китайский ураган (и совсем не страшный)

В одном из тихих районов шумного мегаполиса в квартирке на седьмом этаже по утрам властвует ураган. Урагану этому имя – Лухань, и по разрушительной силе он не уступает ‘Сэнди’. Минсок спокойненько попивает кофеёк из луханевской кружки и кутается в халатик, пока Лухань с орами-матами бегает по маршруту спальня-ванная-десятый-круг-пошёл. У Минсока растёт уровень сахара в крови (у Ханя не кофе, а сплошной сироп), а в комнате разрастается хаос. Лухань опаздывает на практику, а ему нельзя, как-никак, за ним закреплён выпускной класс средней школы, а они ребята с приколом, перед ними и без того мизерный авторитет терять очень не хочется. Вот Лухань и беснуется, носится в одном носке да брюках, отвергает одну за другой рубашки (– Чё они все мятые? Я вроде просил, а ты не погладил! – Минсок предпочитает проигнорировать этот вопль), и пытается заодно где-нибудь в свалке на своём столе найти маховик времени. Ему ненадолго, всего лишь на часик назад отмотать, он бы будильник не отрубил и Минсока (будильник номер два) нахер бы не послал. Да, Лухань горит ещё и виной, он вообще-то свой язык по утрам не особо контролирует; но чтоб задеть Минсока (причём весьма грубо и кристально конкретно) – такое впервые. Лухань не уверен, что это вообще он сам сказал, а в него не вселилась какая-нибудь сука прямиком из ада или чистилища. А Минсок, знаете, когда обижен, становится тихим, незаметным – он сначала в душ ушёл, потом по телефону с кем-то негромко разговаривал в коридоре, а теперь вот на кухоньке стоит и кофе пьёт (не свой; ну а что, Хань один хрен не успеет). Лухань запускает пятерню в волосы, превращая только что выпрямленное добро в воронье гнездо, а после несётся на кухню (ну, извиниться перед Мином или таки кофе успеть в себя залить; а можно и то и другое) и с почти щенячьим взвизгом шлёпается на колени, запнувшись за провод от воткнутого в розетку фена. Лухань не уверен, показалось ли ему ‘растяпа’ голосом Минсока. Лухань не уверен, что удержится от желания броситься под автобус, когда, наконец, выкатится из дома. Лухань думает, что извиняться и кофе – ну не судьба. Лухань поднимается на ноги, отряхивает колени и топает в коридор. Тут его тоже ждёт веселуха – запихнуть всё нужное добро в рабочую сумку (аккуратненько запихнуть, ха ха), распутать провода наушников, разыскать проездной по карманам всех своих курток (задачка та ещё), развязать узел на ботинках и – да. На всё это у него пять минут. Что там насчёт броситься под автобус. Лухань как раз ругается, мучаясь с расшифровкой количества морских узлов на шнурках, когда Минсок опускается на колени рядом с ним, в глазёнки китайские заглядывает и кружку протягивает с заботливо (взамен выпитого) намешанным кофейным сиропом (да ещё и негорячим, пить можно). Лухань заливает в себя пару огромных глотков, прежде чем Минсок щёлкает ему пальцем по колену и просит-напоминает ‘не так быстро’. Хань потихоньку допивает свой сиропчик (даже крошку гущи проглатывает), пока Минсок аккуратно и быстро шнурует ему ботинки, а заодно и брюки до конца отряхивает, и галстук поправляет, и капюшон на куртке пристёгивает (а то он на одной только клёпке болтается). Лухань ставит кружку на пол, к стене, а на Минсока падает с объятиями, отчего Мин спиной к зеркалу валится, и бормочет в халат в районе плеча: – Как ты меня только терпишь. И: – Прости, а? Я честно не хотел, ты же знаешь. И: – Я пиздец опаздываю, люблю, целую, поскакал. И да, взаправду скачет – подхватывает сумку с задорно выглядывающим из бокового кармана томиком сёдзё-манги и вываливается из квартиры, не хлопнув даже дверью нормально. Минсок прикидывает, что у него самого на сборы аж целых полчасика, и, тяжко вздохнув, идёт убирать последствия китайского урагана. И так (почти) каждый будний день. Впрочем, Минсок не особо жалуется. / В одном из тихих районов шумного мегаполиса в квартирке на седьмом этаже по утрам властвует ураган. Но по плану воскресенье, будильник на ‘off’, шторы на максимум, луханевские ноги на Минсоке. Неплохо так. Минсоку этот уют, покой и тишина импонируют больше, чем визги-крики-мат по будням; оно и понятно, в выходной хочется выспаться, ведро мороженого и никуда не торопиться. Лухань слюнявит подушку, накидывает на Минсока руку до кучи и торопиться явно никуда не собирается. На часах десять, в животе пусто, и кофе, вообще-то, вчера днём закончился (у Луханя был выходной, и он прикончил даже ромашковый чай в пакетиках). А они уже оба зависимые от чашечки молотого, с утра без этого никак; почти как первая утренняя сигарета, знаете. Минсок разглядывает потолок, потихоньку расталкивая Ханя всякими смешными угрозами, и думает, что ‘счастливчика’ для похода в ближайший магазин можно выбрать на камень-ножницы-бумага. Через полчаса Лухань выскальзывает из подъезда якобы из добрых побуждений (на деле его бумага превратилась в крошево от минсоковых ножниц, да ещё и трижды), матерится на херачащий в лицо мелкий бесявый дождь и перебежками пробирается к маркету. У него важная миссия – купить какой-нибудь нормальный кофе для джезвы, а не растворимую хуйню (– Слушай, разница не такая уж и… – Хань, иди уже), а заодно и чего-нибудь вкусненького, типа творожка с ягодами или мороженого. То, что к Луханю ещё вчера припёрлись паразитить сопли, вообще не повод не покупать мороженку. Лухань забегает в подъезд, показывая язык дождю и херовой погоде, оставшимся за спиной, и, подумав, вызывает лифт, а то что-то топать восемьдесят четыре ступеньки вверх лениво (очень). Лифт ворчит, раскрывая перед Ханем свои двери, а за его спиной внезапно раздаётся лай – ротвейлер, им по пути несколько этажей… Лухань цепляет на лицо дружелюбную лыбу, прижимает святой пакет к груди и шагает вперёд. К весёлой компании (любопытный ротвейлер, нервно косящийся на него Хань и сонный хозяин собаки) успевает сосед Луханя по лестничной площадке; у него три забитых бумажных пакета в руках и кактус в белом кашпо. Учитывая то, что с соседом они что-то вроде приятелей, Хань вежливо ему кивает и осведомляется заодно, что там насчёт отопления, когда будет, не знаете? Ротвейлер уводит хозяина досыпать на пятом, а на выходе на седьмом Хань зачем-то торопится, не рассчитывает свой шаг и влетает щекой в чужой кактус. К счастью, кактус не ломается. К счастью, сосед считает нужным извиниться, а не поржать. К счастью, колючки на кактусе белыми звёздочками, и щека Ханя отделывается лишь лёгким покраснением. Лухань в красках рассказывает всё это Мину, не забывает про ротвейлера (– Давай никогда не будем заводить собаку? – Только не дуйся, но мне и тебя хватает с лихвой) и просит сварганить что-нибудь пожевать. Минсок весь такой ещё растрёпанный, плюшевый, в длиннющей майке и в тапочках, его только тискать-целовать-любить; и он от души смеётся над неуклюжестью Луханя, а потом ловит надувшуюся китайскую моську ладонями и нежно целует в губы, но Хань всё ещё обижен и угрюмо ворчит, отстранившись: – Даже сосед не поржал. Хотя стопудово хотел. – У вас с ним уровень отношений не тот, – справедливо замечает Минсок и идёт на перемирие: – Ну, вспомни, как я вчера квартиру ключом от домофона открывал, или… Лухань фыркает и, тюкнувшись лбом в минсоково плечо, тихо гогочет. Минсок думает, что – ой, лишние слова для их уровня штука явно нахер нужная, поэтому моську улыбающуюся, погладив пальцем по пострадавшей щеке, с плеча своего поднимает, и – ну да. Пусть весь мир подождёт. (Хотя нет, эй, ребята, опасность, кофе убегает!)