C:/Program Files/l0ve.him

      Где реальность, а где выдумка? У этих понятий уже давно размыты границы. Он, верно, сходит с ума, больше не может доверять себе. Никому. Слишком рискованно, опасно, безответственно. — Я пристрелю тебя. — Ты не сможешь.       Идет по острию ножа, принимая такие решения. Так легко ошибиться, но это непозволительно. Умереть или одержать победу над разумом? Слишком многое лежит на кону. Кому достанется приз?       Эллиот шагает вперед, глубоко вздохнув. Он тонет в океане, с привязанным к шее камнем спускается в темноту. Он задыхается в своем страхе. — Его не существует. Здесь только я. Пора установить контроль.        Слова врезаются в черепную коробку, разъедают ее, медленно овладевая мозгом. Тайрелл не хочет. Он заставляет его; заставляет сломать себя, свои чувства, разум, тело. Слишком больно, так, что хочется выть.       Этот черный металл врос в холодные мертвенно-белые пальцы. — Настоящий контроль.       Глаза горят, блестят, оголяют все его слабости. Ему страшно, ему больно.       Эллиот как отдельная религия, как личный сорт героина. Эллиот сказал — значит он обязан. Никак иначе.

Выстрел.

      Из легких вышибает воздух; тело прошибает раскаленный металл. В первый раз было не так больно. Приходило лишь осознание того, что еще не раз почувствуешь дуло, наставленное на лоб. Значит, он настоящий? Он проиграл?       Прозрачный ручей согревает щеку. Ай. Тайрелл не дышит, и легкие начинает жечь.       Убийца со своей религией. Та, что с охладевшими глазами смотрит на трясущиеся ладони, запачканные в ярко-алой теплой крови. Он падает на пол, осознавая, что снова сделал неправильный ход. Слишком часто ошибается. — Ты приказал мне.       И он — к своему сожалению — не смог противоречить. — Ты приказал убрать любого, кто нам помешает.       Смотря в его карие остекленевшие глаза, он каждую секунду падал, падал, падал… Все ближе к пропасти. — Прости, Эллиот.       Он не чувствовал притока силы, как в ту ночь, когда он впервые убил. Не было чувства восхищения и превосходства над собой. Он чувствовал лишь удушающую слабость. Даже теперь, когда Эллиот в больнице; даже когда он будет жить.       Нажав на курок, Уэллик сломался; раздробил к черту все кости и изодрал свою черную душу, в которой пробивался тусклый свет под названием «Эллиот». — Я люблю его, — захлебываясь, сказал он.       Зачем?       Он всегда будет ему повиноваться, выполнять приказы, вылезать из кожи вон, чтобы угодить ему, защитить его.       Но Эллиот не просил любви. И это, пожалуй, его единственное неповиновение.