Мальчик

　　Стоял душный прохладный вечер. По горящему пурпурному небу плыли рваные тёмные тучи. Вдоль песчаной набережной, грея дрожащие руки в карманах куртки, шёл невысокий мальчишка. Он брёл покачиваясь, пинал кедами грязный песок, смотрел под ноги да изредка останавливался и вскидывал голову, чтобы ветру удобно было лизать черты его лица, спутывать волосы, щипать глаза. 　　Мальчик второй час бесцельно шёл, а слева от него, в нескольких шагах плескалось Чёрное море, и справа одно за другим загорались окна низких прибережных домов. Никто не кричал; по трассе не проезжали автомобили; превратный дым и запах сладкой кукурузы не были слышны здесь, у холодной воды, спокойной, неровной, таинственной. В эти часы море действительно казалось чёрным, и только блики догорающего солнца напоминали, что это лишь поверхность огромного мира, неизвестного человеку, а не какое-то живое существо, чью шерсть так небрежно треплет ветер, чьё дыхание так незаметно колышется при уютном закате. 　　Мальчик шёл, и тело его дрожало, и он ёжился, глядел на белые носки обуви отсутствующим взглядом, шёл и шёл. Он был полностью погружён в себя, его волновало что-то несуразное, что-то насущное, такое близкое, что можно обжечься. Его выдумки и проблемы никому не интересны, либо же мальчишке захотелось побыть наедине, вдали от грубого внимания, — этого никто не знал, но всё, что трогало этого человека, всё, чем он был поглощён, было истинным и настоящим. Оно было настолько же важным, как лекарства от неизлечимого; как знание самых глубин океана; как исследования видимой Вселенной; как молоко в молочном коктейле; как жизнь любимого персонажа книги; как сама жизнь. Его мысли в этот момент были самой значимой вещью во всём мире. 　　— Эй! — окликнул кто-то, — Эй, привет! 　　Мальчик остановился и приподнял подбородок. Тёмная волна отчаянно бросилась на песок и задела подошву. Сзади приближались; по хрустящему звуку песка было понятно: бежали, спотыкаясь о собственные ноги. Как только звуки стихли в шаге от мальчика, он тихо спросил: 　　— Я думал, это всё. Зачем ты пришёл? 　　— Мне хотелось немного, — от бега и холодного воздуха голос звучал сбито, хрипловато, в горле застыла неприятная липкая жижа, — совсем немного... 　　— Нет, — ответил мальчик и побрёл дальше. 　　Прошло полминуты, прежде чем собеседник двинулся с места. Он снова догнал мальчика, поравнялся с ним и то и дело с улыбкой оглядывался на морской горизонт, пока голые ступни мочили приходящие волны. Кажется, мальчик ещё больше углубился в свои мысли: теперь он вовсе закрыл глаза, сосредоточившись на чём-то особенно важном. Они шли по берегу, шаркали ногами. В кеды забилось множество мелких камешков. Постепенно улыбка с лица прибывшего сошла на нет, сменившись задумчивым выражением, похожим на то, что было у мальчика, но куда менее серьёзным. 　　— Не хочешь? — нарушил тишину босоногий. 　　— Не хочу, — пробурчало в ответ. 　　— Жаль. 　　Много долгих минут прошло, когда пурпурный сменился тускло-серым, и тучи слепились, затмив собой ещё светлую часть небес. Набережная заледенела; остатки дневного тепла полностью улетучились, и ночь вступала в свои права. Луны не было видно, но благодаря горящим окнам поодаль освещался весь берег. Тишину не пускали на своё место; тишину отогнали в город всплески воды и редкие ночные водители. Впереди кончалась набережная, обнажив тёмные бивни таких же холодных, как сама ночь, скал. На сторонах, обращённых к морю, осел старый влажный ил. На верхушках покоились пустые гнёзда. 　　— Точно не хочешь? — тоскливо шепнул босоногий. Они сели у камней, опёршись на них спинами, и пялились в темноту горизонта. — Точно-точно? Я совсем не против. Честно. Я бы мог, но только... 　　— Заткнись, — оборвал реплику мальчишка. 　　— ...Только мог бы ты разрешить? Нам, наверное... 　　— Я заткнуться попросил, — повторил просьбу мальчик, заметно раздражаясь. 　　— ...Наверное, было бы хорошо. 　　— ЗАМОЛКНИ! — не выдержал он. — Я НЕ ПРОСТО ТАК УШЁЛ! 　　— Но, послушай... 　　— МНЕ! 　　— Пожалуйста... 　　— ОТ ТЕБЯ! 　　— Ну... 　　— НИЧЕГО! НЕ! НУЖНО! 　　Босоногий с горестью смотрел в лицо мальчика. Он же, оскалившись, сверлил взглядом свои колени. Былой глубины мыслей как будто и не было; зрачки свирепо подрагивали. Подул ветер. Взъерошил ему чёлку. Мальчик медленно поднял кулак. Теперь босоногий понуро смотрел на эти тускло-жёлтые худые пальцы, сжатые и дрожащие. Кулак двинулся назад, подготавливаясь к удару. Босоногий также за ним следил. И кулак разрубил воздух, гулким стуком ударившись о грудь. Мальчик больно выдохнул. 　　— УХОДИ! — взревел он, занося кулак для ещё одного удара. 　　— Я не хочу, — спокойно и грустно сказал босоногий. 　　— ПРОВАЛИВАЙ! — и второй раз мальчик ударил себя. 　　— Нет. 　　Мальчик выругался. 　　— Не уйду. 　　Он бил себя с каждым разом сильнее, раздражая воздух проклятиями и руганью; эхо его тихим шелестом слышалось в спальнях ближайших домов. Он бил себя, тяжело дыша, он дрожал всем телом и ударялся затылком о камень; делал всё, только бы заглушить этот голос, звучащий в его голове, только бы его оставили в покое образы прошлого, только бы ушёл он, этот человек, сидящий рядом, с кем он разделял все свои воспоминания. Мальчик хотел тишины, простой тишины, сладости перемен. Но он не мог насладиться переменами, пока рядом находился другой. Он ничем не мог наслаждаться, пока знал, что ему дают возможность вернуться. Он бил. Избивал. Чувствовал боль. И бил. 　　Спустя полчаса у мальчика не осталось сил. Он лежал у камня, свернувшись в калачик, дрожа то ли от холода, то ли от жгучей ярости, под рубашкой пульсировали синяки, на волосах запеклась кровь. Он охрип; из глаз по капле прыгали слёзы бессилия. Одна мысль: «как трагично». 　　Стояла свежая холодная ночь. По глухому небу плыли невидимые облака. Вдоль песчаной набережной тянулась одна-единственная дорожка следов, оставленная подошвами кед. У скалы на берегу съёжился, спрятав руки под куртку, невысокий мальчишка. Последние три часа он прогуливался, пытаясь прогнать воспоминания. Воспоминания о прошлом себе. Воспоминания о том, кто босиком бежал по песку и смеялся солнцу. Воспоминания о запахе сладкой кукурузы, холодной воде, лижущей пальцы, ветре, прячущимся в волосах. Воспоминания, которые нельзя забыть. 　　Он лежал, подобрав под себя ноги. Лежал и понимал: себя невозможно забыть.