Второе декабря

Нервно постукивая ногтями по стеклянной кружке, я смотрела в окно, где люди спешили по своим делам и не обращали внимания на такие простые мелочи. Это было необычное утро. Такое утро случалось крайне редко и весьма неожиданно. Это было такое утро, когда ты встаёшь раньше поставленного будильника и понимаешь, что впервые за долгое время выспался, хотя лёг вчера вечером (или сегодня ночью) достаточно поздно. Это было такое утро, когда весь твой день расписан по минутам, а ты внезапно договариваешься встретиться с подругой рано утром, чтобы вместе выпить кофе и насладиться столь редкими минутами общения. Это было морозное декабрьское утро, когда снег кружится в воздухе и бесшумно падает на асфальт, тут же тая. Это было то утро, когда хлопья снега в волосах делают людей по-настоящему счастливыми. Просто от осознания того, что пришла волшебная пора и скоро Новый год. А значит, новый шанс. Это уже финишная прямая и через каких-то двадцать девять дней будет тридцать первое декабря. Это было второе декабря, когда я смотрела в окно, нервно постукивая ногтями по кружке с кофе. Это было счастливое утро. Редкое утро. Волшебное утро. Особенно для тех, кто не верит в чудеса. Для тех, кто не ждёт от этого времени года ничего хорошего. Вообще ничего не ждёт. Для разочарованных и измученных в осенней суматохе дней. Для них придумали декабрь. Не иначе. Люди продолжали спешить по своим делам, не замечая прекрасного за обыденным. Работники многочисленных кафе этого спешащего и суетливого города только и успевали доставать картонные стаканчики и наполнять их горячим кофе. И мало кто помнил, какой сегодня день календаря, даже глядя прямо в экран телефона, где большими буквами написано «Пятница, 2 декабря». Увы. Они не видели и половины того, что можно было полноправно назвать особенным. Я хотела, чтобы это утро не кончалось. Не переходило в день, в вечер, в ночь, в январь. Я хотела жить в декабре и наслаждаться только им. Этот месяц вызывал у меня уйму эмоций и смешанных чувств. Я могла говорить о зиме взахлёб, потому что любила это время года всем сердцем. И это, наверное, вполне логично для девочки, родившейся в Новосибирске. Кому-то не нравились холода, сугробы снега и январские морозы, а я их обожала с самого детства. И я могла бы гордиться тем, что за тридцать лет жизни до сих пор не утратила той детской непосредственности, что и сейчас готова валяться в сугробах и играть в снежки, только… Только отчего-то с годами кроме той детскости больше-то ничего и не осталось. В мои тридцать меня не волнует потерянная когда-то давно любимая игрушка и тот факт, что деда Мороза не существует, а ведь когда-то это была целая трагедия. Но сейчас… сейчас было совсем другое время. Другие мысли, другие приоритеты, другие заботы, другая жизнь. Девочка Поля осталась в душе, в сердце, в Новосибирске, но, увы, не в жизни. Не в настоящей жизни, не в реальном времени и, к величайшему сожалению, не в этом морозном декабре. А что волнует тридцатилетнюю Пелагею (и акцент не на возрасте)? Что волнует меня сейчас? В вечно куда-то спешащей Москве, в давно привычных пробках, да даже в этом кафе. Сейчас. В эти 09:12. Что для меня важно? — Ревность, Поль, это не то чувство, которое ты должна испытывать к этому человеку, — проговорила Полина, облизывая пересохшие губы и запуская руки в волосы. — Ты ведь уже взрослая девочка. Должна понимать, что всё в этой жизни относительно и не всегда происходит так, как нам хочется. Переболит и пройдёт… — Не переболит, — уверенно перебила её я, скрещивая руки на груди, — И не пройдёт… А девочка хоть и была взрослой, но понятия не имела, как в свои тридцать ей поступать. Всё было не так просто, как в детстве. Нельзя было протянуть мизинец и забыть все обиды, продолжив вместе играть. Нельзя было дать сдачи пластиковым совком по голове тому, кто тебя обидел. Нельзя было приложить подорожник к сердцу и искренне верить, что всё пройдёт. И это, я считаю, чертовски несправедливо. С годами человек взрослеет и должен делать выводы, исходя из своего опыта. А я в душе осталась всё той же доверчивой и наивной девочкой Полей. И до определённого момента мне не приходило в голову как-то это менять. Зачем? Меня ведь и такой любил (и). Любил (и) же?! — Декабрь уже… надо же… — будто только сейчас это замечая, сказала подруга, тоже рассматривая людей за окном, — Время так быстро летит. Андрюше уже девять, Диме через месяц тридцать девять. Это хорошо… Девять — это прекрасно… Она продолжала рассуждать вслух, явно не надеясь на мой ответ. Ведь мои мысли были совсем не схожи с её и в этом плане мы сильно отличались. Полина ждала весну, которую любила так же сильно, как я зиму. Она обожала овнов и могла говорить об этом знаке зодиака часами. Через двадцать два дня будет двадцать четвёртое декабря. И мне даже не пригодились эти дурацкие графики функций, чтобы сосчитать это. Так зачем они вообще были нужны, если в конечном итоге я не могу в себе разобраться, а не параболу построить на координатной плоскости? Почему мне в школе никто не объяснил, как в тридцать лет не ревновать человека, который… который мне никем не приходится? Почти… Улыбайся, смейся, сиди с ним рядом, радуйся жизни, делай вид, что вы друзья… только легче-то станет? Кому-нибудь лучше от того, что твои серо-зелёные его светло-карим не принадлежат? Кому-нибудь хорошо от того, что в это декабрьское утро вы уже не вместе? А через месяц январь. Поздновато будет. — Я должна с ним поговорить, — резко заявила я, ловя на себе недоумённый взгляд Полины и тут же подскакивая с дивана. — У меня всё равно репетиция сразу после него, — поднимаясь следом за мной, сказала она. Декабрьское утро плавно перетекло в день, когда люди с разных точек города и за его пределами, наконец добрались до своих душных офисов и других мест работы. Когда количество пробок в разы уменьшилось, а водитель Гагариной слишком быстро довёз нас до «Останкино». Когда девушка, видимо, из твоей команды о чём-то оживленно тебе рассказывала, как бы «случайно» касаясь твоей руки и поглаживая её. И когда я наконец лоб в лоб встретилась со своей ревностью, декабрьское утро полностью утратило свою атмосферу праздника, тут же превращаясь в серые будни. — Держи себя в руках, — только и успела предупредить подруга, серьёзно на это надеясь. Очень быстро сократив эти несколько метров, я вмиг оказалась рядом с вами, тут же прерывая эту идиллию. Я не знаю, что подумала эта девушка, когда я треснула её по руке, да так сильно, что на ней остался след от моего кольца. Брюнетка испуганно взвизгнула и перевела взгляд с меня на тебя, не понимая, что это было. — Руки от него убери, — достаточно спокойно для внутреннего истерического состояния, сказала я. Полина, которая по идее должна была вмешаться во всё это безобразие, предпочла промолчать. Себе дороже. — Ты нормальная, нет? — уточнил ты. А что, так заметно? — Нет, — уж извини, но пластиковый совок остался там же, в детстве. И я выживаю без него, как могу. — Я, наверное, пойду, — вмешалась девушка, виновато глядя на меня. Моё согласное: «Угу» ты сопроводил не сильным, не больным, но таким обидным толчком в плечо. Как будто это я тут чужую руку наглаживала. Секунд двадцать мы испепеляли друг друга взглядами и я уже ждала, что сейчас начнётся что-то страшное, потому что твои зрачки расширились, а лицо стало слишком суровым. Но эти глаза… Господи, эти светло-карие глаза… В них было столько мощи, что меня выворачивало. Столько недосказанного, что моё «поговорим» просто меркло на фоне этих глаз. А все фотографии со всеми этими девушками сейчас заставляли просто понять, что ни один подорожник тут не поможет. Я боялась издать даже малейший звук, хотя внутри всё разрывалось от переполняющих чувств, да так сильно, что хотелось кричать на всё «Останкино». И мне было просто необходимо за что-нибудь ухватиться, дабы не распластаться прямо на этом полу. Я едва успела уложить руку на твоей груди, машинально начиная поправлять твой свитер, скорее от нервов, нежели от надобности этого действия. — Пойдём, — твой голос стал намного мягче, чем в нашем предыдущем диалоге, а рука, что крепко держала меня за руку, придавала столько уверенности, что я с трудом верила в происходящее. И возможно, предстоящий разговор слишком рановат для второго дня зимы, но через месяц уже январь, а там уже может быть и поздно. Может быть уже не нужно. Я шла молча, изредка шмыгая носом и осматриваясь по сторонам. Как ни странно, возвращаться мне сюда совершенно не хотелось. Ни в качестве наставницы, ни в качестве гостьи. Вся эта напряжённая обстановка отталкивала, а знакомые места больше не были такими родными, как раньше. — Куда тебя отвезти? — спросил ты, вставляя ключ в замок зажигания. — Не утруждай себя. Поговорим и вызову такси, — отозвалась я, втягивая шею и зябко передёргивая плечами. — Говори, — от такого взгляда меня буквально пронзило током, а тело непроизвольно покрылось мурашками. — Только смысл-то, Поля? Какой в этом смысл? Когда-то я готов был размазать по стене любого, кто к тебе приблизится и настоятельно тебя просил не делать так… не провоцировать… А сейчас что? Твоя очередь? Кому из нас это нужно? А тебя не учили в детстве, что девочек бить нельзя? Ни морально, ни физически. А это была самая настоящая пощёчина. Смачная и ни разу не отрезвляющая. В голове творился полнейший п… декабрь. Катастрофический декабрь, от одной мысли о котором, меня просто разрывало, раздирало, распирало на нечётное количество частей. И в этот момент я остро ощутила разницу между той девочкой Полей и тридцатилетней Пелагеей. Ни тебе подорожника, ни совка, зато графики функций до сих пор перед глазами. И сейчас наши сросшиеся плавники, как никогда, рисковали оторваться друг от друга и всё… Под многоточием я подразумевала конец. Просто ты точки не любишь. — Поль, хочешь я уйду? Навсегда уйду и больше никогда тебя не потревожу. Хочешь, мы поставим эту жирную точку здесь и сейчас? Не оставим друг другу никаких прав на ревность, надобность и присутствие? — а я ещё раз хочу спросить, тебя учили в детстве, что младших обижать нельзя? Тех, кто по натуре своей слабее тебя. Тех, кто не может сам за себя постоять. Тех, кого нужно защищать. От самих себя, в первую очередь. Если не учили, то это большое упущение твоих родителей. Низкий им поклон за это. А если учили, то какого ж чёрта ты меня изводишь? — Не хочу… Ты перевёл взгляд на меня, глядя совсем по-иному, по-декабрьски, по-родному. Твои медовые глаза заставляли пожалеть обо всём, чём только можно. Забыть напрочь обо всех совках и подорожниках. И какое там «пройдёт и переболит»? И не мечтай… — Тогда не делай этих идиотских выводов, исходя из не менее идиотских фотографий. Никто никуда не уходит и никаких точек, Поля. — Даже не думай, — едва прокричала блондинка, тут же оказываясь в сугробе снега и начиная заливисто хохотать. Недолго думая, Дима упал рядом с ней, разводя руки и ноги в стороны и делая снежного ангела. А по мнению всё той же девушки он уже им являлся. Одни глаза чего стоили. Довольно улыбаясь, мужчина на секунду прикрыл глаза, тут же чувствуя, как что-то приземлилось на него. Резко распахнув их, он встретился с такой же парой серо-зелёных, чувствуя на себе горячее дыхание и наблюдая счастливую улыбку на её лице. И в тот момент, когда он почти коснулся губ блондинки, та резко запустила в него заранее подготовленным снежком. — Ну, держись… — проговорил Билан, тут же повалив её на землю и кубарем покатившись по сугробам, сопровождая всё это громким смехом и визгом. На календаре было второе января. Её серо-зелёные по праву принадлежали его светло-карим. Это было такой же констатацией факта, как-то, что «вечное-вечно», а «неделимое-неделимо». Это было констатацией факта и общей нелюбовью к точкам. Ведь многоточие, куда лучше…