pov Харли Квинн
Ты знаешь… я хотела бы тебя обнять. Хотела бы. Но ты оттолкнешь меня от себя, ударишь наотмашь. Зарычишь, чтобы я убиралась. Скажешь, что я бесполезная кукла, тупая потаскуха. И отвернешься. Чтобы я не видела. Не видела, как тебе на самом больно и страшно. И как ты хочешь, чтобы я обняла тебя. Прижала тяжелую от слабости голову к своей груди и запуталась пальцами в твоих грязно-зеленых волосах — неоновая краска уже смылась, выцвела. Я стою на пороге, затем разворачиваюсь и ухожу. Чувствую себя предателем. Ты ведь хочешь. Так хочешь, действительно, чтобы я подошла. Пусть раздражала, но лишний раз показала, что люблю тебя. Что если ты вдруг решишь быть слабым, то будет кому подхватить тебя, падающего. Но сегодня я не готова терпеть. Пока. И потому я лучше уйду вниз. Потерпи, Пирожок, потерпи, Сладкий. Скоро тебе станет лучше. И твоя Тыковка снова будет рядом. Когда ты позволишь. Внизу я читаю медицинский журнал. Делаю ярко-красный маникюр. Чищу пистолет. Ругаюсь сквозь зубы, понимая, что последние два действия нужно было делать в обратном порядке, и ничему-то меня жизнь не учит. Поправляю маникюр. Пью кофе. Как назло, это занимает лишь два часа времени. И я снова поднимаюсь наверх. Не могу прятаться от ответственности, как какой-то дезертир. Ты лежишь. На боку, свернувшись калачиком. Раненная рука сверху. Повязка вся в крови и гнилостных выделениях, кожа, всегда мертвенно бледная, приобрела зеленоватый оттенок в тон волосам. Тебя трясет в лихорадке, а одеяло на нашей кровати непростительно тонкое. Губы пересохли, ты хочешь пить, но так слаб, что встать с кровати для тебя испытание. Но ты никого не зовешь. Ты никогда не показываешь своих слабостей. В конце концов, тебе плохо. И мне плевать, хочешь ты или нет. Я помогу. Иду за одеялами в соседнюю комнату. Нахожу два подходящих, синтапоновых, очень теплых. Это должно хоть немного согреть тебя, Сладенький. Заправляю в пододеяльники и приношу в комнату, укрывая тебя. Дергаешься и вскакиваешь. Не ожидал меня увидеть. — Ха-а-арли! — хрипишь, распахивая объятья в притворной, не сулящей ничего хорошего глупой кукле, радости. Я всегда восхищалась твоему умению терпеть боль. Тебе ведь до одури больно сейчас, Мой Хороший, — Какими судьбами? Харли Квинн, — смотришь на меня. Да, после блестящих мини-шорт и топов в соединении с гримом и детскими хвостиками, мой пучок, очки в черной оправе и красный свитер с открытыми плечами выглядят странно. Ты давно меня не видел такой, но время от времени… — Или же мне обращаться к тебе… — запрокидываешь голову и безумно хохочешь, успокаиваешься и смотришь зло и уверенно, я даже начинаю сомневаться в том, не была ли твоя болезнь притворством, чтобы заманить меня в ловушку, но отбрасываю эти мысли в сторону, — Прости, к Вам. Доктор Квиннзель? Вы ли это, о мой четвероглазый ночной кошмар?! И снова смеешься. Дурак, тебе же плохо. Ну уймись же ты уже, ну ляг и лежи спокойно, укрывшись принесенными одеялами. Что с тобой не так? Ухожу. Ты недоуменно и обиженно смотришь вслед, я это знаю даже не оборачиваясь. Думаешь, что я плохая игрушка, неинтересная, скучная. Слишком быстро сломалась. Думаешь, что я тебя бросила, сдалась. Но я не из таких! Нет. Просто решила сварить тебе легонький супчик, чтобы ты немного набрался сил. А то совсем лица на тебе нет.***
В одеяла ты таки завернулся. Оно и немудрено. Тебя колотит крупной дрожью, это видно сквозь три одеяла еще из коридора. Холодно, Мой Сахарный? — Пирожок? — стараюсь говорить тихо и безэмоционально, чтобы не вызвать недовольства. Ты вскидываешь голову и ухмыляешься. Но глаза грустные. Ты безуспешно стараешься унять дрожь, но становится только хуже. Кутаешься неосознанно и злишься сам на себя. На меня, что это видит. Но так больше не может продолжаться. — О-о-о, доктор, Вы вернулись, издевательски тянешь и щуришься, но голос предательски дрожит от слабости. — Всего лишь твоя Харли, — отвечаю тебе, садясь рядом на кровати и ставя поднос на тумбочку. Взгляд падает на мокрую от внутренних жидкостей повязку, — Это надо сменить, — киваю на нее головой. Поднимаюсь и иду в ванную. Беру там аптечку, игнорирую твой взгляд. Ты поражен моим своенравием. — Куколка, я не понял. Стоило мне прилечь отдохнуть, а ты уже чувствуешь себя королевой? — растягивая слова, возмущаешься ты. Глупый, так люблю тебя за это наивное желание доминировать, — А-а-а! — только выработанный за годы жизни с тобой навык обрабатывания ран и спокойствие психиатра вкупе дают мне силы не дернуться от твоего крика. Я не ожидала. Ты ведь так терпелив… Не поднимая глаз промываю рану. Мягкие ткани гниют. Я опасаюсь за кость, хотя ты и хвастал каким-то составом, купирующим поражение, но… Беру скальпель и начинаю удалять прогнившие участки. Должно зарасти, с твоей-то регенерацией, но шрам будет немаленький. Ты молчишь, снова терпишь, стесняясь своего крика, когда отдирала повязку. Накладываю шов и… в последний миг ты начинаешь устало, исступленно скулить, когда я уже почти наложила новую повязку со стерильной прокладкой из бинтов и ваты. Смотрю на тебя, стараясь не показывать удивления. В глазах у тебя стоят слезы, ты скулишь, всхлипываешь и трясешься еще сильнее. Неужели так… больно? Не похоже на тебя, очень не похоже. Что с тобой, Милый? Уношу аптечку в ванную. Это мой шанс перевести дух. Это твой шанс взять себя в руки. Снова захожу и сажусь рядом. Лежишь в прежней позе, как когда я пришла, только повязка свежая. — Не думай, что я пал духом. Просто устал и… — скрипящим голосом говоришь ты, — Это была минутная слабость. Резко поворачиваюсь к тебе и улыбаюсь. — Конечно, Джей! — поправляю одеяло, — Люблю тебя… Ты кривишься. Нежности тебя раздражают, потому что ты боишься принять их. Стать еще слабее. — С чего вся эта своевольность?! — теперь ты зло шипишь, — Я. Тебя. Просил. Мне. Помогать?! Лечить удумала, докторша?! Снова безумный смех. Улыбаюсь невольно ласково. — Я клятву Гиппократа давала… Теперь ты смехом прямо захлебываешься. — Ой-ха-хи-хи, Харл! Ну ты даешь! — смеешься ты, — А что же ты не вспоминала про нее, убивая людей? — Ну Пирожочек, — по-детски надуваю губки, — Мы же убивали здоровых людей, понимаешь? Смеешься снова, ведь это хорошая шутка. Когда тебе смешно, тебе легче. А я так люблю твой смех. Внезапно замолкаешь и становишься злым. Серые глаза темнеют. — Но я не болен, Харл. Минутная слабость, просто устал… — Раньше ты не допускал минутных слабостей. Даже когда сильно уставал. Строю из себя строгого доктора Квиннзель. Это дает призрачную надежду, что ты услышишь меня, почувствуешь, что можешь ненадолго сдать позиции и опереться на мое плечо. Отсюда и мой внешний вид сегодня. — Я… — ты начинаешь говорить что-то понуро, но закрываешь глаза и морщишься. На тебя боль накатывает волнами, я знаю. Когда ты садишься и хватаешься за руку, корчась, я не на шутку обеспокоена. Но внезапно, едва я пытаюсь приблизиться, ты выставляешь руку вперед, заслоняясь, и хрипло произносишь: — Ну что ж… пусть это будет новая игра, доктор Квиннзель. Но поверь, — усмехаешься, — Я очень привередливый… пациент. Я бы предпочла быть заботливой любимой, но пусть будет, как ты хочешь. Хоть как-то согласился на помощь, а это многого стоит. Сажусь рядом, поправляю тебе подушку, чтобы ты мог полулежать. Ты откидываешься на нее, снова морщишься. -Кушать хочешь? — тихо спрашиваю я. — Пожалуй, мне это не повредит, доктор, — глупый, все играешь в свои игры. Ставлю тебе на колени поднос. Легкий суп с куриной грудкой приятно теплый и пахнет уж очень аппетитно. Ты берешь ложку и даже съедаешь ее содержимое, как вдруг, набрав вторую, замираешь. Плотно сжимаешь губы и ложку в руке, впериваешься взглядом в стену. А затем вскакиваешь, разбивая тем самым посуду, заливая все супом, и бежишь в ванную, закрывая рот ладонью. Тебя тошнит, бедненький. Ну ничего, потерпи, я рядом. Меняю постель и мою пол. Все это занимает минут пятнадцать. Кидаю в стиральную машину грязную постель. Завариваю крепкий чай, приношу в комнату. А тебе все еще дурно. Наплевав на этикет и догмы о личном пространстве каждого, захожу в ванную. Ты стоишь над раковиной, руки судорожно вцепились в бортик. — Уйди! — сипло бросаешь мне, но сегодня я не буду слушать. Смотрю, как тебя выворачивает какое-то время, дожидаясь, пока приступ пройдет, а затем смачиваю твое полотенце, стирая с лица тебя, тяжело дышащего, рвоту, проводя холодной тканью по шее. Ты инстинктивно ловишь влагу с ткани ртом, не пил уже пол дня, еще и тошнота. Какая я бесполезная, все-таки, ну почему не догадалась сначала дать тебе воды?! Ты жадно пьешь. И тебя выворачивает. Снова пьешь. Снова выворачивает. И так три часа. Крепкая заварка не помогает, сразу оказывается снаружи. Давать лекарства тоже смысла нет, а укол… ты же не дашься просто так, даже в таком состоянии, я тебя знаю. Отчего же так сильно тошнит? Похоже, отравления организма не слабое. Но это тоже на тебя не похоже. Что же тебя сломало, мой хороший?.. Наконец, тебе легче. Обессиленно ложишься в постель, зарываешься с головой под одеяла. Бедненький мой, как же тебе плохо… Меряю тебе температуру. Ты покорно держишь электронный градусник во рту, что плохо. 40.2. Это тоже плохо. Очень плохо. А пить ты пока не можешь, даже от одного вида стакана булькаешь горлом. Значит, все-таки укол… Достаю все необходимое. Набираю лекарство в шприц, подбираюсь к кровати. Сажусь на тебя сверху. Ноги спутаны одеялом, больной рукой ты дергать не можешь, а туловище и вторую руку я держу. Делаю укол. Да милый. Психиатр в доме это опасно. Я еще таблетки в глотку просовывать умею. — Харл! — ты почти вскрикиваешь. Из-за жара плохо понимаешь, что происходит, тупо смотришь на вату на вене, — Что?.. — Жаропонижающее. Тише, Пирожок, спи, — слажу с тебя, ложусь рядом, обнимая, и поглаживаю по голове. Это лекарство имеет снотворное действие. Спи, Мой Сладкий, тебе должно стать легче. А я посторожу.***
Просыпаясь под утро следующего дня, ты приоткрываешь рот, судорожно сглатывая. Я подношу к тебе стакан воды и ты, Мой Сильный, даже сам его держишь. В этот раз все хорошо, напившись, ты откидываешься на подушки, полуприкрыв глаза. Я отхожу, тихонько прикрываю дверь и спускаюсь вниз, приготовить тебе чаю на травах, которые мне в промышленных масштабах всовывает Айви со словами: 《Пригодится! 》. Вот и пригодилось…pov Джокер<center> <center>***
Когда я просыпаюсь, мне кажется, будто во рту все уже потрескалось от сухости. Пить хочется невыносимо но, тем не менее, не успеваю я разлепить глаз, как ты подаешь мне вожделенный стакан. Да, есть свои плюсы в том, чтобы болеть, когда рядом есть кто-то, ухаживающий за тобой. Но… так не хотелось, чтобы кто-то видел меня таким. Впрочем, не все ли равно? Она уже все видела. От меня ничего не зависит. Эх, Джей, Джей… ты так размяк. Неужели простая загноившаяся рана так тебя сломила? Или может виной тому была чужая забота, возможность расслабиться? Глупости. Откидываюсь на подушки. Мне плохо. Голова болит, рана болит, мышцы болят от температуры, слабость опутала плотным коконом. Хорошо хотя бы тошнота прошла. И тут ты выходишь. Куда же ты? В груди тут же начинает неприятно ныть. Надолго ли? Почему не могла сходить туда, куда тебе нужно, пока я спал? Не хочу этого признавать, но мне одиноко. И хочется банальной ласки… Противно! Невыносимо! Дико, ужасно, что я так размяк. Нет, никакого больше 《боления》. Только работа. Встаю. К горлу тут же подкатывает комок, но меня это не колышет. Я должен кого-то убить, срочно. Так, для самоуспокоения. Одеваю рубашку, брюки, туфли, тренч, завязываю шейный платок. Пристегиваю оружие в ремням и поясу и отправляюсь в ванную. Спешно накладываю грим. Бесит, что чтобы никто не увидел моего болезненного цвета лица, грима нужно больше. Когда я уже почти вышел из комнаты, ты вдруг заходишь. С чашкой какой-то зеленоватой жижи с остатками травинок, листочков да цветочков. — Пирожок, зачем ты встал? — изумленно шепчешь ты, разглядывая меня, словно музейный экспонат. Безумно усмехаюсь. Отварчиками отпаивать взялась, заботливая ты наша?! Ну вот тебе, получай, тварь, что почти меня сломала… Я бью тебя. Не запоминаю куда и как сильно. Я вообще редко заморачиваюсь на такие мелочи. Опыт показывает, что эта кукла выдержит любые игры своего хозяина. И ухожу, с гордо поднятой головой, хотя плечо пронзает болью. Мне правда плохо. Но не настолько, чтобы я вот так вот вдруг согласился себя терять. pov Харли Квинн***
Ты уже встал. С гримом, свежей краской в волосах, в привычной одежде. Ты уже ошпарил меня кипятком из выбитой из рук чашки. Уже ударил по голове так, что звездочки из глаз полетели и отшвырнул на пол. И ушел куда-то. Куда? В таком состоянии?! Я же знаю, что тебе не лучше. Видимо, тебя напугала-таки слабость. Тише, бедненький, тише. Развейся, так и быть. А я буду ждать. Тебе еще нужна будет моя помощь. А я пока пойду к Айви.pov автор
— То есть, он вот так вот тебя ударил, ошпарил травяным отваром и свалил, хотя ты лечила его клоунский зад, а ты еще его жалеешь теперь?! — в который раз возмущалась Памела, разминая тесто. Они лепили круассаны, сидя на маленькой кухоньке Плющика. Харли любила эти разговоры с подругой. Они успокаивали. Ярое возмущение Айви служило лишь подтверждением версии Харли о том, что она поступает правильно, что Джей без нее не сможет. Потому что Харли любила противоречить. И потому что только она и понимала Джея, а если не понимала иногда, то четко знала, что он ровным счетом противоположен сложившемуся о нем мнению. — Ну да, — кивнула она Рыжей. — Я не понимаю, Харл, ну это же не серьезно! Он сломал тебе жизнь, лишил семьи, карьеры, нормальной жизни, внешности, свободы воли и сердца! Да что там он даже имени тебя лишил, — привычно распалялась подруга Арлекина, — Он убил Харлин Квиннзель. И придумал себе идеальную девочку-игрушку, подселив в ее тело в чане с кислотой. На это Харли лишь рассмеялась и ответила так же избито: — Я вижу все иначе, Пэм. Он освободил меня от оков. Забрал от семьи, что меня душила, работы, на которой крали мои исследования, он дал мне новую жизнь, лучше и веселее, чем прежняя, усовершенствовал мою внешность и навыки, сделал своей. И тогда, в том чане с кислотой, родилась Харли Квинн, лично утопив Квиннзель, боявшуюся жить по новым правилам. Джей лишь помог нужной девушке вынырнуть. Памела хмыкнула и принялась зло раскатывать тесто. Такой разговор повторялся у них уже минимум тысячу раз. — Зачем мы вообще делаем эти кексы? — разозлилась Харли, вдруг обляпавшись тестом. Готовить она кое-что умела, но делала это лишь для одного человека. В понятие 《посиделки с подругами》 это мероприятие не входило. — Во-первых, это круассаны, милочка, — наставительно начала Плющ, — А во-вторых, я добавлю в начинку яд одного моего питомца и… Злодейка мечтательно прикрыла глаза, а Харли лишь вздохнула. Травить едой не весело. Вот веселящий газ — самое то…***
— Джей? Джей? Пирожочек, выпей вот это, — прохладная ткань ложится на лоб, даря облегчение, ты шепчешь мне ласковые слова, перебираешь мои спутанные волосы. В рот льется что-то горячее, приятное на вкус. И так хорошо сразу становится, расслабленно… Во время этой шутки я слишком вымотался. Как-то не учел, что действие лекарства от температуры закончится и меня снова начнет колотить и, мало того, что это нужно будет терпеть, так еще и держать планку перед подчиненными придется… Мы, собственно, ничего особенного и не делали. Так, в средних габаритов торговом центре показали по телевизору видео о том, что сегодня у центра годовщина и потому всех посетителей ждет подарок. После, с потолка посыпались конфеты в пестрых обертках и многие, особенно дети, стали их подбирать. А после массового поедания 《подарка》 мимические мышцы посетителей свело. Лица застыли с теми выражениями, какие на них были в мгновение действия лекарства. Началась массовая истерика, засуетилась администрация. Отсмеявшись, мы рандомно застрелили парочку людей, чисто для удовольствия, и были таковы. Ничего сложного, но смешно. Тем более, что вещество, что было в конфетах, как всегда моего личного изготовления, и противоядие они найдут не скоро. Жаль, я хотел взять с собой тебя, когда это планировал, даже обещал тебе, но ты меня выбесила… нужно не пропустить вечерние новости. Эх, как же я устал. Поспать бы… Собственно, это я и собирался сделать, но прежде посчитал нужным выпить чего-то горячего, пришел на кухню, поставил чайник и сполз по стене от слабости. Тут ты меня и нашла. Пришла на свист чайника. — Как шутка? — спрашиваешь, садясь рядом и прижимаясь к моему здоровому плечу. Я рад, что ты спросила, очень рад. Ужасно было бы, если бы ты снова включила 《доктора Квиннзель》, которую ты якобы убила в тот самый день… — Отлично. В новостях посмотришь, — открываю глаза, всматриваясь в твои голубые, широко распахнутые. — Какой план? — Про конфеты… Обиженно надуваешь губы и я бью тебя за это. Ты ведь заслужила, девчонка, как же ты не понимаешь?!pov Харли Квинн
***
Опять удар. Я уже так привыкла к этому… Плевать, заслужила, знаю. Помогать тебе, не получая за это пинков и шишек нереально. Лишь бы все было хорошо, в конце концов. Мы вместе пьем кофе и ты идешь спать, а я — смотреть на твою свежую шутку. Почти весь выпуск хохочу. Ну и лица у этих ребят! А администрация! Вот это паника, вот это веселье. Пирожок, ты воистину гений, я знала это, еще когда была твоим врачом. Поднимаюсь наверх. Хоть ты и подготавливал почти весь день шутку, но рана поджила. Вкалываю тебе немного того же вещества, что и вчера, тайком: во-первых, у тебя снова жар, а во-вторых, я смогу обработать твою рану сейчас и завтра ты поспишь чуть побольше. Рана уже поджила. Я вовремя убрала гной… и сейчас, после повторной чистки, все точно будет в порядке. Ну, а пока… я спать. Похоже, я все-таки плохо топлю. Я все еще твой лечащий врач, доктор Квиннзель. Когда психиатр, а когда и кто-то другой. Ошибалась… Ну да ладно, впрочем. Харли Квинн ветрена, она и уйти, устав от жизни куклы. А вот Харлин Квиннзель никогда не бросит своего пациента. Она давала клятву Гиппократа…