перед «Мадагаскаром» Данила отлучился в туалет, а Саша подошёл к буфету закупиться водичкой, в кинотеатре было жарко. Тут к нему вдруг подошёл смуглый брюнетистый альфа в роскошной шёлковой рубашке, начал увиваться вокруг, маслянисто улыбаться, предлагать угостить мороженым, сдобой, чем угодно. Саша с недоумением на него пялился и старался вежливо улыбаться, а альфа явно воспринимал его улыбку как поощрение и всё сокращал расстояние.       – Что вы от меня хотите? – наконец прямо спросил Саша.       – Ну, а чего же свободный, молодой, красивый альфа может хотеть от такого же свободного, молодого и очень красивого омеги? – улыбка стала совсем жирной, вот-вот облизываться начнёт, а глаза как у кота по весне. Саша не успел и пикнуть, как тёплая холёная рука с перстнем схватила его руку и галантно поднесла к чужим горячим губам. – Давайте вместе смотреть мультик, м? Если кто-то будет возмущаться, что я к вам не по билету подсяду, я всё улажу. А потом мы продолжим вечер в милом уютном ресторанчике, я знаю отличное место…       – Подождите…вы меня клеите, что ли?.. – Саша был в искреннем шоке. Ушлый альфа понял, что это наивное создание никогда раньше не клеили, и мысленно поздравил себя с победой.       – Нет, что вы, прелестное дитя, не стоит так всё опошлять. Я от вас уже 10 минут глаз отвести не могу, вы самый дивный, невероятный, очаровательный омега, которого я встречал, и мне кажется, что это судьба. Вы мой истинный…       Его дыхание раздавалось уже у самого уха офигевшего Саши, когда нахального альфу волоком оттащили от него за шиворот. Глаза у Данилы были совсем чёрные.       – Полечи нос, кастрат. Это МОЙ истинный.       – Убери руки! Можно и без оскорблений разобраться! – заволновался альфа в шёлке.       – А это не оскорбление. Это предсказание твоего будущего, очень точное.       Альфа принюхался, досадливо поморщился и вырвался из захвата.       – Не оставляй своего омегу где попало, если так о нём печёшься. Любой его уведёт с таким-то запахом. Это же чистый афродизиак…       Стрельнув напоследок глазками, альфа удалился.       – Запах?.. У меня нет запаха, и раньше-то не было, а теперь особенно… – потрясённо шепнул Саша.       – Хрен его знает, я на таблетках. У врача спросишь. Пошли, щас начнётся.       Вечером Данила вспомнил этот инцидент, когда они снова устроились на полу с едой перед телевизором.       – Наверно, у тебя действительно усилился запах от этих твоих таблеток для гормонов, только ты сам от себя не можешь его учуять. А альфы чуют. Ходи по улицам аккуратно.       – Да ну, ерунда какая-то… – Саша, кажется, испугался. – Не носить же мне баллончик с собой или чего доброго нож…       – А надо. Я бы ходил за тобой телохранителем, так работать надо.       – Ну хорошо, я буду осторожен… – Саша смущённо заковырялся в тарелке. – Давай ты завтра не будешь пить таблетки, и проверим?       – Ну если хочешь… А ты…как думаешь, мог бы мне поверить сейчас?       – Не знаю… Мы живём вместе уже прилично времени, у нас общий дом, общий быт, общие кухня, ванная, туалет, и от супружеской жизни наша отличается только отсутствием общей постели. И мы ни разу не поссорились, вроде, хорошо уживаемся, нам удобно друг с другом…правда?       – Угу. Я уже не представляю, как я раньше без тебя жил. Это было ужасно по сравнению с тем, что есть сейчас.       – Значит, нам можно ничего не менять. И как своему соседу по общему дому я тебе уже верю.       – Только мне этого мало. Меня начали мучить эротические фантазии на твой счёт, особенно хочется вылизать твою шею и наставить на ней кучу меток.       – Кхм… Это так, фигня… физиология… – Саша ужасно смутился, отворачиваясь. Данила молча перебросил ему две полупустые пачки супрессантов.       – Завтра в интернете посмотришь. Давай играть что ли?       И снова они играли почти до утра, пока Данила не обнаружил, что голова почти уснувшего Саши упала ему на плечо.       – Спать, м? – тихо шепнул он, забирая у него джойстик и слегка приобнимая.       – Мгм… Я тут…посплю… – невнятно пробормотал Саша. Данила ласково улыбнулся и прижался губами и пушистой макушке.       – Пошли, я доведу тебя до кровати. Нельзя столько спать на ковре.       – Мгм… – Саша поднял голову и вдруг столкнулся с Данилой носами, мягко и забавно. Он был такой тёплый, домашний, родной, с мутным заспанным взглядом. Внутри у Данилы разлился горячий мёд, моментально вскруживший голову, он чуть-чуть наклонился и коснулся губами Сашиных губ. Тёплые, сухие и пахнущие едой, которой они недавно ужинали. Будто током шарахнуло, в голове сразу поплыло. Почти уснувший Саша не сопротивлялся, прижмурился и слегка приоткрыл губы, позволяя перевести прикосновения губ в нормальный поцелуй. Данилу снова встряхнуло, грудь завибрировала от сердцебиения, и нос, кажется, заволокло лёгким нежным запахом, тем самым, омежьим. Защита супрессантов трещала по швам, тело стало тяжёлым и тянуло вниз. Оба поняли, что происходит, когда упали на ковёр, крепко сжимая друг друга в объятиях и шумно прерывисто дыша друг другу в губы.       – Прости…я не хотел…то есть, конечно, хотел, но не должен был… – смущённо шептал Данила, вставая с ковра и на всякий случай отходя подальше.       – Брезгуешь?.. – как-то понимающе улыбнулся Саша, неловко вставая с ковра. – Понимаю. Я бы тоже побрезговал, имея такой выбор.       – Что ты такое говоришь?..       – Если б у меня было куда идти. Домой возвращаться – родителей жалко. Их все жалеть будут, мол, вернулся поматрошенный и брошенный сын, что теперь с ним делать. Денег на съёмную квартиру нет. А так я бы ушёл и ничего бы тут от себя не оставил.       – Не надо уходить. Это я виноват, всё так хорошо шло, а я испортил…мне терпения не хватило… – Данила переступал с ноги на ногу и тихо паниковал. – Я исправлюсь, я наберусь терпения, больше такой фигни не повторится. Я же чувствовал, что этим всё закончится, будут разговоры про брезгливость, если отступлю, или про якобы жертвенные попытки вылечить тебя лаской, если продолжу, а всё потому, что такие вещи надо делать, только когда уже есть доверие! Иди спать…       Саша с искренним удивлением смотрел ему вслед, пока Данила проверял, надёжно ли заперта дверь. Он напоминал омеге лягушку, попавшую в бидон с молоком, которая трепыхается, бьёт всеми лапками, старается сбить это легендарное масло и выбраться. Лапки уже немеют, силы на исходе, а масло только начинает сбиваться – и опять распадается на молоко. Саша ворочался в кровати, зарываясь под зелёный плед, и усиленно думал. А вдруг это чудо? Вдруг всё взаправду, и можно поддаться желанию бросится в чужие раскрытые объятия? Если это всё закончится плохо – а плохих концовок у Саши уже было немало придумано – он ведь будет этого ожидать, это не станет внезапностью, как у многих несчастных омег, а если закончится хорошо…хм, странно, ни одного сценария хеппи-энда не придумано. Ну не может же это быть банальная семья, дом, дети, быт, пресловутое «всё как у людей». Наверно, Данила знает и может показать ему что-то такое, что можно показывать только истинному, и это будет основой их личного сценария… Да блин, нет никаких «их», они совершенно свободные люди! И как минимум одному свободному человеку до боли в рёбрах хочется свернуться клубком и плакать, и чтоб его гладили по волосам, как маленького. В комнате Данилы раздавался шорох, и Саша рискнул сунуть туда нос. Данила стоял у стены с портретами, опёршись об стену лбом, его дыхание срывалось, от него веяло жаром, как будто его лихорадило.       – Я всё равно не сдамся. Знаю, что виноват, что козёл, сам всё испортил ещё много лет назад… Но это исправить можно, и я найду способ! Если, конечно, успею…       – Ты молодец, можешь гордиться своей выдержкой, – отвечал ему чей-то тихий, мягкий и приятный голос. – Но ты совсем запустил своё здоровье. Если с тобой что-то случиться, бедному мальчику станет гораздо хуже.       – Я стараюсь. Эти таблетки просто так нельзя бросить пить, нужен долгий выход… Сейчас я просто попью воды, и станет легче…       – Чего ты хочешь в итоге, Данечка? Чего именно ты добиваешься?       – Я хочу, чтоб этот дом опять стал храмом, – Данила ни на секунду не задумался с ответом. — И чтобы Саша стал в нём новым богом. А я буду ему служить, как дед служил тебе.       Данила разговаривал с портретом дедушки. В этом доме действительно продолжал жить дух его хранителя, ушедшего счастливым и любимым сильнее многих миллионов омег. Дом не может без хранителя, и прежний не уйдёт, пока не появится новый.       Утром завтрак проходил в полном молчании, они боялись посмотреть друг на друга, сидели уткнувшись в свои телефоны, что-то читали, делали вид, что заняты. Данила был бледный, взлохмаченный, с красными глазами, его руки подрагивали, глаза подолгу застывали в одном месте, глядя мимо телефона. Ему было плохо, но пока это было не очевидно. В какой-то момент Саша фыркнул и, чуть улыбаясь, протянул ему фото полного мальчика, радостно летящего по трубе в бассейн. Внизу стояла подпись «так рождаются цунами».       – Помнишь, ты про меня такое говорил? Мол, нельзя тебе в воду, цунами будет, все утонут.       – Когда это такое было? Ты в бассейн не ходил, тебе по здоровью нельзя было.       – А когда нас весной в поход на речку водили, помнишь? Я хотел в воду зайти, жарко было, а ты швырялся илом, кричал про цунами, и все хохотали.       – А, ну да, было такое. А ещё я тебя с ледяных горок сталкивал, знал, что ты боишься поскальзываться, далеко обходишь скользкие места. И ребят подначивал так делать. Несколько раз мы тебя в сугробы закатали и снег за шиворот сыпали.       – Угу, потом я долго болел простудой. А ещё ты знал, что я боялся больших собак, и специально загонял меня ко дворам, где злые большие собаки. И старался, чтоб они громко лаяли и кидались всей тушей на заборы, звенели цепями. Впрочем, благодаря этому, я уже не боюсь собак.       – И ещё я выливал гуашь тебе в портфель. Тянул твой стул за спинку с задней парты, чтоб стул опрокинулся, и ты грохнулся под парту. Вырывал у тебя книги и тетради и дразнил, как собачку, носясь по школе. И плевал в тебя бумажками, кидался бутылками и пакетами с водой со второго этажа. Мы с ребятами забегали в туалет для омег, когда ты туда шёл, и не давали тебе сходить по нужде, окружали толпой и доставали телефоны, мол, давай, делай свои дела, а мы заснимем, какая у тебя жирная задница. На физкультуре я норовил попасть по тебе мячом, толкнуть, ударить, выпихнуть из строя, чтоб ты получил неуд, комментировал твою манеру бегать, красное лицо и трясущиеся бока…       – Ого, сколько ты оказывается помнишь… – Сашу, кажется, шокировал этот поток воспоминаний, надёжно похороненных в душе. Они опять неожиданно всплыли, заставили краснеть, потерянно опускать глаза, внутренне сжиматься и переживать мерзко знакомое ожидание удара.       – Я всё помню. Я был очень доволен, когда говорил, что ты страшный, и все вокруг соглашались со мной. Я всех убедил, что ты неприкасаемый как омега, потому что ты мерзкий, и трогать тебя мерзко. Заметь, народ, который врывался за тобой в туалет, не лез тебя лапать, вообще ни с какими непристойностями не лез, только оскорблял твою внешность. С другими омегами было по-другому, я точно знаю, я участвовал…       – Вот это я точно слышать не хочу, в чём ты там участвовал! – Саша подхватился так, что вся посуда задрожала.       – Да ни в чём таком. Мы никого не насиловали, так, пару омег раздели, и то потом сильно попало от директора, они ж пошли жаловаться, чуть до ментов не дошло, но как-то замяли.       – С твоим участием всё что угодно замнут. Ты же внук очень уважаемого человека.       – Ну да, местный провинциальный мажор. Но, возвращаясь к издевательствам над тобой… Мне кажется, я делал это с определённой целью, туманной и глупой. Отваживал от тебя всех, кто потенциально мог обратить на тебя внимание. Я хотел, чтоб все считали тебя уродом, и мне смутно казалось, что только я знаю нечто особенное и никому не скажу.       – Идиотская отговорка.       – Согласен, была бы воистину идиотской, если б я почему-то не считал её истиной.       – Тебе кофе в голову ударило. Я сегодня съезжу за покупками, у нас продукты кончаются.       – Я с тобой. Надо ж кому-то притащить…       – Всегда сам таскал, справлюсь. Всё равно детей не рожать. И на такси деньги есть.       Саша выгребся из дома, уже не услышав, как Данила яростно расколотил об пол две кружки и блюдце. От его слов про «детей не рожать» внутри всё возмутилось, будто несколько бомб сдетонировало, и потребовалось срочно выплеснуть наружу лишние джоули энергии.       – Береги его, – не унимался в голове голос дедушки, когда Данила пошёл искать, в какой магазин намылился Саша. – У него совсем слабое здоровье, он рано умрёт, может, и до моего возраста не дотянет. Не трать драгоценное время его жизни, позволь ему успеть почувствовать себя счастливым, потом ведь сам локти кусать будешь! Пожалуйста, береги его, сделай для него всё, что можешь!       «Как это он умрёт?! Он не может умереть! Чушь, мой омега не умрёт, пока я ему не разрешу!» орала в голове паника. Но все признаки налицо, твердил здравый смысл. Дедушка Данилы умер потому, что с детства болел чем-то гормональным. Плохая экология, мало средств в семье на лечение. И с этой своей болезнью он решился родить ребёнка. Сначала некоторое время всё шло хорошо, а потом ситуация резко ухудшилась, дедушка перенёс пять операций, больше не смог иметь детей. Врачи дали ему года два жизни после последней операции, но он протянул ещё целых пятнадцать лет. На одной поистине внеземной любви Данилиного деда, его истинного альфы… А Сашу ведь некому любить, выходит. Если у него случится такое же обострение, он и двух лет не протянет, да и нет у его родителей денег на операцию. И детей он действительно может не родить. Дед ведь изо всех сил лечил своего омегу, все средства в него вбухивал, чуть дом не продал и по миру не пошёл, только потому, что его омега очень хотел иметь детей. А Данила…ну, он уже начал хорошо зарабатывать, теоретически через какое-то время разбогатеет, но вот только Саше не нужны от него ни дети, ни деньги, ни забота… Магазин, в который Саша отправился за покупками, так и не нашёлся, весь на взводе, чувствующий себя последним идиотом, просравшим всю жизнь, Данила вернулся домой вечером, когда солнце уже клонилось на закат. Едва переступил порог дома, как сердце пропустило удар, в ушах зашумело, голова закружилась. Запах…повсюду сводящий с ума волшебный запах…а он же не пил сегодня таблетки… Идя на его источник, Данила оказался в комнате, где стояла кровать с зелёным пледом. На ней сидел очень бледный Саша с трясущимися руками и пытался набрать на телефоне какой-то номер. Увидев Данилу, он вздрогнул и выронил телефон. Зрачки резко расширились, затопив радужку. Запахло страхом, сильным страхом человека, застигнутого врасплох за чем-то непозволительным.       – Чёрт… Зачем ты припёрся?.. Я плохо себя чувствую… – жалобно простонал Саша.       – Течка началась? – тут же догадался Данила, и его окатило сначала горячей, потом холодной волной. Выглядело это примерно так: «У моего омеги течка, и он целиком в моей власти!» – «Стоп, он очень болен и может не пережить эту течку, врачи так сказали!» Инстинкт размножения вступил в борьбу с инстинктом защитить. И, похоже, первый раунд инстинкт защиты запросто выиграл, когда в глазах у Саши появились слёзы.       – Почему так быстро?.. У папы отключен телефон, а врач не берёт трубку… Он, наверно, знал, что так получится после всех этих лекарств…я ещё удивился, почему так много и такая большая доза… Но не предупредил, козёл, хотя сам пугал, что следующая течка может быть последней…       – У тебя запах усилился. Тобой на весь дом пахнет. Похоже, у тебя резкая вспышка гормонов, и это действительно очень опасно… Собирайся, я отвезу тебя в больницу! – Данила принял решение моментально, боясь, что может передумать и сорваться. Внутри всё вибрировало жаждой действия, нарастала паника, уже казалось, что каждая секунда промедления отнимает у Саши день жизни.       – Не хочу в больницу… – вдруг тихо сказал Саша, зажимаясь в угол кровати. – Опять уколы, капельницы, болезненные процедуры…чужие лица, чужие руки… Не хочу…       – Но я ж ничем тебе тут не помогу… – Данила растерянно застыл посреди комнаты. – Если тебе станет плохо, у тебя даже эти твои лекарства уже кончаются. А если врач не берёт трубку, его и на дом не вызовешь. Я заеду за твоим папой, он будет там с тобой…       Чем дольше он говорил, тем сильнее умирал его голос. Данила видел, что слова отскакивают от Саши, как от стенки горох, ему сейчас не нужны уговоры, призывы к здравому смыслу, им правят гормоны, и он не может с собой справиться. В глазах так и стояли слёзы, начавшие медленно стекать по щекам, запах страха усиливался, возможно, Саша думал, что теперь точно умрёт, совсем скоро, вот прямо тут, на кровати. И ничего больше в жизни не успеет.       – Я поеду домой… Совсем поеду, больше сюда не вернусь… Плевать, что там скажут… – похоже, молчание Данилы слишком затянулось, он слишком залип на плачущего Сашу, и это залипание было расценено как невозможность принятия решения за него, в чём он как раз нуждался. Ну вот ещё, он же не из тех смазливых омег, которых готовых хоть каждый день на ручках таскать, чтоб они не царапали нежные ножки о землю. Саша с трудом встал, у него сильно крутило живот, боль гулом отдавалась в голове, но он нашарил свою сумку и начал складывать туда одежду.       – Ты не доедешь. Тебе плохо, ещё под машину попадёшь.       – Может, ты соизволил бы отвести меня?       – Может, и соизволил бы, если бы ты принял решение уехать в здравом уме и теле. А пока у тебя течка, ты слабо вменяемый, и я никуда тебя отсюда не выпущу. Тем более, что ты пахнешь просто невероятно, теперь любой альфа тебя унюхает в непосредственной близости, и от такого запаха не откажется никто, даже самый верный из занятых. Если он не занят истинным, конечно.       – Ты издеваешься? Я же страшный…       – Это больше тебя не защищает, забудь об этом.       Саша беспомощно оглянулся на Данилу. Тот стоял, заслоняя собой дверь, и смотрел железобетонно, сразу видно, что хоть привяжет к батарее, но не выпустит. И что дальше-то? Ну, будет Саша тут сидеть, мучиться, пытаться пить обезболивающие, не зная, не отравится ли, и никто ему не поможет. На лице Данилы отразилось какое-то мучительное отчаяние, он подошёл поближе, раздувая ноздри. У него ужасно кружилась голова, все краски вокруг были болезненно яркие, и живот тоже крутило, но не болью, а накатывающим волнами острым возбуждением.       – Я точно знаю, что сейчас можно сделать. И это было бы самым правильным в этой ситуации, – тихо заговорил он, опустив голову. – Но ты мне не доверяешь, и наверняка должны пройти годы, прежде чем ты мне поверишь, поэтому это не вариант. Потом будет слишком много проблем. Ты будешь уверен, что это случилось только потому, что у тебя была течка, что я тебя пожалел, не устоял перед запахом, может, даже захотел унизить…ты много чего себе напридумываешь. И все мои попытки донести до тебя правду провалятся. С другой стороны, мои попытки сейчас держать себя в руках ты явно поймёшь неправильно, решишь, что я тобой побрезговал. Какая-то патовая ситуация, и так плохо, и сяк плохо…       – На кой-чёрт я тебе вообще сдался? Зачем ты привёз меня сюда со свадьбы и оставил жить?       – Ответ «потому что ты мой истинный, и я тебя не отдам постороннему альфе» тебя не устроит?       – Ты сам сказал, что тебе не нужен такой омега, как я. Твой омега должен быть красивым. Ты от меня фактически отказался! – голос у Саши сорвался, в нём невольно прозвучало что-то рыдающе-истеричное.       – Никогда не отказывался. Не могу, не хочу и не буду. То, что я тогда сказал, должно было быть правдой, мне так казалось. И у меня было много возможностей завести себе красивого омегу, чтоб хвастаться перед друзьями. Их запахи были сильные, дурманящие, манящие, но я никого не завёл. Я не помню, с какого момента начал чувствовать твой едва уловимый запах, очень тонкий, очень нежный, какой-то болезненно робкий…но, в общем, мне было с чем сравнивать… Если я могу просто попросить прощения, то прости за то, что я тогда сказал, а если нет, скажи, что надо сделать.       – Это из-за запаха всё?..       – Вообще-то, я прилично времени жил с тобой, сидя на супрессантах, не чувствовал никаких запахов, включая твой, и сам не пах. Ты посмотрел в интернете, что это за таблетки? Убедился, для чего они и как работают? И ничего ведь не изменилось…       Саша не знал больше аргументов против. Его как магнитом притягивало к Даниле, он прямо чувствовал, как тело выгибает вперёд, навстречу теплу другого тела. Данила сделал ещё один шаг, теперь их разделяло несколько сантиметров. Тело бедного омеги категорически не хотело снова чувствовать столько ежеминутной боли, сознание не хотело опять ввергаться в жестокую депрессию на грани смертельного отчаяния. Саша чувствовал себя пойманным в ловушку. Ему о поведении альф в таких ситуациях совсем другое рассказывали. Он смотрел страшные фильмы об извращениях над течными омегами, читал о чём-то подобном в книгах, слышал из рассказов людей и радовался, что у него нет запаха, он в такой ситуации не окажется. И вот, выясняется, что есть альфа, который чувствует его запах, и он находится во власти этого альфы. Но на него никто не бросается. Альфа стоит совсем рядом, дышит через раз, до боли сжимает зубы и кулаки, держится из последних сил, но держится. Если ему сказать «уходи», уйдёт, со скрипом переедет самосвалом по самому себе, но послушно уйдёт, убежит, скроется подальше, забившись в дальний тёмный угол, и они вдвоём будут сидеть по углам и мучиться несколько дней. Если Саша выберет такой вариант…       – А ты меня не оставишь?.. – Саша вдруг понял, что шепнул это уже в чужое плечо. В ответ его обняли мягкие тёплые руки, отрезая пути к отступлению. Теперь Данила был повсюду вокруг него. Ловушка. А может, последний неожиданный поворот в его жизни и первый приятный.       – Не оставлю. Не отпущу. Мой…       У каждого должен быть шанс начать сначала. Тем более, что Данила не просил прежде такого шанса, это был первый раз. Горячие чуть влажные губы коснулись шеи, хотя мозг им такую команду не давал. Просто от шеи невероятно пахло, хотелось немедленно вылизать её всю, вонзиться в неё зубами, почувствовать вкус чужой крови на языке. Никогда прежде в близком общении с омегами Данила не испытывал таких желаний и всегда заявлял друзьям: «Не собираюсь метками расшвыриваться, бля буду». А сейчас аж челюсть сводило от желания оставить метку. Запах омеги, поняв, что его чуют и на него отвечают, встрепенулся и потянулся к альфе изо всех сил, стараясь окутать его и не выпустить. Как бездомный зверь, которого наконец-то приютили. Саша вздрогнул всем телом, хрипло застонал и подался вперёд. Данилу как кипятком окатило, когда он осознал, какое сокровище ему досталось. Омега, которого никогда не ласкали, который только в теории может знать что-то о том, как бывает с альфами, который бурно реагирует даже на такие незначительные прикосновения. Подкосились ноги, и, осторожно перемещая Сашу на кровать в сидячее положение, Данила с ужасом понял, что его сейчас чуть не довёл до крайней точки единственный Сашин стон. Если так и дальше пойдёт, сердце не выдержит.       – Только не торопись… – Саша боялся. Молча соглашался с тем, что должно было произойти, но руки дрожали, колени дрожали, зубы стучали, дыхание прерывалось.       – Не буду… Ты можешь передумать в любой момент… – Данила пытался говорить успокаивающе, вжимал омегу в себя, гладил его волосы, плечи, спину, и совершенно не представлял, что будет делать, если Саша и правда передумает. Но Саша вообще не думал, он пытался потереться лицом о чужое лицо, совсем как кот, громко дышал на грани стона, закрыл глаза и то краснел, то бледнел от накатывающих ощущений. Данила осторожно положил руку ему на живот, безошибочно угадав место, где должно было быть больно, и омега как мог всей тушкой выгнулся навстречу руке. Противостоять желанию поставить метку было уже просто нереально, Данила не успел даже осознать момент, когда его зубы вонзились в мягкую горячую кожу. Саша придушенно вскрикнул, напрягся, больно вцепился в плечи альфы, и почти сразу его вскрик перерос в тихий утробный стон. Метка пульсировала сладкой болью и жаром на всю шею, во рту Данилы появился отрезвляющий вкус крови, и он тут же принялся слизывать с мгновенно воспалившейся кожи солёные капли. Запахи смешивались, затекали один в другой и обволакивали обоих плотным головокружительным одеялом. Запрокинув голову, Саша хрипло дышал, стараясь не задохнуться, вслушивался в то, как его шею жадно судорожно обцеловывают, покусывают и вылизывают, и мелко дрожал от нахлынувшего возбуждения, с которым никогда прежде не доводилось учиться справляться. Теперь оно его просто разрывало, хотя он смутно понимал, что самое главное уже случилось, он уже принадлежит этому альфе, и этот альфа уже принадлежит ему. Жадными почти дикими поцелуями Данила поднялся к губам своего омеги и впился в них глубоким собственническим поцелуем. Он будто бы пил Сашу взахлёб, одновременно забирая его без спроса и отчаянно умоляя его позволить забрать всё, что он сможет. Саша решительно не умел целоваться, но сейчас ему не пригодилось бы даже самое прокаченное умение, отвечать на этот тайфун под видом поцелуя Данилы не было никакой возможности, можно было только покоряться ему с нарастающей дрожью, с приливами жара по телу, с неутолимым желанием быть ближе, ещё ближе, максимально близко. Пока сам Саша старался хоть чем-нибудь дышать, его руки пытались содрать с Данилы мерзкую, лишнюю сейчас хлопчатобумажную и джинсовую шкуру. Судя по хаотичности, силе и настойчивости движений, именно содрать, а не снять, в таком состоянии Саша не мог разбираться с пуговицами и «молниями», мог только яростно скрести по ним ногтями. Потом началось нечто сумасшедшее, похожее то ли на ритуальный танец африканских колдунов, то ли на разновидность доисторической рукопашной борьбы: это парни лихорадочно пытались снять одежду с себя и друг с друга, превращая постель на кровати в дикое взбитое гнездо. Спустя несколько секунд они рухнули в это гнездо, оставив ошмётки тканевой кожи по всей комнате, что-то даже на люстре повисло.       Данила чувствовал и не мог поверить, что у него в руках вся тушка его собственного истинного омеги, с кучей дополнительных мест для ласк, и правдивость этого факта проверялась только одним способом. Целая буря горячих жадных поцелуев обрушилась на Сашу, на всего Сашу, так что он сам не представлял, где в очередной раз оказываются губы альфы, только чувствовал обжигающие и словно бьющие током прикосновения, наполняющие каждое волокно тела сверкающей дрожащей силой, острым головокружительным опьянением и ярким ожиданием чего-то большего. Саша весь целиком превратился в эрогенную зону, где бы его ни касались, везде это чувствовалось как локальный взрыв.       – Быстрее… – расслышал Данила сквозь водоворот стонов и вскриков. – Пожалуйста…быстрее…       Данила невольно усмехнулся. Голова, конечно, яростно кружилась, и сдерживать обе взбесившиеся тушки в своих альфячьих, чуть более дисциплинированных руках было всё тяжелее, но Данила невольно собой возгордился. Совсем недавно Саша трусил и просил не торопиться, а сейчас он сам торопит альфу, не справляется с обуревающими ощущениями и требует их ещё больше.       – Потерпи…сейчас… – Данила сам не узнавал своего голоса, такого слабого и дрожащего. Его губы уже успели побывать везде и по несколько раз, в том числе и там, где запах был ошеломляюще сильным, и сдерживать себя было сложнее, чем остановить едущий в лоб поезд. Теперь Данила особенно ясно понимал, о чём говорил тот неведомый альфа из кинотеатра, утверждая, что запах Саши – чистый афродизиак, и нельзя омегу с таким запахом бросать одного. Похоже, в этом главное скрытое достоинство гормональной болезни омег: если уж кому-то удаётся расшевелить их запах, этот запах с лихвой вознаграждает за усилия.       – Быстрей… – глаза у Саши блестели, из их уголков вытекали мокрые дорожки, ногти бездумно царапали кожу Данилы до крови, но никто из них не обращал на это внимания. Эмоции нашли выход через невольные слёзы. Мальчику предстоит долгая тренировка, растягивать удовольствие надолго – это, пожалуй, не легче, чем качать мускулатуру. Смазки выделилось очень много, ничто не мешало перейти к установлению уз, но инстинкт защиты защищал омегу даже от его собственного альфы. Нужно было действовать максимально осторожно, сначала пальцем. Почувствовав палец в себе, Саша сжался и жалобно всхлипнул, зажмурившись и невольно выдавив из себя ещё две слезы. Его целовали, гладили его плечи, шептали в ухо и шею утешающие глупости и медленно старательно ласкали его изнутри. Всего несколько секунд хватило, чтобы Саша расслабился, требовательно вцепился Даниле в бока и начал подаваться навстречу пальцу. Ему уже было мало. Более того – ему было мало уже и двух пальцев, он жалобно поскуливал, отчаянно извивался, вжимался в альфу и требовал уз. Телу сейчас ничего нельзя было противопоставить, оно слишком долго этого ждало и торопилось, боясь, что этот несносный альфа опять передумает. Но он не передумал, прошло всего несколько секунд, и Саша почувствовал, как безумно приятное давление распирает его изнутри. Ни кричать, ни стонать не было сил, только цепляться за чужие плечи, бездумно раздирая их до крови, и стараться хоть как-то дышать, захлёбываясь воздухом, закатывая глаза, и болезненно далеко запрокидывать голову, открывая восхитительно беззащитную шею с пульсирующей меткой и отчаянно натянутыми венами. Долгожданные узы связали их единой сетью тонких острых вибрирующих волокон, и с этого мгновения они окончательно и бесповоротно стали единым целым. Данила мысленно грязно выругался: он действительно чувствовал эти чёртовы волокна, прорастающие в его теле вспышками чистейшего удовольствия, это была не метафора, а вполне себе прекрасная реальность! Он всем существом врастал в своего омегу и позволял ему пустить в себя корни на максимальную глубину.       Кто-то когда-то предлагал Даниле наркотики под предлогом того, что они расширяют сознание. Данила на них, к счастью, не подсел, он так и не понял тогда, что значит расширение сознания. Но сейчас он это понял, стоило ему сделать несколько движений. Восторг, общий восторг двух тел, прошедший вибрирующей бурей по волокнам уз, явно вышел за пределы того, что их суммарный мозг мог вообразить в обычных условиях. Перед глазами замелькали вспышки и разноцветные пятна от усилий задержаться на несколько мгновений дольше, не сорваться, насладиться этой вибрацией. Всё же это очень удобно, до такой степени чувствовать друг друга. Данила точно знал, как именно нужно двигаться – сначала тягуче медленно, практически всего лишь покачиваясь, потом наплывами ускоряясь, вышибая из омеги остатки дыхания, подводя его к самому пику, когда кажется, что волокна уз и жилы порвутся к чертям, и вдруг снова замедляясь, дразнясь, давая вздохнуть и выжимая жалобно-восхищённые стоны, всхлипы, вскрики. Саша не знал, как это обычно бывает, он впечатлился бы и одной десятой этого, но ему старались показать лучшее из того, что ему могли предложить. Он стоил лучшего. Только он и стоил. Приподнимать его над кроватью, почти целиком беря на руки, неразборчиво рычать что-то, срываясь на стоны, покусывая его шею, плечи, грудь, сходя с ума от его жара, запаха, вкуса, голоса, заставлять его плавиться, стекая на кровать концентрированной смесью гормонов и чувств. Ещё хотя бы немного подольше, а потом… Заполнить его целиком, окончательно закрепить связь и наконец-то почувствовать себя максимально живым. Саша закричал и забился в судороге, чувствуя, как внутри нарастает узел альфы, сцепливая их на какое-то время, а потом внутри него разлилось что-то горячее, и он окончательно утратил силы, даже чтоб цепляться за чужие плечи. Всё, это его предел.       Что было потом, Саша помнил очень смутно. Его мелко сотрясало от незнакомых и просто потрясающих ощущений от сцепки, раньше-то ему казалось, что это больно и неприятно, но сейчас он совершенно не был способен сравнивать реальность с представлениями о ней. То, что совсем недавно ему было больно от самого факта течки, теперь казалось глупостью, как человеку в таком состоянии может быть больно? Казалось, ему можно отрубить руку, ногу, голову, и он ничего не почувствует, полностью утонув в водовороте предельного удовольствия. Краем сознания, уже проваливаясь в забытье, нечто среднее между сладким гипнозом и умиротворённым сном, он выцепил любопытный факт: Данила его вылизывал. У него было хриплое срывающееся дыхание, он даже не попытался его восстановить, и он тщательно и очень нежно вылизывал шею, ключицы, плечи, предплечья, грудь своего омеги. В этом было зашкаливающе много особой собственнической ласки, которую никогда не позволяют по отношению к обычным омегам и даже к тем, с кем связывают жизнь. Древний забытый инстинкт ещё с тех времён, когда люди мало чем отличались от зверей, он просыпался только тогда, когда установленные узы простирались так глубоко, что докапывались до него. Данила вряд ли отдавал себе отчёт в том, что делает, ему просто хотелось это делать, и он не мог себе отказать.       Утром он первым делом увидел перед глазами пушистую сеточку чужих волос, уже знакомую, и не сдержал довольную улыбку. В теле была восхитительная истома, весь мир вокруг пропах смешанным запахом свежих уз, он слышал чужой пульс на горячей коже, ровненько в том месте, где была метка, и странно, как за одну ночь его жизнь сменила полюс с «безысходность» на «проснись и пой». При попытке шевельнуться укололо болью плечи, сделав его улыбку ещё шире. Прекрасно, значит, ему тоже вовсю наставили меток. На славу постарался.       – Ммм… Мне показалось, или ночью ты меня вылизывал?.. – едва слышно забормотал сонный разнеженный голос ему в плечо, и Данилу накрыло очередной волной радости. Ну что ж, если утро начинается с такого диалога, значит, никто не будет выяснять с ним отношения на тему «что это было» и пытаться списать всё на течку. Саша потрясающий. Единственный омега, встречать утро с которым понравилось с первых секунд и теперь хочется повторять это всю жизнь.       – Угу, вылизывал.       – Зачем?       – Хрен его знает. Инстинктивно.       Саша фыркнул ему в плечо, сеточка волос сместилась, щекотнув по носу.       – Какой честный. Даже не попытался придумать никакой офигительной истории на эту тему.       – Ну вот ещё… – шевелиться не хотелось, но желание увидеть глаза Саши оказалось сильнее. Данила завошкался, заключая омегу в свои объятия и приподнимая его лицо. Заспанное, раскрасневшееся, с невообразимо счастливой сонной улыбкой, будто самостоятельно держащейся на лице, без усилия мышц. И влажные потрясающие глаза, доверчиво тёплые и пронзительно живые. Как будто кто-то включил наконец лампочки в этих глазах и тщательно протёр их от многолетней пыли. Они действительно сияли, и в каждом из них отражалось по солнцу. Наконец-то!       – Я исправил свою ошибку. Из-за меня у тебя были мёртвые глаза. Из-за меня они опять живые…       – Какой ты поэтичный по утрам, – Саша медленно изучающе провёл рукой по его виску, щеке, подбородку, будто проверял на ощупь, не кажется ли ему. И весело фыркнул, заметив, как расширились чужие зрачки. – Спокойно. У меня ещё не закончилась течка, ещё многое можно успеть при желании. Но, оказывается, после…этого всего просыпается зверский аппетит.       – Это легко поправимо, надо только доползти до кухни… Знаешь, когда я порой задумывался, что будет, если у нас всё же получатся узы, всё почему-то заканчивалось утром. Ты уходил, не смирившись с какой-нибудь штукой.       – А ты что делал? – Саша придвинулся чуть ближе, положил подбородок ему на плечо и весело-вопросительно посмотрел прямо в глаза. Данила ответил ему укутывающе-влюблённым взглядом, которого у него, наверно, ещё никто никогда не видел, слегка поцеловал его горячие, мягкие, лениво-послушные губы и придвинулся поближе, загребая поглубже в свои объятия.       – Естественно, я бежал за тобой.       Данилой овладевали глубокие приливы нежности, и он совершенно не знал, как с ними справляться, такого с ним ещё не случалось. Он тёрся лицом о Сашины волосы, гладил его плечи, сбивчиво дышал, прижимаясь губами к его голове, едва слышно шептал что-то, похожее на «мой», и то ли проваливался, то ли взлетал. Единственное чудо в его жизни наконец перестало сдерживать эмоции, хотя очень старалось, Саша ткнулся в горячее уютное плечо своего альфы и просто расплакался. До этого он честно полагал, что плакать от счастья нереально, но что поделать, более бурных и одновременно приносящих облегчение реакций его организм не знал. Он был таким лёгким сейчас. Словно сбросил многотонный панцирь, годами нараставший вокруг и сдавливающий его. Панцирь рухнул, и Саша наконец-то может расправить съёжившуюся под ним сущность. В последний раз наивный ранимый мальчик поверил. И, пока он утверждался в этой вере, солёные тёплые капли сцеловывали с его век и ресниц, и с другой стороны век мир был багровым от радостно бьющего в окна солнечного света.       Весь день они не отлипали друг от друга. Даже когда Саша мылся в душе, ему это было особенно нужно, Данила маячил у двери, ковырял носком плинтус и опасно подтягивался на дверном косяке. В нём журчала река нерастраченной энергии, разрывала его жилы, вздувала кожу, и её совершенно некуда было девать. Теперь он понимал, как это физически возможно – горы свернуть. Он бы сейчас ворочал скалы, пока не разобрал бы горы по камушкам. Они вместе ели на кухне, соприкасаясь руками, плечами, бёдрами, украдкой косились друга на друга, прятали взгляды и фыркали в сторонку. Вместе кормили кошек и собак, замечая, что кошки начали громко мурчать и тереться об Сашу безо всякой причины, когда ещё никто никакой еды им не предложил. Более того, через забор сиганули две соседские кошки и присоединились к местным. Похоже, от Саши действительно запахло сильно и притягательно, совершенно по-особому. Собаки пребывали в некотором шоке и даже не тявкали на кошек. Они и узнавали, и не узнавали своих людей, озадаченно поскуливали и крутили мордами, пока не решили, что это не их собачье дело, главное, что людям точно хорошо. Чем бы Саша ни занялся, Данила всё время был рядом, касался его, нюхал и усиленно делал вид, что это в порядке вещей, так и должно быть.       – Ты чего-то боишься? – Саша не выдержал, когда, усевшись на диван с электронной книгой, получил просьбу почитать вслух. Он был не в претензии, читать вслух особенно приятно, когда у тебя на коленях лежит чужая лохматая башка.       – Боюсь, – честно признался Данила, разглядывая своего омегу жадным впитывающим взглядом, словно не всё рассмотрел за день. – Боюсь, что ты окажешься сном или просто пропадёшь, убежишь, если я перестану тебя видеть и трогать.       – Зачем мне это делать?       – Незачем. Просто жизнь может подкинуть мне такую подлянку, я заслужил. Всё слишком хорошо стало, и я инстинктивно жду наказания.       – Тогда я подожду с тобой, – Саша запустил пальцы в его волосы и нежно погладил, совсем как кота.       Во второй половине дня приехал папа Саши. Зашёл в дом без приглашения и с порога закричал, чтоб Саша немедленно собирал вещи и ехал с ним домой, но вдруг осёкся на полуслове, жадно втянул носом воздух и вылупился на показавшегося из комнаты сына. Саша был одет в домашнюю футболку с широким горлом, и на его шее слева слишком ярко виднелась метка. Несколько секунд все, включая выглядывающего из-за Саши Данилу, молчали, пялились друг на друга с какими-то пустыми глазами, а в головах явно толкались мысли, споря, какую из них первой подумают. Наконец старший омега шумно вдохнул, словно до этого задерживал дыхание, и хрипло выдохнул:       – Значит…вы теперь совсем вместе?..       – Совсем. Он мой альфа.       – И…у вас…       – У нас были узы, разумеется.       Папа хотел сказать что-то ещё, но нарвался на предостерегающий взгляд Саши и запнулся на полуслове. Действительно, зачем задавать глупые вопросы, если и так видно, что Данила дальше метра от него не отходит и косится на старшего омегу так напряжённо, словно сейчас бросится и укусит. Истинные просто так друг друга не бросают, и должно случиться что-то действительно фатальное, чтобы они разошлись. Так что, нравится это старшему омеге или нет, он никак не способен повлиять на текущую ситуацию. Его сын нашёл именно то, что было ему предназначено, чёрт возьми, это редкое везение, хотя его альфа и тот ещё мудак.       – Кажется, у родителей больше не будет вопросов, – задумчиво сказал Саша, глядя в окно, как папа уезжает на дождавшемся его такси. Сзади его бережно, но собственнически укутывали чужие руки, ухо грело спокойное уверенное дыхание. – Как ты думаешь, сегодня будет виден закат?       – Думаю, да. Пока что небо вполне ясное. А что?       – Помнишь, ты в начале нашей…хм, совместной жизни отвёл меня на крышу смотреть закат? А я ещё так не впечатлился… На самом деле мне очень нравятся закаты. Просто…такая была обстановка тогда…такое настроение…       – Понимаю. Сегодня обязательно повторим.       Закат очень красиво отражался в огромных восхищённых глазах Саши, неожиданно ярко-красный, без кровавого багрянца, будто победное знамя. И кайма неба вокруг него была неправдоподобно лазурной, такую искристую идеальную лазурь в реальной жизни трудно представить, разве что искусственно вывести. На крыше было немного холодно, но Данила захватил плед и укутал их обоих. Такой момент созерцательной медитации, похожей на уход в нирвану, ничем нельзя было портить, но Данила хотел сделать это именно в тот момент, когда солнце окончательно скроется за горизонтом. И сделал. Саша вдруг почувствовал мягкое щекотное прикосновение к своей правой руке, опустил глаза и увидел, как ему на палец одевают забавное самодельное колечко, сплетённое из травинок и мелких цветков.       – А почему бы тебе не стать моим мужем?..       – Хм… – Саша поднёс руку к глазам, неотрывно глядя на кольцо и даже не моргая. Боялся, что заплачет и испортит момент. – А действительно, почему бы и нет?

***

P.S.:       На свою вторую, уже до конца состоявшуюся свадьбу Саша не надевал пафосных рубах и жилетов. И не ворочался ночью перед этим днём в кровати, обдумывая свою будущую жизнь по худшим сценариям и смиряясь с ними. Вернее, ворочался, но не так и не поэтому, а думать он в силу некоторых обстоятельств вообще не мог, ему категорически не давали. Тело, разок познавшее узы, требовало их почаще и побольше, да и Данила всё никак не мог насытиться слишком яркими ощущениями близости с истинным. Утром, заспанные, растерянные, дезориентированные в пространстве, уснувшие всего четыре часа назад и разбуженные настойчивыми звонками Сашиных родителей, они бестолково метались по дому, путая одежду, спотыкаясь друг о друга, путаясь в ногах, руках, сонно хихикая, урывками целуясь и весело пытаясь как-то систематизировать хаос в голове и в доме. С трудом они приняли душ и оделись в самое чистое из того, что у них было, причём Саша оказался в джинсах и фланелевой рубашке, остальное было в стирке…ну и кое-что пришлось выбросить, Данила, увы, не всегда успевал вспомнить, что одёжку рвать не обязательно. Прибывшие родители Саши, папа Данилы и некоторые другие родичи, узрев молодожёнов, возмущённо ахнули и затребовали соблюдать приличия. Пафосные костюмы, строгие причёски и весь этот никому не нужный лоск. Прошмыгнувшие мимо них молодожёны заперли их в доме и объявили, что пойдут брачеваться без них. Окончательно огорошенные родичи сдались. Вся церемония проходила строго неформально, во время зачитывания полагающихся речей молодожёны принялись щекотать друг друга, тихонько фыркали, попискивали, ёжились и чуть ли не подпрыгивали, невзирая на гневные покашливания и возмущённые шуршания за спиной. А когда им предложили совершить первый брачный поцелуй, они целую минуту не отлипали друг от друга, и представитель государства впервые за свою практику засмущался и испытал острое желание отвернуться, негромко напомнив, что секс в общественном месте – хулиганство по УК. К счастью, до этой статьи УК не дошло. Потом Саша с Данилой и вовсе забили на «взрослую тусовку», погрузились в машину и укатили в закат. И больше их никто не видел. Ещё целых два дня. Сашу во второй раз похитили с его собственной свадьбы, и снова тот же самый человек.       Терапия, которую когда-то рекомендовал Саше заведующий отделением больницы, работала. Регулярная, насыщенная, наполненная нежностью, любовью и терпением половая жизнь держала организм в тонусе, гормональных сбоев больше не было, и редкие течки проходили безболезненно и, разумеется, очень бурно. Саша в буквальном смысле расцвёл, у него загустели волосы, улучшились цвет и состояние кожи, он немного похудел, приосанился и теперь ловил на себе множество заинтересованных взглядов на улице. Правда, от него далеко разило альфой, его собственным альфой, и эти заинтересованные взгляды всегда сопровождались разочарованием. Впрочем, если бы и нашёлся какой-нибудь урод, решивший покуситься на занятого омегу, на этот случай был Данила, который, да, всё ещё не отходил от Саши, в лучшем случае выпасая его по телефону, если находился где-то далеко. Он знал, что Саша не сочтёт это навязчивой паранойей, ему, так долго мучившемуся от одиночества, было необходимо постоянно чувствовать, что он не один.       Однажды Саша проснулся среди ночи от внимательного ласкового взгляда. На него смотрел портрет дедушки Данилы, хранителя этого храма любви. Хотя нет, не портрет… сам дедушка Данилы стоял рядом с их кроватью, и сквозь него пробивался лунный свет. Призрак улыбался, очень нежно и красиво, и почему-то от его появления было ни капельки не страшно.       – Теперь всё хорошо, солнышко, – шепнул он, легонько поглаживая его по голове. Саша ощутил лёгкий холодок на макушке. – Теперь всё правильно. Наш балбес нас не подвёл. У дома появился новый хранитель, живой, и сам дом снова ожил.       – Думаете, я справлюсь?.. – почему-то разговаривать с призраком тоже было нормально, Саша будто подсознательно этого ждал. Слышал же он, как портрет разговаривал с Данилой.       – Конечно, справишься, иначе и быть не может. Это твоё семейное гнездо.       На другое утро Саше резко поплохело. Его тошнило, голова шла кругом, раздражали звуки, запахи, цвета казались слишком яркими, ноги плохо держали. Ужасно встревоженный Данила, напуганный почти до паники, немедленно отвёз его в больницу. И там Саше поставили потрясающий диагноз: третий месяц беременности. Его организм окончательно воскрес из мёртвых.