Сердце твое

1 Сначала было неверие. Когда меч Графа пронзил Аллена, а меч Аллена – Графа. Это была жертва. Равноценный обмен между двумя сторонами. Лави плохо помнил, как отчаянно и тупо выкрикивал имя, от которого до сих пор горчит на губах. Аллен Уолкер. Аллен. Лави кричал; к черту правила книжников, к черту все, потому что с изломанным телом седого экзорциста рушилось что-то внутри Лави. Рушился сам Лави. Они так и стояли, наблюдая, как тело их друга разрушалось из-за тёмной материи и как ветер уносил его прах вместе с Тысячелетним Графом. Это была победа. И это был проигрыш, потому что смерть забрала лучшего из людей. Историк долго молчал, глядя в заплаканные глаза ученика. Он качал головой и тихо вздыхал. И впервые в жизни Лави хотелось накричать на старика, броситься, вцепившись, с ненавистью шептать о безразличии и жестокости Книжников. Но он помнил, что главная его ошибка – это сердце, которое так и не смог вырвать. И это только его вина, ничья больше. Потом была тупая и ноющая боль в груди от мысли, что ты только недавно смеялся с этим человеком, а теперь его нет. Историк терпеливо ждал. И Лави схватился за сердце, вырывая его; выталкивая прочь с горячей кровью и страшной горечью на губах. Эта война окончена, и его новое имя – Джон. 2 Канда Юу молчал; молчал, когда тело Уолкера рассыпалось, когда рыдала Линали, хватаясь скрюченными пальцами за холодное тело собственного брата. Он смотрел, как она не знала, кому и за кого молиться, кого проклинать. Ли рвала на себе волосы, и её дрожащий голос сбивался: — Аллен... Братик... Юу Канда молчал, когда весь огромный зал в Ордене был заставлен гробами. Канда кричал только по ночам, просыпаясь от кошмаров, где Аллен Уолкер умирал. Потом Юу вспоминал, что страшного в этих снах больше нет – Аллен и так мёртв. Он выл, как загнанный зверь, сквозь зубы и с ненавистью шептал: — Что ты натворил, тупой стручок?! И эта ненавистная морда стручка смеялась над Кандой и его чувствами; выглядывала из углов, скалилась из столовой и тренировочного зала, где они лежали перед последним боем уставшие, но довольные. И где Аллен тихо говорил о мире без акума и Графа. Канде хочется достать Уолкера с того света, чтобы разбить это невыносимо родное лицо, повыдергивать с хрустом ребра и отчаянно прижаться, ощущая гул живого сердца. Не выдержав, Канда Юу уходит. 3 Два года для Канды тянутся, и он проклинает свою регенерацию, которая позволила ему выжить там, где погиб тот, чей призрак до сих пор маячил за спиной. У Канды под подушкой Муген, в котором давно нет чистой силы. У Канды маленький садик у дома и цветник. И ещё у Канды – дыра в сердце похуже той, что была у стручка после стычки с Микком. Юу не живёт, нет; скорее влачит какое-то жалкое существование: у него нет целей, нет смысла в жизни. Рожденный на войне и для войны, он – лишь грязное пятно на полотне мирной жизни, отчаянно желающий вновь почувствовать звон Мугена в руках. Канда Юу засыпает с мыслями о смерти, просыпается от кошмаров, и иногда в тёмных разводах ему видятся силуэты акума и слышится обжигающе сладковатый запах из прошлого, где все было усеяно прахом и изломанными телами. 4 Имя Джон уходит, и на смену, следующим годом позже, он становится Киананом. Потом учитель умирает, и у него больше нет имени. Нет сердца, нет ничего, кроме холодных страниц истории. И тоска Лави, рыжего и беззаботного экзорциста, пробивается даже сквозь его броню. На руках Лави горячее и бьющееся сердце, и, невозможно рыжий, он умоляет принять его. По ночам, забывшись тяжелым сном, новый Книжник объясняет Лави: я не могу принять это сердце обратно, понимаешь? Я теперь Книжник. Настоящий. Или не совсем – фыркает кто-то в его голове; там же слышен свист катаны и громкое "тч". Книжник чувствует, как Лави изо всех сил бьётся в своей дурацкой тесной клетке и выталкивает живое сердце, умоляя принять его. По ночам Книжник листает книги и смотрит вдаль, потому что где-то рядом ему мерещится фигура в белом плаще. 5 Они встречаются в узкой улочке, пыльной и грязной. Забавно, как судьба свела их вместе. Долго молчат, не зная о чем говорить. Странно встретить весточку – пусть и болезненную – из прошлой жизни. Лави умер, поэтому Книжник не знает, как себя вести. Но Лави шепчет, кричит, умоляет: Дай мне с ним поговорить, позволь! — Лави? – голос Канады такой родной и такой привычный. — Или как тебя там теперь зовут? Лави склоняет голову на бок, внимательно смотрит на Юу, подмечая синяки и изможденное лицо, будто каждый божий день Канда сражается, а не живёт мирной жизнью. Впрочем, все, кто участвовал в этой войне, теперь сражались. Жить без того, к чему ты так привык – невыносимо. Книжник говорит холодно и ровно: — У меня теперь нет имени. Я Книжник, – и, видя, как болезненно расширяются глаза Юу и вздрагивают его губы, добавляет: — но ты можешь продолжать меня звать Лави, Юу. Что-то в Канде меняется; его напряжённые плечи слегка опускаются, и лицо принимает обманчиво-расслабленное выражение. — Ты здесь живешь? – Лави улыбается. Канда кивает. — Пригласишь на чай? Юу фыркает: — Как был наглым рыжим кролем, так и остался. Книжник открывает клетку и говорит Лави: веди себя хорошо. Это ненадолго. Ради Канды. Просто чтобы дать ему кусочек прошлого, хорошо? Лави кивает и его зеленый глаз горит азартом. Рыжий старается не думать об их общей проблеме – Аллене Уолкере – и отвлекается на все подряд. Он с восторгом говорит о странах, где бывал, о том, как чудесен садик Юу и какой Канда оказывается талантливый и о том, как недавно встретил Джонни Гила, который возмужал и стал гораздо увереннее в себе, но не потерял своей доброты. Говорить о других легко и просто. Но Канда смотрит и хочет знать, что случилось с Лави. Лави хочет знать о Канде, но боится захлебнуться в чужой тоске и боли (ему своей хватает) и переводит стрелки на других. — А Линали? – тихо говорит Юу, которого, как и раньше, вдруг начинает раздражать болтовня Лави. — Она вышла замуж и вроде счастлива. — Комуи в гробу перевернулся, – фыркает Канда, и Лави улыбается. Это жестоко и совсем не смешно. Но, если ты хочешь выжить, приходиться топтать прошлое, зарывать могильной землей и, конечно же, зло шутить над самым святым и неприкосновенным, чтобы запятнать это и без чувств бросить следом. Канда ничего больше не говорит, но взгляд его и так понятен. Это была просьба. Останься. Книжник говорит о долге и об истории; о вырванном сердце и правилах. Но Лави смотрит на это лицо; такое любимое и родное, с потухающими глазами. — Тебе осталось недолго, да? – шепчет Лави, касаясь напряжённой ладони. Юу дергается, болезненно морщится, но кивает. Его ладонь очень холодная, как у мертвеца (Лави кажется, они все давно мертвы). Лави смотрит с мольбой и говорит: Ему осталось недолго. Дай мне с ним остаться. Я хочу умереть с тем, кто важен для меня. Книжник закрывает глаза и позволяет сорок девятому, самому сложному и непонятному, взять верх и дрожащими руками принимает сердце, которое когда-то сам вырвал. — Я останусь, Юу, – улыбается Лави. И, хотя Канда ворчит, на кой чёрт ему сдалась эта кроличья туша, Лави знает, очень хорошо знает этот взгляд: умирать в одиночестве так страшно. 6 Лави не знает, сколько Юу протянет. Они ходят один день по рынку; потом спускаются к морю. К вечеру Юу уходит к цветам, а Лави – к своим пыльным книгам. Канда готовит неожиданно хорошо, и Лави расхваливает его стряпню. Ещё Лави чувствует, как сильно изменился Канда и как пошла трещинами его некогда непробиваемая стена, возведенная вокруг сердца. Лави и сам немного не тот. Не такой, как раньше. На растоптанных осколках и прахе Аллена Уолкера они пытаются жить. Выходит не всегда хорошо – Юу кричит по ночам от кошмаров и, когда испуганный Лави трясет его за плечо, едва не задевает Мугеном. А сам Лави постоянно чувствует, как тянет что-то в области груди и как каждый день, прожитый с сердцем, для него становится адом, отзывающимся мучительной болью. 7 Лави просыпается иногда и слышит запах могильной земли – той самой, что пожрала тело его Учителя и его дорогих друзей. Он выходит ночью, спускаясь к тихому кладбищу. В складках некогда экзорцистского плаща у Лави бьется сердце, которое он, вырывая, не смог похоронить; оставить там, в надежных ладонях Аллена Уолкера. Лави думает о смерти, которую так боялся ребенком, от которой бежал по грязным и тесным улочкам Дублина, пока со всей силы не влетел в какого-то старика. Старик укрыл Лави от холодных ладоней и могильной земли, но в итоге цена за его жизнь и спасение оказалась непомерно высокой. Мог ли он вообще ее заплатить? Он падает на колени. Лави так тяжело, будто что-то грозное и колючее давит изнутри, швыряет из стороны в сторону, переламывает каждую косточку в его теле, но заставляет каждое утро вставать и отправляться дальше. Лави кричит от злости и отчаянья, потому что когда-то он понял кое-что: ему никогда не стать Книжником. Если бы он сказал это старику! Если бы... Как было страшно увидеть разочарование в глазах того, кто спас Лави от смерти и в какой-то мере заменил семью. Почему они с Кандой выжили? Было бы правильно, чертовски правильно, умереть там. Их место в холодной земле, в вечном покое, но не тут, где живые и где они цепляются скрюченными и холодными пальцами за иссохшие ветки, пытаясь выстоять против южных ветров и зыбкой земли, что грозится обрушиться под их ногами. Его находит Канда. Молча подает ладонь и тянет за собой. Лави идет, не разбирая дороги, и смотрит только на Юу; это похоже на то, будто он умер, и кто-то важный пришел, чтобы увести за собой, упрятать в ангельском ложе или в адских котлах. 8 В ту ночь Лави впервые снится Аллен. Живой. Он смеется и указывает куда-то вдаль. — Живи, – говорит Уолкер и качает головой, когда Лави беспомощно тянется к нему. — Ты же Книжник, Лави, это твой долг. Со временем все пройдет и позабудется. Лави говорит ему, что никогда не сможет забыть. Аллен печально улыбается и закрывает глаза. 9 Утром они сидят с Кандой на веранде, и всего лишь краем глаза Лави замечает седой волос. — Юу, – тихо шепчет он. Отсчет начался. 10 Лави теперь имеет глупую привычку считать седые волоски на голове Канды. Юу бесится, угрожает Мугеном и зло косится в сторону рыжего. Лави становится страшно от мысли, что лицо Юу все такое же молодое, а волосы стремительно седеют, прямо как у... Аллена Уолкера. Ах, какая ирония, думает Лави. Он не говорит этого Канде, но прекрасно понимает, что Юу, глядя в зеркало, думает о том же. 11 Лави заболевает в октябре, попав под сильный дождь, и Канда бесится вдвойне; шипит о бестолковых кролях и своем желании запихнуть Муген в глотку рыжему, чтобы прервать поток бесконечных жалоб и сухого кашля. Но заваривает чай из своих засушенных цветов, поправляет подушку и сидит у кровати до позднего вечера. Лави в нос забивается запах иссушенных трав и книжной пыли. Тихо трещат поленья в камине и слышно, как сопит задремавший Канда и как хрип вырывается из груди Лави. Он вдруг вспоминает, как очень давно, когда ему было лет семь, Лави нашел разоренное гнездо. Там было пять птенцов, и в живых остались только двое. Лави тайком от старика притащил их к себе в комнату, пытался кормить и отогреть в любимом плаще. Он дал им имена и делал все возможное, чтобы они выжили. Птенцы были почти голые, едва оперились, но весело щебетали, стоило им заметить Лави. Еще они постоянно мерзли и жались друг к дружке. Их братья или сестры погибли, а эти выжили. Как сам Лави когда-то. Он нежно им улыбался и чувствовал себя чуточку значимым, чувствовал любовь и желание защитить этих птенчиков, за которых теперь был в ответе. Птенцы прожили неделю. Он рыдал громко и без остановки, закапывая их там же, где когда-то нашел гнездо. Книжник злился, называл Лави безмозглым идиотом, но помогал копать землю для могилок и даже притащил самодельные кресты из дерева. Он тогда сказал, что это – первый урок и первое, самое главное правило Книжников: никогда ни к кому не привязываться. Юу открывает глаза, зевает. Что-то ворчит себе под нос, и Лави ему мягко улыбается. Седых волос у Канды стало еще больше. 12 Кошмары Юу прогрессируют, и Лави заставляет перетащить кровать к себе. Канда злится, пинается, но покорно выполняет. Они сдвигают кровати совсем близко, и Лави теперь караулит сны Юу. Это странное и волнующее чувство. Как когда-то давно, когда у него было еще настоящее имя, он также сидел у кровати матери и охранял ее беспокойный сон. Женщину с рыжими волосами, дочь крестьянки и графа, он совсем не помнит. Но хорошо помнит это чувство собственной значимости и нежности. Если Канда начинает дрожать, слегка возиться или стонать сквозь стиснутые зубы – нужно его будить. Лави спит чутко, поэтому успевает разбудить Канду до того, как уродливые монстры влезут в его голову. (Но ведь на самом деле эти монстры не лезут туда, они сидят там всегда, в темных углах, ожидая, когда Юу закроет глаза). 13 Когда Лави страдает над выпечкой пирога с черникой, он вдруг понимает, что тянущая боль притупилась. Что то, что он чувствует похоже на какое-то счастье и умиротворение. Он оборачивается, чтобы поделиться этой мыслью с Юу, но застывает: Канда морщится, едва стоит, вцепившись в деревянный стол. — Юу! – кричит он. 14 Обмороки Канды становятся привычными, как и кровь из носа. Лави смотрит, как время изменяет свой ход, течет сквозь пальцы, и он, кажется, не успеет ничего. Лави позволяет слезам катиться, пока Юу опять лежит в беспамятстве. Рыжий экзорцист Лави однажды так сильно любил Канду, но никогда не посмел бы это сказать. Юу приходит в себя. Весь бледный и тяжело дышащий. Лави подает ему стакан прохладной воды и мягко обнимает. Канда не ворчит и не злится, не отпихивает, только расслабляется и снова прикрывает глаза. 15 Лави кажется несправедливым то, что Юу так мучается. Но достать его любимый Муген и милосердно прикончить – этого не смог бы сделать даже Книжник. Лави прижимается к горящему лбу и шепчет всякие глупости, лишь бы отвлечь Канду от выжигающей боли. Раньше он думал, что хуже смерти Аллена Уолкера, нет ничего. Но жизнь снова насмешливо скалится – и преподносит кое-что похуже. Аллен раз – и рассыпался, не коснувшись ничьих ладоней, и Лави помнит, что лицо его было умиротворенное и улыбающееся. А Канда – Канда горит, разрушается изнутри, сходит с ума, и Лави не знает, кого за это ненавидеть: Ватикан и бесчеловечные эксперименты или их милостивого Бога, который оставил их. Но эгоистичная часть Лави шепчет ему "спасибо", потому что Канду Юу, умирающий, он все еще с ним. 16 Потом, к началу февраля, Юу вдруг становится лучше. Они сидят в гостиной, и Лави, измождённый и уставший, подбрасывает поленья. — Скажи что-нибудь, – просит Лави. Канда дергает плечом, и теплый плед слегка сползает. — Что ты хочешь услышать, кроль? Лави пожимает плечами. Он много чего хочет слышать, но Канда Юу никогда не скажет этого вслух. 17 Они долго смотрят друг на друга за ужином. И в Лави что-то звенит, переворачивается, кричит: сейчас или больше никогда. Губы Юу – соленые и обветренные и их поцелуй – как прощание, как два отчаянно столкнувшихся корабля, идущих на самое дно и как столкновение заходящего солнца с землей. Нет страсти, нет сумасшедшей любви. Есть тоска, печаль и глухое отчаянье. Лави кладет голову на колени Канды и слышит, как в его голове щелкают стрелки часов. Их часов. 18 Все складывается так жестоко. У Канды почти вся голова седая, а лицо молодое, но уставшее. Он успевает высадить весной тюльпаны, прежде чем его ноги подкашиваются и тело оседает на землю. Лави возится с завтраком, поэтому не слышит страшного кашля Юу, не видит крови и искривлённого от боли лица. Канда справляется с приступом, покачиваясь, возвращается домой. Он смотрит на это рыжее недоразумение, умудрившееся обжечься об сковороду, и почему-то очень хочет улыбаться. 19 Той ночью Лави снится Алма. Такой же, как и на фотографиях, что показывал старик. Мальчик скалится, сверкает острыми коленками и тыкает Лави пальцем в грудь. — Юу мой, – говорит он грозно. Лави хочется кричать и спорить, вцепиться и вопить: Юу мой и только мой! Но он не имеет права. Никогда не имел. У Канды Юу и Алмы Кармы было обещание и история, тянущаяся через две жизни. У Лави не было ничего кроме глупых шуток и тупой, опустошающей любви к тому, кому эта любовь и даром не сдалась. Он просыпается и чувствует себя просто ужасно. 20 Лави знает, что самые последние секунды жизни – самые мучительные и прекрасные. Тот самый последний аккорд в каждой мелодии, которой звенит и звон достигает небес или недр земли, пролетает над морями и океанами, оседает в хвойных лесах и снежных горах; ласково прощается с родными городами и деревнями, машет солнцу и распадается с последним вздохом. Юу глядит на тюльпаны. — Хорошо, что они успели расцвести, – говорит он. Лави пытается сдержать слезы и не сорваться на глупое отчаянно-детское: не умирай, не смей, не оставляй меня! — Жаль, что хризантемы тут так и не прижились, – губы Юу болезненно изгибаются. — Передашь привет Аллену, правда? – шепчет Лави, перебирая седые пряди. Юу знакомо фыркает, заставляя сердце Лави забиться чаще и захлебнуться в новой порции боли. — Лучше бы стручку мне не попадаться, иначе я повторно отправлю его на тот свет, – Канда вдруг морщится, пытается сесть. — Юу? — Заткнись и помоги мне лучше. Лави осторожно поддерживает его, а потом чувствует, как Канда его целует. Это прощание. Финальный аккорд того непонятного, что гложет экзорциста Лави. Он думает об Алме Карме; о том, что, вероятнее всего, на том свете они вряд ли встретятся. Как говорил Старик, для Книжников в аду отдельный котел. И о том, как не хочется давать Юу уйти, даже зная, что это – конец его мучительной агонии. Он наклоняется и губами ловит последний вздох Канды Юу. *** Лави печально улыбается Книжнику. Он разворачивается спиной, достает из складок экзорцистской формы живое, бьющееся сердце. — Как думаешь, может и наш старик когда-то кого-то любил? — Любил, – говорит Книжник. — Он тоже любил. Глупого и рыжего мальчишку. Лави кивает. Они смотрят на могилу Канды. Лави не плачет, чувствует, как горечь и боль рассеиваются. Смело шагает в холодную могильную землю и, ласково погладив сердце, опускает его. — Пожалуйста, береги его, Юу, – шепчет он, позволяя земле осыпаться под ногами, затягивая сорок девятого туда, где остались все, кого он любил. Книжник помогает опустить крышку гроба и в последний раз смотрит на спокойное и умиротворенное лицо Канды Юу. — Может быть, однажды встретимся? – спрашивает Книжник. Лави жмется к остывшему телу, как котенок, ободряюще улыбается. А потом окончательно исчезает. Книжник собирает осколки сорок девятого и бережно прячет в ладонях. Кивает могиле Канды Юу и уходит. Чтобы потом каждые пять лет раз за разом сюда возвращаться.