***
Реальность встретила семнадцатилетнюю Мэйбл Пайнс болью в правой руке, болью в ноздрях, саднящим горлом и белым мертвенным светом. Она проморгалась и осмотревшись поняла, что находится в больничной палате. Рядом с ней стоял стул, на котором была сложена её одежда, и капельница, игла которой как раз и вызывала эту неясную боль, будто комар кусал. Мэйбл хотела приподняться и выдернуть иглу из руки, но отодвинувшись немного от подушки поняла, что, во-первых, у неё практически нет сил, а во-вторых, в носу у неё канюли и дышит она со свистом. Как только она зашевелилась, от дальней стены отделилось белоснежное пятно, Мэйбл подумала, что это призрак («Мэйбс, давай искать призраков?»), но оказалось, что это была медсестра. — Наконец-то вы проснулись, — мягко сказала женщина средних лет, и при взгляде на неё Пайнс пришло в голову слово «сестра милосердия». — Я долго спала? — Спросила Мэйбл, и её голос оказался таким тихим, что она сама еле услышала себя. — Одиннадцать часов. Иногда вы просыпались, но затем засыпали снова. Я сейчас позову лечащего врача, он должен осмотреть вас. Пока медсестра стояла рядом, девушка успела разглядеть на её бейджике витиеватое «Кларисса». А ещё, от неё пахло мылом и стерильностью. Когда женщина дошла до двери, Мэйбл негромко, хрипло позвала: — Кларисса?.. — Да? — Обернулась она с грустной улыбкой. — Что со мной произошло? Хотя, зачем спрашивать? Ответ, кажется, очевиден. Кларисса замялась, но потом чётко и с горечью выговорила: — Передозировка метадоном. Мэйбл в палате одна. Она слышит слабый шум больницы из-за дверей, тиканье настенных часов и как стучит её маленькое сердце. Рядом с ней стулья для посетителей, но на них никого нет.***
Воспоминания… Они словно были вне Мэйбл, летали рядом, как стая надоедливых мух, и только девушка начинала улавливать суть прошлого, как будто пальчиками тонкими за нитку берёшься, мысли отдалялись от неё, и снова её сознание оставалось белым и пустым. Но как-то ведь всё случилось, да? Мэйбл решила не стараться вспоминать, зачем грести против течения? Это, кстати, был девиз последнего года её жизни. Она просто откинулась на подушки, раскрыла ладони вверх и впустила в свой мозг воспоминания. Она плыла по течению. Какие у людей ассоциации со словом счастье? Для Мэйбл Пайнс при этом слове высвечивались образы — залитая солнечным светом хижина в лесу, обтекаемая пылинками и опилками сосен; ночи без сна, которые она проводила с Грендой и Кэндис; беготня по лесу и волшебные существа, встречающиеся на пути; каждое место во Вселенной, где находился Диппер. И запах хвои, который неотрывно преследовал её, и её непутёвого братца. Жизнь — игра без правил. Мэйбл услышала этот афоризм лет в одиннадцать, но убедилась в его правдивости в четырнадцать, когда Томас, красавчик из девятого класса, трахнул её без защиты, вбиваясь так грубо, что кровотечение мучило ещё долго, оставив на память синяки, чернеющие на животе и коленях. Домой она вернулась под утро, дрожа, поддерживая низ своего цветастого свитера, нитки из которого болтались, потому что Томас был груб, и он был зверь. Челюсть сводило от сдерживаемых рыданий, и Мэйбл мысленно отсчитывала секунды, потому что сейчас она откроет дверь, поднимется по лестнице, пройдёт по коридору, откроет дверь их с братом комнаты и увидит… Никого. На столе, забросанном фантиками и блестками, выделялся белый конверт, такой простой и шершавый. Ледяными пальцами девушка открыла его, быстро прочитала содержимое и выронила его на пол. Отныне в этой комнате она будет жить одна. Естественно, Томас оказался болтуном. Школьные дни тянулись медленно, Мэйбл любила учиться, но теперь, как только она подходила к своему школьному шкафчику, вокруг собиралось парней пять или шесть, от всех пахло потом, жаром, который пылал у них внизу живота, а в глазах у них было такое, от чего Мэйбл хотелось, чтобы её вырвало. — Эй, Пайнс, Том рассказал нам, что когда тебя берут сзади, ты визжишь, как похотливая сучка. — О да, а ещё, что он тебе так манду разворотил, что теперь там десять человек может поместиться. Вот мы и подумали… — Может, сходишь после уроков к нам в гости? Не волнуйся, кроха, наши члены не меньше, чем у Тома! Смех их похож на визг, ор, он такой грязный и громкий, что Мэйбл кричит, закрывая уши руками и бежит в женский туалет, под косые взгляды учеников. Когда она влетает туда, сталкивается с девочками из старших классов, и одна из них, Миранда, цедит едко: — Потаскуха малолетняя. Девушки отходят от Мэйбл, как от прокажённой, скрываются в коридоре. Мэйбл дрожащими руками включает воду в кране, ополаскивает лицо раз, другой, смотрит в зеркало, ловя в нём красные измученные глаза и свитер с вышитым на нём ключом. Томас этот, кстати, и напоил её в первый раз. Ликёром. Но говорил, что это просто новый молочный коктейль. Мэйбл, сколько себя помнила, всегда была хорошей девочкой. Так говорили все — от соседки миссис Хэнском, то продавщицы в супермаркете. Длинные каштановые волосы, светлые и чистые глаза, улыбка, сияющая почти без остановки и юность, которая, кажется, избрала Пайнс, чтобы та стала самой-самой — всё это обезоруживало окружающих. Диппер как-то сказал даже, читая книгу, что Мэйбл одним своим взглядом может останавливать войны. Сестра тогда кинулась на шею брату, близнецы стали одним целым, как много-много лет назад, когда ещё были в утробе вместе, и сердца их стучали, казалось, в унисон. Диппер смеялся, ему щекотно было от длинных волос, тогда он говорил, что даже смерти было бы жаль забирать такую хохотушку. Тогда Мэйбл могла смеяться от всего, в буквальном смысле слова. Сейчас её смешит только первитин*. Естественно, наркотики не сразу стали незаменимой частью жизни Мэйбл. Сначала был алкоголь, который мог успокаивать её ненадолго, по крайней мере, на одну ночь, которую она проводила вне дома. Нужные знакомые нашлись почти сразу, и у них всегда было нужное количество выпивки, и Мэйбл, скромно опуская глаза, принимала у них стакан с пивом, потом с джином и водкой. Горло жгло, а голова мгновенно становилась самым чистым местом на земле — в ней не было страха и боли, в ней не было насильников, которые расстёгивали штаны и с улыбкой шли к ней, не было издёвок, парней и их друзей, которые ловили её и кусали за тело, заставляя отсасывать, иначе — ножом в ярёмную вену, родителей, больше не живших с ней и Диппером с начала старшей школы, оставив их на попечение домохозяйки, а потому не видевших, как Мэйбл утопает в немом крике, осматривая своё искалеченное тело в ванной, не было предавших подруг, которые пошли на поводу у жестокого Тома. Было только блаженство. Так продолжалось где-то полгода, пока Мэйбл не позволила себе попробовать марихуану, протянутую доброй рукой одной из безымянных знакомых. Кажется, Трины. Быстро поняв, что эффект дольше, чем от абсолюта, Пайнс впустила в свою жизнь наркотики. И своё пятнадцатилетие Мэйбл провела сжимая в руках стакан воды, которым она запила таблетку экстази, качаясь перед зеркалом и шепча: «Боже, как много блёсток на моём теле». Иногда, в просветы, когда её буквально рвало от большого количества таблеток, Мэйбл сидела в своей комнате перед ноутбуком, читая сообщения Диппера из Гравити Фолз. Он описывал, как они со Стенфордом построили новый бункер, как ездили закупать нужные приборы для изучения аномалий, каких невиданных — аж дух захватывает, Мэйбл! — существ они видели в местных лесах. И каким счастливым он себя чувствует, на шестнадцатом году жизни. Мэйбл хотела бы сказать ему, как ей больно, как давно она ела нормальную еду, что на улице её узнают и потому она страдает паническими атаками, но что-то теплится ещё в ней, что-то, что характеризуется как жертвенность, и она отправляет смайлики тонкими пальцами и зовёт его приехать к ней хотя бы на Рождество. Каждое утро Мэйбл встречала новую себя — тощее тело, на котором не сидит нормально ни одна вещь. Побитые колени — она часто падала на пол после ЛСД, во время видений. Галлюцинации у неё, кстати, были первый сорт. Вчера вечером, когда девушка приняла новую дозу, она видела двух огромных чёрных собак, слюна которых капала с громким и вкусным стуком на пол. Они вывели её из дома, она прошла за ними по тёмным переулкам несколько кварталов до свалки старых автомобилей, и тогда один пёс залез в остов бывшего металлического зверя, служившего ему и его собрату колыбелью. Мэйбл пробралась между блестящих рёбер стали и уселась между псами на развороченном сидении. Звери смотрели на ледяное небо, на космос, они показывали ей лапами созвездие Большой Медведицы и говорили что-то о двух близнецах, о далёком Боге, о предательстве и смерти, об обрыве, а Мэйбл зачарованно кивала, и в её расширенных зрачках отражались звёзды. И вот теперь наконец стало ясно, отчего её джинсы и последний оставшийся яркий свитер, с падающей звездой, измазаны в ржавчине. В свой шестнадцатый день рождения Мэйбл решила написать на листке все виды наркотиков, которые она пробовала. «Марихуана, гашиш, эфедрон, эфидрин, крэк, ЛСД, экстази, мет, снотворное в неограниченных количествах (интересно, а оно считается?), героин». Она нарисовала под списком три сердечка и звёздочку, хотела запечатать листок и отправить скорой почтой Дипперу, но порвала его и выпустила клочки в студёное августовское небо. Родители навещали дочку изредка, в основном, они занимались развитием корабельного бизнеса на побережье. Присылали деньги. Интересно, что бы они сделали, узнав, что их дочь тратит на еду меньше четверти суммы. Диппер не приехал в Рождество. И, похоже, даже не собирается. Он всё так же писал сестре письма, среди которых мелькало «люблю», но эти «люблю» почему-то не приносили Мэйбл радости, а лишь заставляли истерично смеяться и искать костлявыми руками антидепрессанты. Одним холодным июньским утром Мэйбл проснулась среди развалин, в которых жили её знакомые, и куда она приходила за своей дозой. Воздух был затхлый, очень сильно пахло рвотой и грязной одеждой. Люди вокруг лежали вповалку, грязные, низменные, у некоторых глаза закатились, потому что они были под кайфом, и из ртов стекали ниточки слюны. «Я такая же, как они» — подумала Пайнс, и, как ни странно, эта мысль не ужаснула её, как это стало бы, если бы ей было не почти семнадцать, а хотя бы тринадцать. Ублюдский возраст, конечно, но всё же лучше, чем сейчас, в грязи и смерти. Девушка поднялась, подошла к окну, чтобы открыть его, её мутило и внутренности сжались, готовые выпустить наружу желчь, потому что кроме неё в желудке не было ничего. Распахнувшиеся створки впустили в комнату шум промышленного района, где как раз и находился этот дом. В воздухе пахло свежестью, словно кубики льда в гранёном стакане. На подоконник опустилась птица. Мэйбл замерла, не хотела напугать её, поэтому просто стала рассматривать лапки-проволоки и мягкие перья, какая-то не городская эта птица, лесная. «Что? Нет, Мэйбс, это не зелёный воробей, а зеленовка, я дам тебе мою книгу по орнитологии» Девушка подумала, что снова приход, но нет, это были воспоминания, избушка в лесу, сказка, рука, идентичная её, которая держит крепко-крепко и такая тёплая, сосны, смех. Всё это смешалось внутри, собралось в какой-то жгучий комок и ударило в голову, как бейсбольный мяч, Пайнс пошатнулась. Она крепко сжала кулаки, забрала свой рюкзак и тихо скрылась из притона, до следующего раза. В следующие три месяца она старалась бросить знакомых и выкинуть свои заначки, которые прятала под матрасом и в стакане для зубной щётки, но тьма отчего-то стала сгущаться слишком быстро, она впитывала в себя Мэйбл, как чёрная дыра, и в такие моменты девушка молилась, потому что готова была поклясться, что чувствовала ледяное дыхание этой космической бездны, она пожирала её резко и с удовольствием, скаля свои невидимые стальные зубы… Дьявол, слепой и многорукий, поджидал девушку в тёмных углах её одинокой кельи, которая раньше была надёжным пристанищем, он облизывался многометровым языком и подмигивал, а за спиной в чёрных волдырях у него всегда хранилась маленькая порция «радости» для неё. Мэйбл рыдала, обнимая свои колени, корчась, как котёнок, но всё равно протягивала руку, чтобы получить успокоение, в последний раз, в самый последний… … Ну, а теперь, она в больнице. Дьявол аплодирует.***
Как только Мэйбл вспомнила то, из-за чего она попала сюда, голова стала работать гораздо быстрее, будто кто-то подлил туда дизеля. Всё прояснилось, посветлело, перед ней открылись невидимые эфемерные врата, а за ними была цель, последняя, наверное, цель в её жизни. Пора встретиться с братом. Несколько последних часов дались Мэйбл с трудом, да с таким, что та подумала, а может, ну это всё, но тут сила, таившаяся внутри, вырвала эту слабину и расчистила место только для нужного. Нужно — сбежать из больницы. Нужно — добраться до автобусной станции. Нужно — включить обаяние, последнее и несчастное, чтобы мужчина в галстуке и с лысиной купил билет. Нужно — дождаться автобуса до Гравити Фолз. Видимо, у бездны и дьявола был сегодня несчастливый день, они отступили, иначе, как объяснить, что всё это удалось сделать? Мерзкая плёнка холодного пота и стучащие зубы — лучшее доказательство того, что всё это взаправду, а не всего лишь работа воспалённого мозга. Автобус мерно качается, это убаюкивает, словно Мэйбл в огромной люльке. Окна изнутри запотели, этой ночью довольно холодно, девушка ладошкой ведёт по окну, и сквозь ясное стекло проступают сосны. Скоро она будет дома.***
Хижина Тайн выглядит такой же, как в детстве, в груди сладко ноет и кажется, что впервые за несколько лет Мэйбл чувствует, что счастлива. Она видит две фигуры с рюкзаками, выходящие из дома, и как маленький хорёк начинает слежку.***
Бескрайняя зелёная долина раскинулась под ногами Диппера, свешенными небрежно с обрыва. Страшно не было, потому что парень доверял себе, своим рукам, но на всякий случай он всё-таки придерживался за ошмётки растений меж камней. Воздух был свежим и тёплым, будто и не сентябрь вовсе, а конец мая, или как-то так. Пайнс вглядывался в леса, в горизонт, ощущая это невесомое чувство свободы, и странное возбуждение слегка кололо ступни, да внизу живота немного прихватывало. Стенфорд, недовольно морщась, сказал своему племяннику, что забыл в хижине какой-то нужный прибор, и Диппер остался дожидаться его здесь, потому что воздух и вид просто чудные, что и говорить. Позади него затрещали кусты, сквозь них кто-то пробирался, и парень встал, отряхнул руки от мелких камней и повернулся к лесу, чтобы помочь дяде с той штуковиной, которую тот тащил из хижины. Из кустов, конечно, вышел не Форд. — Мэйбл?. Диппер ахает, внутри него органы словно скатываются вниз, а сердце становится горячее раза в три и стучит так сильно, что ему кажется, будто оно застряло в трахее. Сестра смотрит на него, и будто она гораздо спокойнее, но нижняя дрожащая губа выдаёт её. — Боже, Мэйбл, что с тобой? Диппер в немом изумлении прикладывает ладонь ко рту, ибо ему хочется закричать на всю долину: «Мэйбл, что с тобой, чёрт подери, такое?!» Мэйбл Пайнс гораздо худее, чем была, на руках сизыми червями вспухают вены. Волосы все такие же длинные, но они перестали сиять, как раньше, кожа как пепел, глаза как лёд. Ввалившиеся щёки дрожат, и из левого глаза девушки прочерчивает мокрую дорожку слеза. Она молчит. Диппера мутит, ему хочется кинуться к ней и обнять её, уткнуться носом в копну волос, как он это делал всегда, почувствовать её запах, но он настолько потрясён, что может лишь сипло выдавить: — Пожалуйста, Мэйбл… Девушка делает шаг вперёд, губы сжимаются, словно это доставляет ей боль, и она вопрошает: — Почему?.. Худое тело, истощённое и измождённое, колышущееся на ветру, стоит на обрыве и трясётся. Слёзы текут безмолвно, и от этого губы припухают, становятся болезненно алыми. — Почему ты так и не приехал, Дип? Почему? Я ждала тебя почти три года. Господи, Диппер! Ты же мой брат… Мэйбл прикладывает руку к глазам, солнце за облаком всё равно слишком яркое, и ей больно смотреть на брата. — Мы же мистические близняшки, Дип! Почему, почему ты это забыл?.. Диппер чувствовал, что сейчас умрёт. Никогда в жизни ему не казалось, что он самая редкостная сволочь. Он попытался спросить себя, а правда, почему, почему ему было так сложно приехать к ней хоть раз, ведь тогда, возможно, она не стояла бы перед ним, как живой мертвец, осквернённая и с этим венами жуткими, которые выползали из-под её свитера с падающей звездой. Что могло случиться с ней за эти три года такого ужасного, что ему так страшно теперь смотреть на неё? — Я… Я работал, Мэйбл, — запинается Диппер, краснея. — Неужто работа дороже, чем я, — пролепетала девушка, не глядя на него. — Ты не представляешь, что со мной было. — Но почему ты не приехала? Почему не написала, Мэйбл?! Тебе стоило лишь сказать… — Честно, Диппер, — вздохнула она и взглянула прямо ему в глаза. — Всё детство ты меня выручал. Ты думал я инфантильная, и то, что ты для меня делал, я воспринимала как игру. Но нет, Дип. Я всё помню. Ты спасал мне жизнь, ты столько вещей делал для меня, в ущерб себе при этом. Это… Невыносимо. Я не могла позволить себе рассказать тебе хоть что-то… Потому что мне надоело быть слабой Мэйбс, тупой сестрой, которая, сделав глупость, сразу бежит за помощью. Мне это надоело. Я искренне хотела, чтобы ты пожил для себя, здесь, в Гравити Фолз. Я не хотела ломать твою жизнь собой, как я это делала всегда. — Девушка сглотнула горячий ком, и опустила лицо вниз. — Прости меня, Диппер. Прости за то, что сказала, и за то, что приехала. Просто, я слишком устала быть одна. Это глупо… Но, я надеялась, что ты сам захочешь ко мне приехать. В душе Диппера в этот момент пустота, воздуха не хватает. Он утирает дрожащими пальцами капельки пота над бровями, как же, блин, его трясёт. А когда он замечает точки, много точек на руках сестры, то осознание того, что могло произойти с ней, чуть не выбивает почву из-под его ног. А самое, самое страшное во всём этом — то, что изменить ничего нельзя. Не прилетит путешественник во времени со своей волшебной рулеткой, в дневниках ничего не найдётся. Дипперу остаётся лишь осознавать, как просто ломаются человеческие жизни. — Я знаю, что был полным мудаком, — начал парень, держа руку у груди, где пекло словно внутри солнца, да ещё и разъедало дикой горечью. — И извиняться тут бесполезно, потому что время нельзя повернуть назад. Но я умоляю, прости меня, Мэйбл. Я думал, что находясь здесь, я смогу стать лучше, стану учёным и смогу разгадывать загадки сам. Но я забыл… — Диппер говорит тихо, но чувствует, как из него выходят все силы. — Я забыл, что все загадки я могу решить только с тобой. Пайнс издаёт сдавленный писк и рыдает, беззвучно. Мэйбл стоит напротив, наблюдает, ей хочется отколотить брата, хочется разбить ему нос и размазать кровь по лицу, пнуть в живот жёстким коленом и заорать на ухо «Наконец-то ты это понял, идиот!» Но волна гнева уходит, так же внезапно, как и пришла. Всё-таки она мало изменилась, ведь до сих пор она не может не прощать. Она никогда не сможет злиться на брата долго… Даже если её жизнь сломана. «Сестра милосердия» — снова пришло ей в голову. Она смаргивает влажность внутри глаз и произносит: — Диппер, я прощаю тебя. От этой фразы слёзы у парня текут ещё сильнее. «Откуда вообще берутся такие внеземные существа? Откуда в ней столько доброты?» Над долиной опустилось розоватое марево — близится вечер. Диппер всегда находил выходы, из всех проблем, из любой передряги он выходил победителем. Он везунчик, его мозги работают как завод швейцарских часов — так однажды сказала ему Мэйбл. Правда, в этой ситуации, разве можно сделать хоть что-нибудь? «Можно» — вспыхнуло в голове у парня. Он повернулся к своей сестре. Свет широкими лучами падал на него, выбиваясь из облаков, лёгкий ветерок принёс к ногам брата и сестры несколько алых кленовых листьев. — Давай, теперь мы точно будем вместе? Навсегда? — Пайнс развёл руки в стороны, приглашая к объятиям, слёзы прожигали дорожки на его скулах. Он увидел, как засветились глаза Мэйбл, и в этот момент время остановилось и совместилось с прошлым — не было последних пяти лет их жизни, не было всего ужаса, что пришлось пережить. Им снова стало по двенадцать, и Диппер видел, что перед ним его, его Мэйбл, маленькая красавица, улыбающаяся во весь рот, сияющая брекетами, в одном из своих чудаческих свитеров, такая чистая, такая светлая и добрая, его сестра-близнец. — Я люблю тебя, Диппер, — всхлипнула Мэйбл и кинулась брату на шею. Диппер ощутил толчок от тела сестры, он инстинктивно сжал её плечи и подался назад, но тут его нога наступила не на каменный выступ, а шагнула в пустоту, инерция сделала своё дело, и два тела полетели вниз. Через несколько десятков метров, сквозь удушающий ветер, брат и сестра вновь станут одним целым, но уже в другом измерении. «И почему-то только в такие моменты понимаешь, как всё было неправильно, и как надо было поступать… Теперь-то я тебя не оставлю, сестрёнка» — подумал Диппер за тридцать секунд до конца своей жизни, и последняя улыбка, мудрая и взрослая, осветила его юношеское лицо. Раздался треск ломающихся костей, близнецы покатились вниз, бордовые полосы смочили древние камни долины Гравити Фолз. Тела Диппера и Мэйбл лежали рядом, изувеченные, но со сжатыми вместе руками. Они не умерли, они — теперь вместе.