Bosco

С душной поволокой во взгляде стелется на его коленях: Билл пьян, пьян в дым, пьян, как в любой другой раз — неожиданно, как гром среди ясного неба, ожидаемо, как смена дня и ночи. Он обнимает за пояс, душно выдыхая перегаром куда-то в живот, шепчет едва ворочающимся языком свое жаркое и стылое «люблю», даже не пребывая в этой комнате. И Диппер верит. Потому что только этот пьяный бред — истина в последней инстанции среди всего вранья. Он вплетает неслушающиеся ледяные пальцы в мягкую платину волос и устало прикрывает глаза. Диппер больше не просит его обещать: обещания — пустой звук, как охрипший звонок слева от двери их серой квартиры, как вибрация сломанного телефона Билла, на котором никогда не отключается беззвучный режим. В его редком трезвом молчании куда больше смысла, однако в нем нет ни одного стыдливого извинения. И не стыдливого тоже — никакого сожаления, никакого раскаяния. Вначале Билл обещал, что никогда не сделает больно — и, наверное, стоило ожидать худшего еще после этой клишированной подачки для сладкой наивности, для слепой веры, клеймящей податливо выгибающееся юное тело отравляющей влюбленностью. Больше — собачьей преданностью, зависимостью. Эдакое навязчивое и страшно самоотверженное желание выпить яд — непонятно, правда, зачем и ради кого. Вначале Диппер думал, что знает его. Диппер чувствовал себя виноватым, потому что только улыбчивый парень из бара в паре кварталов от их дома знал, что было намешано в том мартини. Теперь же он каждый раз говорит себе, что готов отпустить ситуацию, готов не вмешиваться, но все равно снова и снова откладывает деньги на такси. Побитой собакой он следует за Биллом всюду, оберегая чертовым ангелом хранителем. Только Билл выкинул свой золотой крестик еще в девять, чуть не сжег церковь в двенадцать. Он всю жизнь роняет свечи, сжигая все вокруг себя в адском пламени. Он шепчет севшим голосом «иди на хуй», намереваясь спустить последние деньги на спасение души своей, веря в одного Бога — того, который на дне бутылки. Позже он выдавливает пьяное «прости», и ему правда нужно это пьяное прощение. Очередной шанс загубить все на корню — Дипперу кажется, что это все уходит глубже, чем какие-либо абстрактные корни. Это можно назвать самим забвением: жизнь — череда запоев и попыток залатать что-то эфемерно-фальшивое, что зовется отношениями. Впрочем, попытки эти тоже фальшивые, так, для галочки. Маленькое вранье, как подорожник, помогает протянуть до следующей ссадины на истертых в мясо коленках. Как бесконечный кошмар, только без погонь и монстров — лишь сизая рутина без налета чего-то живого, пыльная кассета в углу полки, которую никто почему-то не хочет смотреть. И Диппер никогда не проснется, ведь он добровольно шел в лимб.