Лифт на двенадцатый этаж

Пакет был, конечно, не тяжелый, но коробка с пиццей изрядно мешалась. Удерживая ее на одной руке — спасибо природе и родителям, Теппей мог это себе позволить, — второй, в которой был пакет, он попытался нажать на кнопку двенадцатого этажа. — Прошу прощения, не могли бы вы подержать лифт, пожалуйста? Коробка едва не полетела на пол, Теппей еле удержал ее. На кнопку реверса нажать уже не получалось, и он просунул ногу в смыкающиеся дверцы. Они открылись, высокий парень в черном пальто стремительно ворвался внутрь, на ходу впечатав палец в кнопку двенадцатого этажа. — Спасибо, — бросил он и прислонился к стене. Дверцы лифта начали закрываться. И тут Теппей сообразил, кого видит. Он повернул голову, едва не выронив пиццу во второй раз. Ханамия Макото смотрел на него, широко распахнув глаза и открыв рот. Дверцы закрылись, лифт поехал. — Да твою же мать! — раздраженно проговорил Ханамия и посмотрел на табло. Но там, понятное дело, горела только одна кнопка — двенадцатого этажа. — Давно не виделись, Ханамия, — поздоровался Теппей. На самом деле, здороваться с Ханамией, разговаривать с ним и уже тем более находиться с ним в маленьком замкнутом пространстве совершенно не хотелось, Теппею казалось, будто у него волоски на шее встали дыбом от ощущения опасности, но деваться особо было некуда, а выглядеть грубияном Теппей не любил. — И еще бы столько не видеться, — буркнул Ханамия. Вот у него точно не было никаких проблем с тем, чтобы показаться грубияном. Теппей покосился на него — Ханамия, в черном и с зачесанными назад волосами, выглядел непривычно элегантно и очень взросло. Теппей всем собой ощутил, что одет в старые джинсы и куртку со смайликом на спине. — Ты живешь в этом доме? — вежливо спросил Теппей и даже улыбнулся. И был вознагражден: Ханамию перекосило так, будто он разом сжевал половину лимона. — Не твое дело, — огрызнулся он. — И не разговаривай со мной! И снова посмотрел на табло. А потом, передернувшись, шагнул ближе и протянул руку — видимо, намереваясь нажать на другой этаж. Теппей не успел это прокомментировать, а Ханамия не успел ничего сделать. По панели пробежала искра, Ханамия вскрикнул, отдергивая руку, панель затрещала, заискрила и вспыхнула. Запахло горелым пластиком, свет замигал и погас. А лифт вздрогнул и остановился. Теппей услышал, как Ханамия привалился к стене лифта, тихо постанывая. Стараясь двигаться максимально осторожно — не видно было вообще ничего, словно он внезапно ослеп, — он присел, составил коробку с пиццей и пакет на пол, после чего выпрямился и сделал шаг в сторону Ханамии. — Ханамия? С тобой все в порядке? — Пошел на хуй! — огрызнулись из темноты. — Стоит только тебе рядом появиться — и все идет наперекосяк. — Ты вообще-то руки к панели тянул, — заметил Теппей. На это Ханамия ничего не ответил. Теппей услышал, как он шуршит в темноте, поднимаясь на ноги. Вспыхнул экран мобильника — в его свете Ханамия пытался рассмотреть свою руку. — Все в порядке? — спросил Теппей. Ханамия глянул на него — тускло подсвеченное снизу, его лицо выглядело особенно злобным. — Тебе-то что? — Не люблю, когда людям больно, — серьезно ответил Теппей. Ханамия скривился. — Как замечательно, что у нас с тобой нет ни хуя общего! — он шагнул к панели и посветил телефоном на нее, и Теппей подошел ближе: ему, в конце концов, тоже было интересно, есть ли у них какие-то шансы отсюда выбраться. Но панель почернела, даже оплыла местами и выглядела совершенно безжизненной. — Ну заебись теперь, — сквозь зубы проговорил Ханамия и уставился в экран телефона. Потом скривился. — Отлично. Сигнала, естественно, нет. После минутной тишины, последовавшей за этим известием, Теппей осторожно предположил: — Может, покричать? Кто-нибудь из соседей нас услышит. — Отличный план, гений, — Ханамия осклабился. — Вот ты и ори, у тебя голос громкий. *** В соседней квартире последние часа четыре музыка грохотала так, что у Ноноко чашки в шкафу подпрыгивали. Сначала она не обращала внимания — у нее были дела поважнее, надо было как следует приготовиться к приходу Киёши-сана. Первый час она выбирала, что надеть, второй час красилась, а третий час — переодевалась заново, потому что поняла, что одета как школьница. Киёши-сан, разумеется, очень приличный молодой человек, но он все-таки мужчина, а значит, надо максимально показать себя настоящей женщиной, готовой на все. Тем более, Новый год, самое время для решительных действий. Зато последний час перед приходом Киёши-сана Ноноко ощутила всю прелесть соседской музыки в полной мере. Можно было бы, конечно, постучаться и попросить сделать потише, но Сето-сан сам по себе изрядно Ноноко пугал, а сегодня к нему пришли друзья — три высоченных грубоватых парня, и с ними ей связываться вообще не хотелось. Ничего, решила она, сейчас придет Киёши-сан, уж он-то разберется. Тем не менее, время шло, а Киёши-сана все не было, и Ноноко не выдержала — заняла пост у окна, благо у нее был отличный вид на подъезд. Да и музыку здесь вроде бы было меньше слышно. В конце концов упорство ее было вознаграждено: Киёши-сан появился на улице с пакетом и коробкой из пиццерии в руках. Ноноко, покусывая губы и улыбаясь, смотрела, как он входит в подъезд, и думала, что ей все-таки очень повезло. Киёши-сан был красивый — высокий, широкоплечий, с большими руками, а к его груди так и хотелось прильнуть. У них еще ничего не было — они, собственно, и знакомы-то были с неделю всего, — только поцелуи. И целовался Киёши-сан потрясающе, у Ноноко колени подгибались от одних только воспоминаний. Когда Киёши-сан сообщил ей, что ему не с кем встречать Новый год, и предложил составить компанию, Ноноко даже раздумывать не стала. Позвонила родителям, сообщила, что очень много всего по учебе и лучше она останется на выходные в Токио и позанимается, чем ехать домой. Кажется, они впечатлились ее серьезным отношением. Ничего, еще больше впечатлятся, когда она приведет домой такого роскошного жениха, как Киёши-сан. Она вскочила, чтобы кинуться в прихожую и сразу открыть Киёши-сану дверь, как только он подойдет, и тут заметила, что в подъезд входит кто-то еще. Любопытствуя, Ноноко присмотрелась повнимательнее и узнала еще одного приятеля Сето-сана. Она не знала его по имени, просто столкнулась с ним однажды на лестничной площадке, и он окинул ее таким взглядом, что Ноноко потом целый день себя чувствовала так, будто ее грубо облапали. Противный тип и некрасивый ужасно. Ноноко искренне понадеялась, что он опоздает в лифт. В прихожей она повертелась перед зеркалом, прошлась расческой по волосам, решила, что юбка достаточно короткая, а топик достаточно облегающий и выгодно подчеркивает ее главное достоинство — пятый размер. Потом взяла помаду, провела по нижней губе… И в этот момент погас свет. Ноноко ахнула от неожиданности и сломала помаду. Нашарила выключатель, щелкнула, но ничего не произошло. На ощупь добравшись до двери, Ноноко приоткрыла ее и выглянула на площадку. Там было темно, лифт не шумел. В следующее мгновение до Ноноко дошло, что музыка за стенкой тоже стихла. Похоже было на то, что свет вырубился во всем доме. Потом она сообразила, что означает смолкший лифт. — Ох… — пробормотала Ноноко. — Ох… По-хорошему, надо было найти телефон и посветить им, но Ноноко понятия не имела, куда она могла его засунуть — она и при свете-то не всегда его находила. Зато на столике в гостиной стояли, приготовленные для романтического ужина, две свечки, и Ноноко решила ими воспользоваться. *** — Хуясе шутки, — сказал Хара. После некоторого молчания справа прозвучал голос Ямазаки: — Не видно ж ни хрена. — Ну ты бля умник, — сказал Хара. — Фурухаши, ты здесь? Ответа не последовало. Хара пошарил рукой слева от себя — и наткнулся, естественно, на Фурухаши. Тот, впрочем, по-прежнему молчал, и Хара потряс его за плечо. — Ямазаки! У нас Фурухаши, кажется, откинулся. — Отлично, — мрачно заявил Ямазаки. — Если это зомби-апокалипсис, нам будет кого сожрать, когда у нас тут кончится еда. — А если я уже зомби? — подал голос Фурухаши. — Хара, убери от меня руки, пожалуйста. — Что вообще за поебень? — спросил Хара. Глаза чуть-чуть привыкли к темноте, и он увидел, что Ямазаки пожимает плечами. — Надо Сето растолкать. Если в доме проводка перегорела, может, он сможет починить? Они принялись расталкивать Сето, но добились только того, что тот приоткрыл один глаз, проговорил: — Хорошо, темно, тихо, — и снова отключился. Когда они попытались разбудить его еще раз, он, теперь уже не открывая глаз, сказал: — Свечи на кухне в левом ящике. И больше они от него ничего не добились. Свечи оказались не анальные, как опасался Фурухаши, а нормальные, парафиновые, правда, сплошь черные. — Что он тут, вуду-ритуалы проводит, что ли? — спросил Ямазаки нервно. Ему, понятное дело, никто не ответил. Они зажгли свечи и собирались уже сдать по новой, когда услышали крики с лестничной площадки. Кричала девушка. — Женщина в беде, — сказал Ямазаки, тасуя карты. — Ужасно, — согласился Фурухаши. — Ты сдавать будешь? — Пойдемте посмотрим! — предложил Хара. Сегодня у них должна была быть вечеринка с девушками — так, во всяком случае, обещал Сето, но то ли опять все на свете проспал, то ли потенциальным девушкам кто-то стукнул, что из себя представляют бывшие члены баскетбольной команды Кирисаки Дайичи, но девушки не явились. Ни одна. Сето было похуй, он спал, Фурухаши было похуй, потому что ему все было похуй, а Ямазаки было похуй непонятно почему, но Хара сильно подозревал, что тот стремался девушек. Ханамии тоже было похуй — он еще не знал, что их обломали. Одному только Харе отсутствие девушек приходилось по живому. А тут — девушка. В беде. Всего одна, конечно, но если этим придуркам все равно… Придуркам, судя по всему, было не настолько все равно, как они прикидывались. Фурухаши и Ямазаки переглянулись, а потом синхронно поднялись на ноги. — Ну, пойдем, — сказал Фурухаши. Они вышли на лестничную площадку: впереди Ямазаки со свечкой, за ним Хара, последним — Фурухаши. Девушку они обнаружили очень быстро — она стояла у створок лифта и что-то кричала. На ней была очень короткая юбка, обтягивающая аппетитную задницу и во всей красе демонстрирующая стройные ножки. Каблуки добавляли прелести. Хара нервно сглотнул, обогнал Ямазаки и пошел к девушке первым. И только подойдя шага на три, разобрал, что именно она кричит: — Киёши-сан! Киёши-сан, с вами все в порядке? Хара остановился так резко, будто налетел на стену, и оглянулся на остальных. Даже у Фурухаши был совершенно охуевший вид. — Киёши? — повторил он одними губами. В этот момент Хара горячо пожалел, что Ханамии все еще нет: тот, когда рядом с ним поминали Киёши, всякий раз устраивал такой цирк, одно удовольствие смотреть. Девушка меж тем поняла, что она не одна — оглянулась, широко распахнула глаза, вскрикнула и прижалась к дверцам лифта спиной. — Не надо бояться, — мягко проговорил Фурухаши. Глаза у девушки стали еще больше, и она вжалась в дверцы так, словно надеялась просочиться сквозь них. Хара ее понимал: Фурухаши, когда пытался быть мягким, делался похож на маньяка. — Все в порядке, — проговорил Хара, становясь между нею и Фурухаши. — Мы из соседней квартиры. Что у тебя случилось? Надо сказать, особо не помогло, девушка по-прежнему смотрела на них перепуганными глазами, и Хара спросил без особой надежды: — Хочешь жвачку? Девушка всхлипнула и сделала шаг к нему. — Да, пожалуйста, — проговорила она жалобно, и Хара воспрял духом. Еще больше он воспрял, когда она подошла ближе, и ее стало хорошо видно. Правда, смотреть после этого ей в глаза стало особенно проблематично, но Хара решил, что справится с этим. — Вот, — он выудил из кармана пачку и протянул ей. — Так что случилось-то? — Мой друг, кажется, застрял в лифте, — ответила она расстроенно, выуживая из пачки сразу две подушечки и отправляя их в рот. Теперь уже и Фурухаши с Ямазаки смотрели на нее так, словно никогда живой девушки не видели. По рогам бы им надавать. — А твоего друга не Киёши Теппей, часом, зовут? — спросил Ямазаки, пытаясь плечом отодвинуть Хару в сторону. Хара не поддался. — Да! — воскликнула девушка. — Вы его знаете? — Конечно! — Фурухаши тоже попытался оттеснить Хару. Пришлось незаметно врезать ему локтем под ребра, и Хара мысленно возблагодарил Ханамию за науку. — Мы дружили в старшей школе, — быстро сообщил он, широко улыбаясь. Девушка улыбнулась в ответ — кажется, она начала успокаиваться. — Ох, это хорошо. А то там еще один ваш приятель за ним в подъезд вошел, наверное, они там, в лифте, вместе. Хара посмотрел на Фурухаши и Ямазаки. Они смотрели на него. — Ханамия? — осторожно спросил Фурухаши. — Не знаю, — очаровательно улыбнулась девушка, показав ямочки на щеках. — Он иногда приходит к Сето-сану в гости. Такой, — она приложила два пальчика ко лбу, — с бровями. Они снова переглянулись. — Ну все, — сказал Ямазаки. — Пиздец. — Зато объясняет, почему лифт застрял, — пожал плечами Фурухаши. *** Орал Киёши невыразительно. Макото сидел в углу кабины и раздраженно думал, что надо, наверное, ему по колену врезать, может, тогда завопит как следует. А то стесняется, как девица в первую брачную ночь. — Да еб твою мать! — не выдержал он после очередного невнятного: «Кто-нибудь, мы застряли в лифте!» — Ты вообще что-нибудь можешь сделать нормально? Поднялся на ноги и завопил во все горло: — Помогите! На помощь! Пожар! Киёши шарахнулся в сторону, глядя на него круглыми глазами. — Пожар-то почему? — А что предлагаешь? — огрызнулся Макото. — Хочешь, чтобы кто-нибудь пошевелил задницей — напугай! Он отошел к стене и снова сполз на пол. В кабине становилось жарко; по-хорошему, имело смысл снять пальто, но не позволяло желание оставить между собой и Киёши как можно больше преград. — Все равно никто не услышит, — добавил он, устраиваясь поудобнее. — Дом новый и почти пустой, а половина жильцов еще небось и разъехалась под Новый год. — Тогда зачем ты кричал? — поинтересовался Киёши. Макото закатил глаза. — Чтобы ты спросил. Надо же тебе показать, как это делается, идиот. На это Киёши ничего не ответил. Вскоре Макото услышал, как он шуршит чем-то в темноте. — Что ты делаешь? — Раздеваюсь, — отозвался слегка удивленный Киёши. — Тут жарко. — Держись от меня подальше. — С большим удовольствием, — теперь в голосе Киёши звучало раздражение. — Насколько тут получится. Руки сами собой сжались в кулаки. К сожалению, Макото понимал, что убить Киёши в лифте — это не вариант, его сразу посадят. Между тем ситуация портилась со сверхзвуковой скоростью. Шипя от раздражения, Макото поднялся на ноги, стянул с себя пальто и подошел к дверцам. Естественно, оказалось, что тупой придурок засел возле них — Макото едва не наступил ему на руку. К сожалению, реакция у Киёши по-прежнему была хорошая. — Осторожнее! — Пошел на хуй, — огрызнулся Макото и попытался открыть дверцы вручную. Естественно, они не поддались ни на миллиметр. — Дай-ка я, — проговорил Киёши и попытался отодвинуть Макото плечом. Пришлось шарахнуться от него в сторону. — Я сказал — держись от меня подальше! — Ты сам сюда подошел! В голосе Киёши звучали раздражение и гнев, и Макото будто плеснули кипятком по нервам. Вот оно, значит, как, святой Киёши Теппей, да ты умеешь злиться! — Тут дверцы, умник, с хуя ль ты у них уселся? — Ханамия, просто заткнись, — отозвался Киёши. В темноте Макото слышал, как он пыхтит, пытаясь открыть дверцы лифта. — И почему ты решил это сделать только после того, как я попытался? Неужели ты настолько туп, Киёши Теппей, что неспособен сам додуматься даже до такого простого действия? Киёши отпустил дверцы. Лица его видно не было, и Макото не выдержал — снова засветил телефон и направил экран на Киёши. О да. Шикарная гримаса — плотно сжатые губы, окаменевшая челюсть, нахмуренные брови. Макото едва в ладоши не захлопал. Пожалуй, это стоило того, чтобы повисеть в лифте. — Ханамия, — проговорил Киёши, — убери телефон. — А что такое? — пропел Макото, скалясь. — Может, мне нравится смотреть, как другие работают? Ну, ты понимаешь, текущая вода, горящий огонь, работающие люди… Вместо ответа Киёши протянул руку и сжал в кулаке мобильник Макото. Пластик затрещал под пальцами. — Ты охуел, да? — спросил Макото, силясь сохранить спокойствие. — Сломаешь ведь. И тогда я тебя убью, обещаю. — Кишка тонка, — раздельно произнес Киёши и дернул мобильник на себя. Пластиковый корпус выскользнул из пальцев Макото, и несколько мгновений тот ждал, что сейчас Киёши швырнет телефон на пол. Или сожмет его в своем огромном кулаке, стирая в порошок. Или запустит им Макото в голову. Ничего подобного Киёши не сделал, просто сунул телефон в карман, не глядя на Макото. — Отдам, когда выберемся. — Ты точно охуел, — проговорил Макото, чувствуя, как бешенство подкатывает к горлу. — Ханамия, не нарывайся, — голос Киёши звучал тяжело и недобро, и Макото невольно шарахнулся назад. Эти интонации пугали, но и штырили тоже. — Я и так еле терплю твое соседство. Ты же соображаешь, что я сильнее тебя? Макото коротко рассмеялся и снова сполз по стенке на пол. — Да ладно тебе, Киёши Теппей, неужели ты станешь бить человека, с которым заперт в лифте и который, как ты сам считаешь, слабее тебя? А как же дух праздника и все такое? — Ты отлично умеешь убивать дух праздника, — отозвался Киёши. Кажется, он тоже сел — и снова у дверей лифта, максимально далеко от Макото. — Да, я тот еще Гринч! — широко ухмыльнулся он, жалея только об одном — что не видит сейчас выражения лица Киёши. — А что же ты делаешь здесь, Киёши Теппей, в канун семейного праздника? В чужом доме? Разве такие хорошие мальчики, как ты, не отмечают Новый год в кругу семьи? — Не твое дело. Пауза перед ответом и тон его были такими, что охотничий инстинкт Макото моментально сделал стойку. — О, да неужто ты вконец осиротел, бедная малютка? — проворковал Макото. Ему так хотелось видеть выражение лица Киёши, что он даже переместился на четвереньки и едва не подполз вплотную, но вовремя вспомнил, что рискует получить в глаз. Дыхание Киёши участилось, Макото даже показалось, что он слышит скрип, с которым тот сжимает свои огромные кулаки. — Но почему же тогда твоя замечательная команда бросила тебя совсем одного? Вы же такие друзья? Разве они не должны прыгать вокруг тебя, утешать, звать к себе домой на Новый год? Или им похуй? Почему это… — Дедушка скончался летом, а бабушка — месяц назад, — перебил его Киёши. Он говорил спокойно, ровно, даже безжизненно, и Макото едва не завыл от разочарования. — Изуки звал меня встретить новый год с его семьей. Рико тоже. И Хьюга. Но мне сейчас не хочется видеть чужие счастливые семьи, Ханамия. Думаю, даже ты в состоянии понять, что такое горе. Несколько мгновений Макото сидел молча, не в силах сообразить, что ответить. Это бесило, а еще страшнее бесило, что Киёши так спокойно открывал перед ним свои слабые места. Разве он не понимает, что по больному бить проще и эффективнее всего? Проблема, однако, была в том, что Макото не знал, как ударить по этому больному. — И поэтому ты встречаешь Новый год тут, неизвестно с… Тут он сообразил, что, собственно, вариантов, куда тащится Киёши, не так много: на двенадцатом этаже жил Сето, по соседству с ним — цыпочка с сиськами, а третья квартира пустовала. Макото ядовито рассмеялся. — А у тебя губа не дура, Киёши Теппей! Ты подцепил зачетную телку! Правда, мне показалось, что она скорее в моем вкусе, чем в твоем… ты разве не плоскодонок предпочитаешь? — Ханамия, — тяжело прозвучал из темноты голос Киёши, — заткнись. В его голосе было столько едва сдерживаемого бешенства, что Макото не выдержал — его понесло: — Или ты в таком расстройстве, что твоя плоскодоночка сменила тебя на вашего тупого очкарика, что пошел утешаться о первую попавшуюся телку с буферами… Договорить он не успел. Его рывком вздернули на ноги, а в следующее мгновение в голове вспыхнуло, перед глазами посыпались искры не хуже, чем когда перегорела панель. Это Киёши ударил его по лицу. *** — Возможны варианты, — сказал Фурухаши. — Ханамия может убить Киёши, и тогда нам придется помогать прятать труп и выгораживать Ханамию перед полицией. — Не, наш капитан, конечно, крут, — перебил Ямазаки, — но ты же видел этого Киёши, — он нарисовал в воздухе шкаф. — Я бы в рукопашке на него поставил. Фурухаши с сомнением покачал головой. — Он до последнего будет только отбиваться, не переходя в атаку, и если и убьет Ханамию, то случайно. Ханамия жесток и безжалостен, победа будет за ним. — На что спорим? — быстро спросил Ямазаки. — Давай на штуку. — Ты имей в виду, лучше бы мне выиграть, тогда нам не придется прятать тело. — Ага, зато на похороны тащиться. — Да хватит вам девушку пугать, уроды! — раздраженно проговорил Хара. Девушка — он уже успел выяснить, что зовут ее Ноноко — жалась к нему, собственно, только поэтому Хара не заткнул придурков раньше. — Ноноко-тян, ты не переживай, это они шутят так. — Может быть, нам помощь вызвать, а? — дрожащим голосом спросила Ноноко. Ямазаки быстро закивал головой: — Стопудов у них там мобильники не ловят, в лифте-то! Помощь в планы Хары не входила — если пленников лифта сейчас освободить, у него не будет и шанса. И сволочь Ямазаки наверняка это понимал. Бесится небось, что Ноноко запала на Хару. Неожиданно помог Фурухаши. — Я бы не стал сейчас Ханамию выпускать, — проговорил он серьезно. — Он же нам потом до утра будет жрать мозг на тему Киёши. До послезавтрашнего. Это же будет как кусок мяса, вырванный из зубов тигра. — Кто мясо, а кто тигр? — мрачно спросил Ямазаки. — Не, Фурухаши, Ханамия нам шеи свернет, если мы ничего не сделаем. — Ой-ёй-ёй, — заныла Ноноко, но с места не двинулась и даже, как показалось Харе, плотнее прижалась к нему. — Давайте правда вызовем кого-нибудь? Вдруг они и правда подерутся? — Они не подерутся, — быстро сказал Хара. — Они на самом деле… — Любят друг друга, — быстро подсказал Фурухаши. Ноноко открыла рот, Ямазаки тоже, да и у самого Хары отпала челюсть. — В каком смысле? — осторожно спросила Ноноко. — Ну, — протянул Фурухаши. — Все сложно. У них сложные отношения. На самом деле, нам бы лучше оставить их вдвоем. Поговорить, знаете ли… — Я что-то не понял… — начал Ямазаки с подозрением в голосе, но Фурухаши его перебил: — Да чего непонятного? Ханамия к нему неровно дышит с того самого матча. Это же было очевидно. Вот и пусть разберется, а то так и будет нам мозг клевать. — Фурухаши, — сказал Ямазаки, — ты бредишь. — Но… но… но… — растерянная Ноноко переводила взгляд с одного на другого. — Любит — это в смысле… это как… Фурухаши кивнул с серьезным видом, и Ноноко подняла на Хару огромные глаза. Кажется, она собиралась расплакаться. — Так, — проговорил Хара и на всякий случай расправил плечи, — давай я тебя отведу к тебе в квартиру? Нечего тебе торчать тут, на площадке. Да и Новый год скоро, — и он приобнял Ноноко за плечи. — Не возле лифта же его встречать? Она не стала сопротивляться — покорно пошла к своей двери, кажется, всхлипывая на ходу. Хара показал Фурухаши большой палец, тот ответил взглядом «будешь должен». Уходя, Хара слышал, как Ямазаки спрашивает: — Подожди-ка, Фурухаши, ты серьезно все это?.. *** Было стыдно. Во-первых, за то, что Ханамии все-таки удалось довести его до белого каления, во-вторых, за то, каким несчастным выглядел Ханамия, пытавшийся унять кровь из носа. Теппей даже мобильник ему вернул, так что сидели они уже не в полной темноте, а в белом свете телефонного фонарика, но менее стыдно не становилось. — Давай помогу, — предложил Теппей раз уже, кажется, в третий. На него посмотрели злобно. — Держись от меня подальше! Теппей вздохнул и лезть больше не стал. У него самого саднили губы: Ханамия дрался не то чтобы хорошо, но очень зло. Правда, ему от Теппея прилетело больше. Нехорошо получилось. — Голоса, — неожиданно проговорил Ханамия, вскинув голову. — Что? — переспросил Теппей, за что получил еще один уничтожающий взгляд. — Голоса сверху! Ты не только тупой, ты еще и глухой? — Ханамия, — устало проговорил Теппей, — прекрати это, пожалуйста. Нам тут еще черт знает сколько сидеть, неужели непременно надо все доводить до того, чтобы нам хотелось убить друг друга? Ханамия осклабился. — Будет равновесно, — он снова посмотрел наверх, явно прислушиваясь. Теппей предложил: — Я могу покричать. — Угу, — буркнул Ханамия. — Судя по голосам, это мои. Если ты покричишь, они будут просто счастливы. Но спасения я нам не гарантирую. — Ну, они же твои друзья? — осторожно спросил Теппей. — Наверняка же они позвонят, чтобы нас вытащили? Ханамия широко улыбнулся и тут же охнул, прижав руку к губам. — Я бы на их месте не стал, — невнятно проговорил он в ладонь. — Веселуха же — два заклятых врага заперты вместе. — Я тебя врагом не считаю, — серьезно сказал Теппей. Ханамия вскинул глаза, буквально впиваясь в него взглядом. — А что так? — спросил он ядовито. — Это даже оскорбительно. Неужто я мало сделал для тебя? Ах ты черт, надо же было так просчитаться! Следовало все-таки ломать очкарика! Желание ударить Ханамию снова было таким нестерпимым, что Теппей сделал то единственное, что мог, чтобы не поддаться недостойному порыву — выхватил из кармана носовой платок и придвинулся к Ханамии вплотную. — Руку убери. От неожиданности, не иначе, Ханамия убрал ладонь ото рта, и Теппей прижал платок к его губам, пытаясь оттереть кровь. — Воды бы… — пробормотал он. Ханамия неожиданно ответил: — У меня в пакете. Бутылка минералки. Минералка зашипела и полилась на руки, когда Теппей свинтил крышку. Ханамия закатил глаза, но, к счастью, обошелся без комментариев. Намочив платок, Теппей осторожно принялся стирать кровь с его лица. Ханамия морщился, но, удивительное дело, молчал. Когда кровь, насколько мог Теппей судить в полумраке, была стерта вся, он отсел, несколько растерянно глядя на Ханамию. Он понятия не имел, а что, собственно, делать теперь. Ханамия открыл глаза и уставился на него. — У тебя кровь на губах. — Да? — Теппей поспешно провел платком по губам. Ханамия криво улыбнулся, потом потер костяшки на правой руке. — Ты весь железный, что ли… — он потянулся за бутылкой, отпил глоток. Глядя на это, Теппей вдруг сообразил, что тоже очень хочет пить. — Можно? Ханамия посмотрел на него со злостью. — Нет, блядь, подыхай от жажды! — он раздраженно сунул бутылку в руки Теппея. — Только не очень воняй, когда сдохнешь. — Это вряд ли, — улыбнулся Теппей и сделал глоток. — Ну надо же, не отравлена. — Тебе кажется, — ответил Ханамия. — Просто яд безвкусный. — Ты тоже отсюда пил. — У меня иммунитет. Теппей рассмеялся. — Ты есть хочешь? Ответом ему был мрачный взгляд. — Сам-то как думаешь, умник? Конечно, хочу. — У меня есть пицца, — сообщил Теппей, подтягивая коробку поближе. Ханамия закатил глаза. — Что за острая необходимость озвучивать очевидные вещи? Я в курсе, что у тебя есть пицца. Я заметил, мать ее, коробку! — И вино, — невозмутимо добавил Теппей, вынимая бутылку из пакета. — И шоколадки. После короткой паузы Ханамия спросил — тон его голоса Теппей не рискнул бы определить: — Шоколадки, конечно же, молочные? — Всякие, — слегка удивился Теппей. — Я обычно разные беру, на выбор… Тут он смутился, потому что сообразил, что звучит это как похвальба. Ханамия кинул на него острый взгляд — его аккуратная прическа успела растрепаться, и пряди волос свисали на лицо в привычном Теппею беспорядке. Судя по взгляду Ханамии, именно похвальбу он и услышал. — Ну ты охуеть дамский угодник, — проворчал он, копаясь в плитках. — О! Выудил одну — Теппей успел рассмотреть на обертке крупно напечатанное «100» — и зашуршал оберткой. Теппей вздохнул, мысленно понадеявшись, что Ноноко не любит стопроцентный шоколад. Впрочем, выше была вероятность, что Ноноко не любит парней, которые опаздывают на встречу Нового года… А сколько времени-то? Теппей быстро вытащил свой мобильник, и лицо его вытянулось. — Ханамия, — проговорил он, — без десяти полночь. Ханамия — губы его в полумраке казались черными, не иначе от шоколада — поднял на него взгляд, потом быстро глянул на экран собственного мобильника. — Заебись… — вздохнул он и слегка подтолкнул ногой к Теппею бутылку. — Ну, открывай. Теппей открыл, мысленно порадовавшись, что не стал понтоваться и не купил бутылку с пробкой. Вот бы они хороши сейчас были. Наливать вино было, понятное дело, не во что, и он протянул бутылку Ханамии. — Неужели у тебя только одна? — спросил Ханамия. Выражение лица у него в этот момент было очень занятное: как у того, кто настолько устал от идиотизма в окружающем мире, что уже даже не может злиться. Теппей не выдержал — улыбнулся. Ханамия Макото, когда не ругался, не язвил, не ломал конечности и не дрался, выглядел даже привлекательно. Как, собственно, и тогда, когда переставал творить на площадке непотребство и начинал играть всерьез. — Прости, — широко улыбаясь, ответил Теппей. — Я не планировал напиваться. — Не стоит, что ли, когда выпьешь? — спросил Ханамия и сделал глоток. Улыбка стекла с лица Теппея сама собой. Да. Не стоит расслабляться рядом с Ханамией Макото и забывать, что он может куснуть в любой момент. — Не жалуюсь, — сухо ответил Теппей. Ханамия вскинул бровь и протянул ему бутылку. — Обиделся? — вкрадчиво спросил он. Теппей сделал глоток и ответил честно: — Да. — Вот как… — протянул Ханамия. — На меня еще не обижались. Приятно. Он смотрел на Теппея, улыбаясь, как сытый людоед, и Теппей вновь поддался недостойному желанию уязвить: — Обижаются на близких людей, видимо, у тебя их просто нет. На друзей, например. — Ты мне не друг. И никогда им не будешь. Несколько мгновений Теппей рассматривал этикетку на бутылке, не в силах взять в толк не то что смысл написанного на ней, но даже на каком языке текст. Потом протянул вино Ханамии. — Видимо, потому что я слишком глуп, чтобы быть твоим другом? Ханамия коротко рассмеялся и сделал глоток. — Мне не нравится твоя манера дружить. Твоя и твоих друзьяшек из Сейрин. Вы что-то там жертвуете друг ради друга, спасаете, совершаете идиотские героические поступки, а потом, когда вырастаете, настолько стыдитесь своего детского пафоса, что не можете больше общаться. Заебись друзья, — он протянул бутылку Киёши, растягивая губы в злой улыбке. — Что, скажешь, я не прав? Ты еще не чувствуешь себя идиотом из-за того, как бездарно проебал свое здоровье? Ты ведь не играешь за университетскую команду. Теппей молчал, сильно сжимая пальцы на горлышке бутылки. Нет, он не воображал под пальцами горло Ханамии. Какой в этом смысл, если Ханамия, в сущности, прав? Колено не болело, даже в сырую погоду не ныло, хотя Теппей и подозревал, что с возрастом начнет. Тем не менее, от активных видов спорта, особенно предполагающих прыжки и травмы, ему рекомендовали отказаться. Плавание, сказали ему врачи, упражнения без нагрузки на колени. И то — для себя, никаких соревнований, ничего такого. Это был не запрет, это была рекомендация, и Теппей, проведший в Штатах почти год, отваливший кучу денег за операцию и восстановление, решил ей следовать. Если он продолжит играть, он убьет колено окончательно. Никакой спорт, никакая команда этого не стоят. — Я больше не играю, — проговорил он наконец и отпил вино, — но я бы в любом случае не играл. А так… мы взяли Зимний Кубок. Оно того стоило. — Ханамия открыл рот, явно чтобы возразить, но Теппей не дал ему вставить слова. — Ты пытаешься убедить меня, что это моя вина, что я не могу больше играть в баскетбол? Или ты себя пытаешься убедить? И он протянул Ханамии бутылку. Ханамия принял ее, и его пальцы на мгновение коснулись Теппеевых. Ханамия улыбался — вернее, скалился широко и безрадостно. — Ты намекаешь на то, что мне должно быть стыдно? — он фыркнул. — Я видел, как ты берег ногу, поэтому ударил именно туда. Рано или поздно ты так или иначе все равно повредил бы ее, — Ханамия пожал плечами. — Я лишь… Киёши, время! Теппей дернулся вперед, к мобильнику Ханамии, и они почти столкнулись лбами над экраном телефона. На часах было 23.59, и секундомер отсчитывал последние двадцать секунд. Пятнадцать. Десять. Пять. Теппей вскинул голову, глядя на Ханамию. Наверное, надо было что-то сказать, поздравить с Новым годом, например, но в этот момент Ханамия тоже поднял голову, глядя на него. Глаза его были широко распахнуты, а губы — темные от шоколада и вина. Теппей вдруг осознал, что ему не доводилось еще видеть Ханамию так близко и что у Ханамии очень большие глаза и красивый, широкий, четко очерченный рот. В голове шумело — он редко пил, и даже небольшая доза алкоголя давала по мозгам. Больше ничем Теппей не мог объяснить то, что произошло в следующую секунду. Когда он потянулся вперед и поцеловал Ханамию Макото. *** — Подожди-ка, Фурухаши, ты серьезно все это?! — спросил Ямазаки раз уже, наверное, в третий. Фурухаши посмотрел на него своим обычным безжизненным взглядом. — Как аневризма, — проговорил он похоронным голосом. — Не веришь — разбуди Сето, он тебе подтвердит. Легко сказать — разбудить Сето. Тем не менее, Ямазаки решил попробовать. Во-первых, ему было любопытно. Во-вторых, все равно заняться больше было нечем. Скотина Хара увел единственную имеющуюся девушку — ну, или девушка увела Хару, один хрен вдвоем в покер играть неудобно. Сето он будил примерно с полчаса. Все это время Фурухаши стоял рядом и комментировал: советовал то полить Сето водой, то поджечь ему пятки зажигалкой, а то подудеть в ухо. Ямазаки решил, что лучше не надо: Сето мог проснуться очень злым, а злой Сето был в некотором роде хуже злого Ханамии. Отправит встречать Новый год на улице! Кстати… — Фурухаши! — воскликнул Ямазаки. — Новый год же! Фурухаши посмотрел на часы. — Еще целых десять минут. Продолжай будить, это прикольно. — Да ну тебя нахуй, — раздраженно проговорил Ямазаки и пошел к бару открывать шампанское. Когда он вернулся, оказалось, что Сето сидит, хлопая глазами, а у Фурухаши очень довольная рожа. — Что ты ему сказал? — спросил Ямазаки, невольно проникаясь уважением. — Что капитан ебется с Киёши Теппеем, — невозмутимо ответил Фурухаши. — Сето захотел посмотреть. Извращенец… — Мы не можем посмотреть, они в лифте, — сообщил Ямазаки Сето. Потом опомнился: — И вообще Фурухаши бредит! — Новый год, — проговорил Сето, подняв руку, и все трое смолкли. Часы Фурухаши показывали без одной минуты двенадцать. Ямазаки поспешно огляделся, нашел две чашки, вытряхнул из одной чаинки и разлил шампанское, себе оставив бутылку. Они выпили в гробовом молчании, когда часы показали ровно полночь. — Значит, Хара ебется с девушкой, а Ханамия ебется с Киёши? — спросил Сето, укладываясь на прежнее место. Ямазаки тут же захотелось его пнуть. — Ханамия не ебется с Киёши! Что вы вообще выдумали?! Сето пожал плечами и прикрыл глаза. — Почему выдумали? Ханамия запал на него еще до первого матча. Помнишь, как мы в первый раз на игру Сейрин пришли, еще когда просто приглядывались? Так он же потом ни одной не пропускал. Потом, после матча, бегал за этим Киёши, сталкерил его, он же больше в жизни своей никого не сталкерил. А второй матч вспомни, он же там на говно изошел. Меньше бы, кстати, психовал, может, мы бы и не продули… — Вот он тебя не слышит, — проговорил Ямазаки после паузы. Сето смачно зевнул и натянул на глаза повязку. — Ну и слышал бы. Я ему это и в лицо высказывал. — И что он? — спросил Ямазаки заинтересованно. — По морде двинул, — буркнул Сето, устраиваясь на диване поудобнее. — Так, — проговорил Ямазаки, поднимаясь на ноги. — Я сейчас вернусь. И быстро смотался в сторону входной двери. Когда он ушел, Фурухаши повернулся к Сето и толкнул его в плечо. — Сето! — позвал он. Тот слегка сдвинул повязку и приоткрыл один глаз. — Чего? — Ты это серьезно? Насчет Ханамии и Киёши? — Как аневризма, — отозвался Сето и снова закрыл глаза. *** У Киёши были горячие губы и сильный, ловкий, умелый язык. Еще он, видимо, был начисто лишен стыда, а девственность утратил так давно, что об этом даже не имело смысла вспоминать. Потому что иначе он бы не мог так целоваться. Это настолько рвало шаблон, что Макото забыл сопротивляться. Даже не так — он забыл, где он, с кем он, он забыл, что никогда не испытывал влечения к парням и что вообще не любит целоваться, особенно взасос. В его картине мира Киёши Теппей должен был быть закомплексованным девственником, который пытается поцеловать девушку примерно на десятом свидании. Причем в щечку. Истина многое объясняла. Телку с шикарными сиськами, например. А еще — что Макото открывал рот под напором языка Киёши, цеплялся за его плечо и в конце концов застонал. Поцелуй моментально прекратился, Киёши даже отсел, глядя на Макото круглыми глазами. Впрочем, Макото подозревал, что сам выглядит не лучше. Он пытался придумать что-нибудь — какой-нибудь комментарий, язвительный и остроумный, но в голову лезла такая хрень, что Макото всерьез испугался: а ну как он сейчас откроет рот и скажет что-нибудь вроде: «Давай еще раз». Киёши между тем, не сводя с Макото глаз, нашарил бутылку с вином и попытался сделать глоток, но оказалось, что там пусто. Глядя на это, Макото сгреб свое пальто, вытащил из кармана плоскую бутылку с виски, свинтил крышку, приложился и протянул бутылку Киёши. — С-спасибо, — заикнулся Киёши и глотнул. И зашипел, отчаянно пытаясь вдохнуть — кажется, у него даже слезы на глазах выступили. — Ханамия! Что это? — Виски, — удивился Макото. — Ты что, не пьешь крепкий алкоголь? Киёши помотал головой, и Макото придушил дурацкое желание захихикать. — Заешь шоколадкой, — посоветовал он. Киёши посмотрел на него недоверчиво, но взял одну из плиток — совершенно ужасную, в розовой упаковке и, судя по рисунку, с клубничной начинкой, — распечатал, откусил кусок. Некоторое время они так и сидели — передавая друг другу бутылку и хрустя шоколадом. Обсуждать случившееся не хотелось. Макото, наверное, вообще предпочел бы сделать вид, что ничего такого не было. Если получится, конечно. Слишком уж хорошо целовался Киёши. Если бы Макото раньше доводилось испытывать что-то подобное, он бы, может, полюбил бы поцелуи. Течение собственных мыслей заставило скривиться. Ну замечательно, рассопливился тут, как девица, ты еще дай ему! Раздраженно оттолкнув протянутую руку Киёши с бутылкой, Макото поднялся на ноги и прошелся по периметру лифта. Ну не может быть, чтобы совсем ничего нельзя было сделать, чтоб вызвать помощь! И голоса наверху стихли. — Уроды… — пробормотал Макото. Покачался с пятки на носок, потом подпрыгнул. И еще раз. — Что ты делаешь? — спросил Киёши. — Хочу раскачать лифт, может, какая-нибудь тревога сработает. — Не надо, — мягко проговорил Киёши. — Это может быть опасно. — Да ты никак боишься? — весело спросил Макото и прыгнул еще раз. — Страшно, что трос оборвется, и мы полетим в бездну? — он фыркнул. — Только тупой придурок вроде тебя может подобного бояться. Трос лифта… Киёши не дал ему не то что закончить лекцию, но даже толком начать. Поднялся на ноги, встал ровно — и прыгнул сам. Лифт качнулся, и Макото подавил желание присесть и прикрыть голову руками. — Еще раз? — спокойно спросил Киёши, глядя на него. Макото показалось, что сознание заволакивает кровавая пелена. Как его бесил этот ублюдок. Всегда, при любых обстоятельствах он выигрывал, обходил, вырывался вперед, а потом улыбался своей улыбочкой Будды, смотрел спокойными глазами — и целенаправленно бил в самое больное место. Киёши Теппея хотелось даже не убить. Его хотелось стереть с лица земли, раз и навсегда уничтожить как самого, так и всякую память о нем. Выжечь, вытравить кислотой — особенно из собственной головы. Захлестнувшая ненависть была такой сильной, что Макото просто не мог больше себя сдерживать. Он замахнулся, метя в челюсть, но, естественно, Киёши перехватил его руку и намертво стиснул запястье в своем огромном кулаке. Макото сгреб его за ворот — хотелось вытрясти душу из чертова ублюдка, хотя это и было совершенно бесполезно: он же эту скалу с места не сдвинет. Киёши Теппей смотрел на него с высоты своего роста, и взгляд у него был убийственно серьезен. — Ненавижу тебя, — выдохнул Макото. — Я тебя ненавижу, ублюдок! Киёши кивнул и положил вторую руку поверх вцепившихся в его воротник пальцев Макото. Его лицо было очень-очень близко, от губ пахло алкоголем, шоколадом и мерзким клубничным ароматизатором. Пальцы скользнули по запястью, по локтю, по плечу, на спину, а затем горячая ладонь легла на поясницу, привлекая Макото ближе. И тогда Макото потянул Киёши за ворот на себя и впился ему в губы поцелуем. *** С двенадцатого этажа ничего слышно не было. Ямазаки сначала решил плюнуть, вернуться в квартиру и выпить еще чего-нибудь, но любопытство оказалось сильнее. То есть не любопытство, нет. Должен же он убедиться, что Сето и Фурухаши возводят на Ханамию пустой поклеп. Если спуститься, решил Ямазаки, и понять, где застрял лифт, можно будет услышать больше. Правда, тапочки сильно хлопали, поэтому Ямазаки снял их и пошел по лестнице в носках. Он миновал буквально один пролет, когда услышал из лифта голоса. Понять, что говорится, было невозможно, видимо, лифт находился где-то сильно ниже, и эхо искажало слова, но Ямазаки решил, что голоса — это хорошо. Это не какая-нибудь хрень вроде сладострастных стонов — тьфу, гадость, даже думать такое о Ханамии противно! — и не вопли о помощи. Зато по голосам можно ориентироваться. Кстати, если найти, где застрял лифт, может, получиться открыть снаружи дверцы? Что бы там ни гнал Фурухаши, а Ханамии надо помочь. Эх, зря он телефон с собой не взял. Он спустился еще на пролет — голоса смолкли. Но доносились они явно откуда-то снизу, поэтому Ямазаки решил, что не ошибется, если спустится еще на пару этажей. Но через пару этажей в лифте по-прежнему царила тишина. Эдак он промахнется. Он шагнул к дверцам и открыл рот, чтобы позвать Ханамию. И в этот момент лифт вздрогнул. И еще раз. И в третий раз — сильнее и основательнее. А потом в наступившей тишине Ямазаки услышал именно то, чего боялся — самый настоящий сладострастный стон. Дальше слушать он не стал. Взлетел обратно, на двенадцатый этаж, и опрометью кинулся в квартиру, забыв про тапочки. *** Ханамия был гибкий, податливый и горячий, он извивался в Теппеевых руках, приникая ближе, и стонал почти непрерывно. Частью сознания Теппей понимал, что это все неправильно: они оба нетрезвы, они в дурацкой ситуации, Ханамия, когда придет в себя, наверняка попытается ему еще что-нибудь сломать, и придется серьезно постараться, чтобы не дать ему этого сделать и при этом не покалечить. Но тело жило своей жизнью, не слушаясь рассудка. Теппей вжал Ханамию в стенку лифта, гладил его под рубашкой по спине, по бокам, сминал ягодицы через брюки и никак не мог перестать целовать. Он чувствовал руки Ханамии в волосах, на плечах, на груди — Ханамия царапался, гладил, сжимал пальцы так, что было даже больно, но не сопротивлялся, совершенно не сопротивлялся — уж это бы Теппей понял. Неожиданно Ханамия разорвал поцелуй. — Да блядь! — рыкнул он, чуть отстранившись, и дернул футболку Теппея через голову. Дернул неудачно — ткань затрещала, ворот порвался, но футболка снялась, а больше Ханамии, судя по всему, нужно не было, да и Теппею тоже. Дрожащими пальцами Ханамия принялся расстегивать пуговицы на рубашке. Получалось плохо, Теппей принялся помогать, но у него пальцы тряслись не хуже, чем у Ханамии, и толку от его помощи было чуть. Ханамия разочарованно зарычал, и этот звук окончательно снес Теппею крышу. Прихватив полы рубашки, он дернул в разные стороны. Треснула ткань, полетели пуговицы, Ханамия ругнулся, но Теппею уже не было дела до его мнения — он рывком развернул Ханамию, впечатывая его лицом в стенку, и сдернул рубашку с рук, заодно оторвав пуговицы с манжет. И вцепился Ханамии в ремень. С ремнем вышло лучше, чем с рубашкой, брюки расстегнулись практически сразу же, Теппей сдернул их до колен вместе с трусами… и замер, сообразив, что именно делает. Замешательство не прошло даром. Ханамия моментально развернулся, выдернул одну ногу из штанины, скинул ботинки и рывком высвободил вторую ногу. Он покраснел, глаза его блестели, зрачки заполнили почти всю радужку. — Что застыл?! — рявкнул он и дернул Теппея за ремень. А вторую руку закинул ему на шею и потянул на себя, в поцелуй. Целовался Ханамия обалденно. Жадно, голодно, так, словно ему ничего больше не надо было в этой жизни. Он кусал Теппея за губы, рычал ему в рот, а пальцы его тем временем расстегивали ремень, ширинку, сдергивали джинсы… — Твою мать, твою мать, твою мать, — речитативом выдал Ханамия, когда Теппей, едва не запутавшись в джинсах, навалился на него. Они вжимались друг в друга бедрами, терлись, в голове у Теппея звенело, и он понимал, что если не сделает что-нибудь сию же секунду, то умрет прямо тут, в этом лифте, а Ханамия попрыгает на его теле и будет в кои-то веки абсолютно прав. Он обхватил Ханамию за талию и потянул за собой, не разрывая поцелуя. Ханамия, кажется, вообще не соображал, что с ним делают, а Теппею было жизненно необходимо добраться до своей куртки. Там, во внутреннем кармане, лежали презервативы и тюбик со смазкой, и в эти мгновения ничего важнее в мире не было. Не считая Ханамии, конечно. Он повалил Ханамию на куртку и полез во внутренний карман. Ханамия смотрел на него темными глазами, тяжело дышал, его шея и грудь были мокрыми от пота, как будто он отыграл матч, и Теппей, подрагивающими пальцами вскрывающий смазку, думал только об одном — не кончить бы раньше времени. Никогда раньше он не испытывал проблем с тем, чтобы держать себя в руках, но Ханамия — вот такой Ханамия, растрепанный, возбужденный и, кажется, растерянный — творил с ним что-то невероятное. — Резинки — я понимаю, — голос у Ханамии был хриплый и срывался, — а смазка-то тебе зачем? — А что, не нужна? — изумленно спросил Теппей, замерев. Ханамия закатил глаза, а потом привстал, забросил руку Теппею на шею и потянул на себя. — Дебил! Вообще она тебе зачем, ты же к бабе шел! Его лицо снова было очень близко, дыхание оседало на губах Теппея, и никак невозможно было сопротивляться желанию целоваться. Теппей и поцеловал — глубоко, сильно, сминая губы Ханамии своими. Ханамия застонал ему в рот, придвинулся ближе, пока Теппей не оказался между его раздвинутых ног. — Девушки, — проговорил он, отрываясь от губ Ханамии, — бывают разные. Ханамия рассмеялся и тут же захлебнулся смехом, когда Теппей осторожно протолкнул в него кончик пальца. Девушки действительно бывали разные, в том числе и те, которые любили анальный секс, и сейчас Теппей был им невероятно благодарен за то, что у него есть этот опыт. Ханамия вздрагивал всем телом, невольно зажимаясь, и Теппей принялся целовать его: губы, щеки, глаза, шею, плечи. Кожа Ханамии была мокрая от пота и соленая, и Теппей начал облизывать его — ключицы, подрагивающий кадык, соски, — еле-еле, почти неощутимо продвигая палец глубже. Ханамия внутри был горячий и невероятно тесный, и у Теппея темнело в глазах при мысли о том, чтобы вставить ему. Он четко ощутил этот момент — когда Ханамия расслабился и сам двинулся вперед, принимая палец почти до конца. В ответ Теппей толкнулся еще глубже, слегка согнул палец — и Ханамия застонал, громко и изумленно. — Еще… Теппей охнул и замер, вжимаясь лбом в плечо Ханамии. Яйца ныли от напряжения, член стоял так, что в ушах звенело, но нужно было держаться. Двигая пальцем, он пытался дышать ровно и размеренно, но это было невозможно: Ханамия стонал и метался под ним и был в этот момент такой, что хотелось только одного — согнуть его пополам, вставить до упора и выебать. Да что за чертовщина творится, Теппей же никогда не был грубым любовником! Кусая губы чуть ли не до крови, он начал вставлять второй палец. Ханамия заскулил, заерзал, пытаясь уйти от вторжения, а потом вдруг дернулся вперед, насаживаясь, выгнулся всем телом, почти встав на лопатки, и закричал громко и протяжно. — Больно? — спросил Теппей, наваливаясь на него. Рукой он продолжал двигать — он не смог бы остановиться в этот момент, даже если бы лифт начал вдруг падать. — Нет! — практически прорыдал Ханамия, цепляясь за его шею. — Хорошо… Теппей… Теппею показалось, будто его прошило ударом тока, он чудом не кончил в ту же секунду. Он не мог больше ждать, не мог больше терпеть — ему нужно было трахнуть Ханамию, нужно было вплавить его в себя, оставить на нем и в нем свои следы. От дикого желания глаза застилала пелена, а в голове стоял звон. Дрожащими руками Теппей выдавил смазку прямо на член, размазал… потом вспомнил про резинки… и понял, что если попытается сейчас надеть презерватив, то кончит от первого же прикосновения. — Макото… — выдохнул он практически на ухо Ханамии, обхватив его за шею. — Макото… можно я так… не могу больше… — Да трахай уже! — рявкнул Ханамия. Кажется, у него в глазах стояли слезы — впрочем, не исключено, что Теппею мерещилось. Он взял Ханамию за бедра и осторожно потянул на себя. Тот смотрел на Теппея из-под челки, взгляд его метался, губы блестели, он тяжело дышал. Осторожно подхватив Ханамию под колено, Теппей положил одну его ногу себе на плечо и коротко коснулся губами икры. — Ты красивый… — проговорил он. Ханамия вздрогнул, во взгляде его на мгновение прорезалось изумление, но Теппей не стал ждать ответа — приподнял Ханамию под задницу, приставил член к входу и осторожно толкнулся вперед. Ханамия застонал, дернулся было назад, но замер, прерывисто дыша. Вот теперь в его глазах точно были слезы — капли вскипали в уголках глаз, и Теппею захотелось слизнуть их. Словно почуяв его намерение, Ханамия зло оскалился и резко провел кулаком по глазам. — Дальше! — Тише… — проговорил Теппей, мягко наглаживая его поясницу. Он чувствовал, как сжимается Ханамия внутри — от этого ощущения в голове будто взрывались маленькие бомбочки, хотелось вломиться в эту горячую тесноту, но Теппей понимал — так он рискует сделать Ханамии больно. Он не хотел. — Макото… — выдавил он из себя и слегка качнул бедрами, входя глубже. Ханамия открыл рот, распахнул глаза и, кажется, вовсе перестал дышать и моргать. — Скажи… если будет больно… — Дебил… — сипло выдохнул Ханамия. — А может быть… не больно? — Не ругайся, — пробормотал Теппей, обхватывая второй рукой член Ханамии. — Прошу тебя, не ругайся… Он толкнулся сильнее, а потом еще раз, и еще, продолжая одной рукой гладить Ханамию по члену, а второй — по пояснице. Ханамия хрипло, прерывисто дышал, но не пытался отстраниться и не зажимался, и это обнадеживало. Теппей толкался глубже и глубже, ощущая, как обхватывают его член тугие горячие стенки, как дрожит на нем Ханамия; в голове шумело, в глазах стоял туман, и держать себя в руках становилось все труднее. А потом Ханамия ахнул, длинно застонал и сам вдруг толкнулся ему навстречу, насаживаясь до конца. Теппей замер, вздрагивая — он продолжал придерживать Ханамию за бедра, а тот глянул на него своим злым взглядом, качнулся снова, еще ближе, хотя казалось, что ближе уже некуда, а потом забросил на плечо Теппея вторую ногу и потянул его на себя. И улыбнулся — широко и нагло, как улыбался во время матча. И тогда у Теппея сорвало крышу. Он навалился на Ханамию всем весом, почти складывая его пополам, толкнулся с силой, вырвав из горла Ханамии короткий вскрик, а потом еще раз, и еще, и еще. Ханамия под ним стонал в голос, извивался, пытаясь то ли насадиться сильнее, то ли уйти от вторжения, его голова моталась по полу, челка намокла, он пытался ухватиться рукой за шею Теппея, но пальцы срывались с мокрой кожи. А Теппей толкался, толкался, толкался вперед и не мог остановиться. Слишком тесно, слишком жарко, слишком… все. Ханамия Макото стонал сейчас под ним, подмахивал, скулил, просил еще, Ханамия Макото, растрепанный, голый, мокрый, возбужденный, страстный, Ханамия… Макото… — Макото… — простонал Теппей, обхватывая его за талию и вжимая в себя. — Макото! И Макото закричал. Стиснул колени, едва ли не придушив Теппея, выгнулся, вытянулся напряженной струной — и Теппей почувствовал, как на живот выплескивается теплая сперма и как жарко сжимается Макото внутри. Этого оказалось достаточно — громко застонав, Теппей кончил следом. *** Когда Ямазаки вернулся в квартиру, красный, как рак, Фурухаши допивал шампанское из горла. Не говоря ни слова, Ямазаки отнял у него бутылку и прикончил остатки в один глоток. — Полный бар бухла, — с укоризной проговорил Фурухаши, — а тебе надо устраивать непрямые поцелуи. — Я оттуда первый пил, — огрызнулся Ямазаки и пошел к бару добыть что-нибудь еще. — Мне коньяк, — сказал Фурухаши ему вслед. Матерясь сквозь зубы, Ямазаки достал бутылку коньяка, бутылку виски и вернулся в гостиную. — Мог бы и фужеры захватить, — мягко попенял ему Фурухаши, открыл бутылку и отпил глоток. — Уф, хорошо. Ну, что выяснил? Правду говорили я и Сето? — Нет! — рявкнул Ямазаки, отводя взгляд. — Они там… ругаются. Может, уже дерутся. Я же говорю, надо вызывать спасателей! — У меня телефон разрядился, — невозмутимо сообщил Фурухаши. — Потом, представь, придет сейчас Ханамия — и вместо того, чтобы весело проводить время, мы будем слушать о том, какой козел этот Киёши Теппей. — Ну да, — язвительно проговорил Ямазаки. — Щас же мы охуеть веселимся! — То есть, ты бы предпочел слушать про Киёши? — Ой, иди на хуй, а? — Кстати, — Фурухаши вдруг вперил в него свой немигающий пустой взгляд. — Смотри, как странно все. Сето спит. Хара ебется с девушкой. Ханамия ебется с Киёши… в каком-то из смыслов. Тебе не кажется, что мы с тобой тоже должны… — Карты, — поспешно проговорил Ямазаки, сгребая со стола разбросанную колоду. — Мы должны играть в карты. — В покер нельзя играть вдвоем, — задумчиво произнес Фурухаши, все так же пялясь на него. — Значит, будем играть в дурака! — рявкнул Ямазаки. — В подкидного! И отсядь от меня! — Подумаешь, какой нервный, — пожал плечами Фурухаши, но отсел. Ямазаки принялся тасовать карты. И в этот момент за стеной застонала девушка. А потом заскрипела кровать. — Ну блядь! — с чувством проговорил Ямазаки, роняя карты. Фурухаши тяжело вздохнул. — И даже порно не посмотришь, — проговорил он. — Света-то нет. *** Фонарик мобильника больше не горел — видимо, сдохла батарейка. Впрочем, Макото было плевать. Он лежал ничком на Киёши Теппее, и тот медленно гладил его ладонью по спине, по пояснице, по ягодицам… Фантастическое ощущение. Задницу слегка саднило, и еще Макото ощущал, что там мокро. Наверное, он должен чувствовать себя униженным — не исключено, что еще будет. Дал Киёши Теппею. Без резинки. С радостью. Пьян, конечно, был, но не до такой же степени… Макото вздохнул и уткнулся носом Киёши в ключицу. К черту все, он потом про это подумает, когда эндорфины схлынут. Рука прошлась по спине еще раз, и Макото вздрогнул. — Что такое? — немедленно встревожился Киёши. Вот же наседка… — Холодно, — проговорил Макото, слезая с него и садясь. — Где твой мобильник? Не видно ни хера. После непродолжительной возни Киёши засветил телефон. У него была какая-то древняя модель, без фонарика даже, но экран оказался довольно яркий. Макото нашел свою рубашку, натянул ее и раздраженно цокнул — пуговицы оказались выдраны все, некоторые — с мясом. Рубашка теперь годилась только на помойку. — Животное. Киёши заулыбался так, как будто Макото сделал ему комплимент. — А ты мне футболку порвал. — Кому нужна твоя футболка, — проворчал Макото, натягивая трусы и штаны. Одежда неприятно терлась о слишком чувствительную после оргазма кожу. Хотелось в душ. Хотелось в постель. Хотелось повторить. Макото застонал и осел на пол. Киёши, который тоже успел уже одеться, дернулся к нему. — Тебе больно? — Нет, — раздраженно проговорил Макото. Впрочем, раздражение получилось какое-то слабенькое, не иначе, эндорфины все еще никуда не делись. — Я просто хочу выбраться отсюда. — Прости, — проговорил Киёши после паузы — голос его звучал покаянно. — Я правда не знаю, что тут можно сделать. Макото пожал плечами. — Я тебе не баба, чтобы спасать меня из беды. — Он подтянул к себе пальто и вынул из внутреннего кармана упаковку сигар и зажигалку. — Покурим? — Я не курю, — улыбнулся Киёши. Макото фыркнул. — Я и не сомневался. Он чиркнул зажигалкой, сунул конец сигары в огонь, несколько раз пыхнул, раскуривая. Тяжелый сладковатый дым потянулся к потолку, Киёши дернул носом, заинтересованно принюхиваясь. А потом раздался пронзительный писк, и им на головы полился дождь. — Что? — спросил Киёши, не иначе как у потолка. — Блядь, — вскричал Макото, вскочив на ноги. — Блядь! Я дебил! Пожарная сигнализация! — Зато нас сейчас вытащат, — проговорил Киёши, улыбаясь так широко и радостно, что Макото зверски захотелось пнуть его в колено. — Вот именно! А могли бы вытащить два часа назад, или сколько мы тут торчим! Киёши рассмеялся. — А, так ты об этом! А что, плохо разве вышло? — и вдруг притянул Макото к себе за талию и поцеловал в губы. Их освободили минут через пятнадцать. К тому моменту они успели привести себя в порядок и кое-как собрать мусор. Киёши даже не забыл свою смазку и презервативы. Заработавший лифт довез их до двенадцатого этажа. Макото вышел на лестничную площадку первым, за ним — Киёши. Там они остановились. Макото старался на Киёши не смотреть — а потому не знал, смотрит ли тот на него. — С Новым годом, — проговорил вдруг Киёши, и Макото вскинул на него взгляд. Придурок улыбался, но не как обычно, а как-то бледно, будто неуверенно. — Угу, — буркнул Макото. — С Новым годом. Повернулся к Киёши спиной и пошел к двери в квартиру Сето. В голове мелькало: не зря он все-таки еще со второго класса старшей школы пытается держаться от Киёши Теппея подальше. Давно было понятно, что ни к чему хорошему это не приведет. Идти к Сето не хотелось ужасно. Придется общаться, держать лицо, не завалишься спать просто потому, что зверски устал. С другой стороны, идти сейчас домой… там пусто, матери нет, а оставаться одному не хочется. Странное чувство грызло Макото, незнакомое, он не мог понять, что это. От него хотелось плакать. Но, разумеется, плакать он не будет, что за ерунда. Он просто устал. Физически и морально. В квартире было тихо, в прихожей горел свет, в гостиной — ночник. Сето дрых, развалившись на диване, Фурухаши и Ямазаки дрыхли мордами в стол, прямо на рассыпавшихся картах. Напились, уроды… Хары видно не было. Макото вернулся в прихожую и повернул в ванную. И едва не получил в лоб дверью. Хара вырвался из ванной, взъерошенный и с глазами на пол-лица. — Ханамия! — воскликнул он. — Где у Сето резинки, не знаешь? — В душе не ебу, — раздраженно проговорил Макото. — У Киёши спроси, у него есть. — Ага, — кивнул Хара и вылетел на площадку. Хмыкнув, Макото пошел следом — он вообще-то предложение выдвинул не всерьез и рассчитывал, что Хара как минимум заинтересуется, откуда Макото известно, что у Киёши есть резинки. Киёши топтался на пороге квартиры, перед приоткрытой дверью, с таким видом, как будто ему заехали по морде диванной подушкой. Макото вышел как раз в тот момент, когда Хара подскочил к Киёши. — Одолжи резинки! Сморгнув, Киёши уставился на него. Потом медленно вытянул из кармана упаковку и подал Харе. — Вот. — Спасибо! — Хара хлопнул его по плечу и скрылся в квартире. В той самой, возле двери которой стоял Киёши. Макото фыркнул, а когда Киёши устремил на него взгляд, расхохотался. — Хара увел у тебя бабу? — Охуеть, — ошарашенно проговорил Киёши, и Макото подавился смешком и вытаращил глаза. Вот как, он еще и материться умеет? — Он стрельнул у меня резинки, чтобы трахнуться с моей девушкой. Ну просто… — С твоей бывшей девушкой, я полагаю, — хмыкнул Макото. — А что ты внутрь не вошел? — Я вошел, — Киёши пожал плечами. — Она там… спит. — И вид имеет заебанный, — Макото широко ухмыльнулся. — Ну ты и лузер. Киёши дернул ртом, вскинул голову и вдруг улыбнулся. — Да как сказать… Макото не нашелся с ответом, да и не был уверен, что тут надо что-то отвечать. Некоторое время они смотрели друг на друга молча. Потом Киёши шагнул к нему — шаг, второй, третий, пока не оказался вплотную. — Хочешь в гости, Макото? По-хорошему, надо было бы запретить ему обращаться по имени. С другой стороны, Макото уже достаточно долго знал Киёши Теппея, чтобы понимать: тот все и всегда сделает по-своему. — Хочу. Киёши снова улыбнулся. — Тогда пошли. Только не на лифте. Макото закатил глаза. — Ты все-таки идиот. Конечно, не на лифте, его чинят, ну! Вместо ответа Киёши взял его за руку, переплетя пальцы, и пошел к лестнице. Он опять улыбался, и за эту улыбку ему по-прежнему хотелось въехать по колену. Но Макото решил, что не будет этого делать. Иначе никакого толку от Киёши в койке не будет. И это единственная причина.