Русалка

- Серега вчера утонул… - сказала сторожиха. - Кто? – рассеянно спросила мама. - Серега, с пятой линии, Марины Валерьевны сын… - Подожди-ка, как утонул?! Мама, судя по голосу, сообразила запоздало и испугалась. Она всегда такая была – сначала среагирует на страшную новость так, будто бы ничего и не случилось, чайник вскипел, чашка разбилась, а потом напугается до дрожи в коленях или плакать начнет. Отложив книжку, Миша вышел на веранду. Мама и тетя Света сидели в пузатых плетеных креслах за столом, накрытым длинной, до пола, клеенкой, оранжевой с алыми маками. Маленькие чашки из советского сервиза подрагивали на блюдцах в такт стуку колес далекого поезда – четыре километра до станции, а все равно слышно. Тонкими пальцами мама нервно крошила на стол кусочек белого хлеба. - Что случилось? – поинтересовался Миша, делая вид, что в комнату отсюда не доносилось ни звука. - Серега утонул… - повторила сторожиха. Миша был похож на маму: только сейчас до него дошло, что белобрысый парень, с которым вчерашним утром они играли на пляже в волейбол, а потом договорились вечером костер жечь, больше никогда не придет под его калитку звать на речку, не откроет бутылку об высохший пенек, не улыбнется, не будет больше прикуривать от костра, танцевать и бить по мячу… На вечерний костер Миша не пошел из-за проклятой мигрени. И теперь он больше никогда не увидит приятеля, никогда-никогда. Слово было страшное настолько, что мысль об этом пришлось с усилием отбросить прочь. Мама смотрела с ужасом. Он уже знал, что будет: не ходи на речку, какой пляж, тут опасно, а может, в город уедем? Ну уж нет, никакого города. - Как это случилось? Речка-то мелкая, - спросил Миша, отодвигая себе третий стул. Мама тут же протянула ему чашку – полка прямо рядом с ней висела – и кивнула на заварник. Он налил себе чай, медленно вдохнул мятно-смородиновый пар, выжидательно глянул на тетю Свету. - Русалка, говорят, завелась… - медленно ответила она. - Русалка в нашей речке завелась! – уверенно заявила Лиля. Она стояла у мишиной калитки, опираясь на руль велосипеда, очень теплая и солнечная, впечатанная в реальность до последнего светлого волоска, до кончика накрашенного ногтя. Какие уж тут рассуждения о потустороннем. - С ума все посходили, - пробормотал Миша, сосредоточенный на том, чтобы вытащить сигарету из лежащей в заднем кармане пачки. – Какие русалки, нахрен… Лиля заботливо щелкнула зажигалкой перед его лицом. - В этой речке в самом глубоком месте – мне по подбородок, Сереге по грудь, - серьезно сказала она. – И он трезвый был. Залез, поплыл, да так и ушел под воду – беззвучно. - Судорога схватила. - Тела не нашли. Он бы без вести пропавшим считался, если бы десяток ребят не видели, как в воду полез, и как утонул. Под палящим июльским солнцем Мише стало прохладно. Его рациональность расходилась по швам, натягиваясь на реальность с таким же трудом, как детская ветхая рубашечка на взрослого парня. Все было как обычно. Над пыльной дорогой нависали кусты ивняка, по зеркальной воде канавы бегали конькобежцы-водомерки, бревенчатый мостик с двух сторон охраняли тонкие березки, за ними тянулись мамины бесценные грядки – ботва и цветочки вперемешку с сорняками. Лужайка перед домом улыбалась пятнами лютиков, колокольчиков и ромашек. По глухому синему небу медленно плыло раскаленное солнце. Жара стояла уже с неделю, и все вокруг казалось одновременно ярким – из-за заливающего мир света, и полустертым – из-за желтоватой пыли. «Какие, нахрен, русалки, тут бы Полудница больше подошла», - подумалось Мише. - Пойдешь вечером костер на речке жечь? – спросила Лиля. – В память. Вечер был лишь немногим прохладней дня. Костер потрескивал, выплевывая искры в черное небо, будто пытаясь добавить на него новых звезд, от речки тянуло тиной и сыростью – но никак не свежестью. Ребята сидели кругом, совали в огонь картофелины и сосиски на длинных ветках; Андрей ответственно ворошил дрова прихваченной из дома кочергой. Сегодня все прикуривали от костра, хотя раньше такая привычка была только у Сереги. Каждая затяжка стала отражением его памяти. Выдыхая горьковатый дым, Миша думал о вечном огне на Марсовом поле и все косился на тихую воду – вдруг появится там вещественное доказательство существования русалки? Говорить не хотелось. Идея рассказывать страшные истории была задушена на корню. Миша пытался вспомнить рассказ Гоголя, который читал классе в пятом – что-то там было про утопленницу, про парней, которых она с собой утаскивала… Или нет? Соображалось туго, танцующее перед глазами пламя завораживало, гипнотизировало, тянуло к себе. Может и вода – так же? Пересилив себя, он поднялся и пошел к берегу. Никто не окликнул – все находились в странном оцепенении, молчали, меланхолично передавая друг другу бутылку красного и забыв про картошку. Миша сел на самый краешек берега, там, где был мини-обрыв меньше метра высотой, и свесил ноги. После жаркого огненного круга трава показалась холодной, но сейчас это было приятно – он так устал от жары… Двигаться стало легче; тогда он снял кроссовки и дотянулся ступнями до воды, поболтал ими, закурил: впервые за вечер – от зажигалки. Со дна реки поднимались тонкие струйки ила, запах сырости заглушал все остальные. Вода не отражала ничего – ни звезды, ни месяц, ни блики костра. На дне что-то зашевелилось… Любопытство пересилило вспышку животного страха – и Миша, вместо того, чтобы вскочить и вернуться к ребятам, наклонился ближе, выпуская дым в лицо неведомому. …Она не поднялась из воды, а вылепилась, само тело ее было водой, принявшей антропоморфную форму. Скуластое, худое лицо, маленький тонкий рот, длинные волосы заведены за слегка оттопыренные, острые уши. Черные провалы раскосых глаз без малейшего блеска, алые пятна на щеках, как у юной девочки, только недавно освоившей макияж. Маленькие тонкие руки потянулись к Мише – а он все не уходил, хотя тело уже полностью освободилось от сонного оцепенения. Вместо того чтобы бежать, он вставил в белые пальцы русалки, уже почти коснувшиеся его колен, сигарету и щелкнул колесиком зажигалки. Вопреки его слабым эзотерическим познаниям, она не шарахнулась от огня. Наоборот – сжала пальцы покрепче и затянулась, как это делают школьники – будто не единожды видели, но сами пробуют впервые. Несколько минут Миша и русалка молча курили, глядя друг другу в глаза. А потом она резким взмахом руки забросила бычок на берег и растворилась в воде. Целую неделю мама просила его к речке даже не подходить. Мол, вечер памяти – это одно, а купаться в опасном месте, в волейбол играть – совсем другое, и делать этого никак не следует. Миша маялся от тоски, но маму расстраивать не хотел. Они одни друг у друга, ни отца, ни бабушек с дедушками; она никогда не обижала его, как бы ни было тяжело, всегда тянула, старалась, была рядом. Маменькиным сынком и «корзиночкой» его никто не дразнил – пляж вообще резко потерял популярность среди дачной молодежи. Только Мишу туда тянуло, и то не за играми и купанием, а за новой встречей с русалкой. Умом он понимал, что либо это была галлюцинация (которая выкурила сигарету и оставила вполне материальный окурок), либо он был в серьезной опасности и повторять эксперимент не стоит, но все равно болезненно тосковал. Целыми днями Миша не мог найти себе ни занятия, ни покоя; взгляд матовых черных глаз жег его изнутри, не давая отвлечься даже во сне. Кажется, именно так русалки заманивали в свои сети наивных парней… Влюбился, шагнул в воду – и все, памятный костер да скромные похороны. Только Миша-то испытывает исключительно исследовательский интерес! Когда июль перевалил за середину, мама, наконец, успокоилась – перестала бояться выпускать Мишу из дома на ночь и постоянно твердить о речке. Только тогда, убедившись, что обстановка в доме спокойная, он решился отправиться туда вновь. Сел на берег, улыбнулся звездному небу, проследил взглядом Млечный Путь, который никогда не увидишь в городе, и решительно окунул ноги в воду. Времени прошло столько, что Миша пожалел об оставленном дома телефоне и начал сомневаться в том, что его действия имеют хоть какой-нибудь смысл. Пускай не галлюцинация – но кто сказал, что она явилась к нему, а не из-за того, что на берегу сидела толпа ребят? Было, наверное, уже часа два ночи, а может быть и все три, когда со дна полетели вверх струйки ила и вода заколыхалась – как-то нерешительно, нервно. - Ну вылезай давай, - не сдержался Миша – и она услышала, выросла над речкой, по пояс растворенная в ней. - Привет, - растерянно сказал он. Русалка молчала, смотрела странным, хоть и осмысленным взглядом, и руки больше не тянула. Миша вытащил из пачки сигарету, и она наклонилась вперед, раскрывая алые губы… Он на миг испугался, но тут же сообразил снова поделиться с ней. Дважды щелкнула зажигалка, и два огонька отразились в гладкой поверхности воды. «А прошлый раз – не отражались…» - озадаченно подумал Миша. Вместе с сигаретой закончилось и свидание – русалка ушла под воду, оставив на память о себе еще один бычок. Он начал ходить на речку каждую ночь. Мама уверилась, что сын встречается с девушкой – и не задавала вопросов… тем более, что, фактически, так оно и было. Делясь с ней сигаретой и плеская ногами в воде, Миша больше не сидел молча и не глядел в русалочьи глаза, как баран на новые ворота. Он читал книги – негромким голосом, гораздо артистичнее, чем когда-либо в жизни, и эхо от каждого слова разлеталось по глади ночной реки. В такие моменты ему казалось, что реальность дрожит и распадается, являя нечто иное; но это не был взгляд под Покрывало Майи, ничего ужасного там не обнаружилось. Просто речка становилась рекой – глубокой и широкой, такой, в которой действительно можно утонуть безо всякой мистики, деревья склонялись к ней, словно желая напиться, дощатый и хлипкий мост превращался в бревенчатый, выгнутый колесом, с резными перилами. Изменившийся пейзаж заливал неестественно-яркий лунный свет. Русалка сначала курила и слушала, а потом просто слушала – ждала, пока Миша закончит сегодняшнюю часть выступления. На грани сознания постоянно вертелась мысль: «Я ее приручаю!», но, руководствуясь разумом и святой неуверенностью в себе, Миша не позволял себе рассуждать об этом. Это нежить. Это черт-знает-что. Она может выкинуть что угодно – в любой момент. Например – не прийти на свидание. Вчера ему показалось, что русалка готова что-то сказать (подсознательно Миша был глубоко убежден в том, что она все же умеет разговаривать по-человечески), а сегодня она не явилась, сколько бы он ни болтал ногами в воде, ни курил, ни читал отрывистые стихи Маяковского, несущиеся над речкой красными конями. Реальность не шелохнулась. Русалки не было. Он ходил на речку как заведенный, каждый вечер – едва сгущались сумерки, и сидел там до первого света, благо ночи были короткие и теплые. Трава на обрыве примялась и размазалась по земле, образуя сиденье; раньше Миша непременно обратил бы на это внимание и обрадовался – он любил такие штуки, будто бы место запоминает его и каждый раз приветствует – сейчас же он не мог даже улыбнуться. Лихорадочная тоска, подобная той, что была после первой встречи, вернулась и усилилась. Целыми днями он гонял на велосипеде, заткнув уши музыкой и стараясь ни о чем не думать, а только двигаться – так почему-то было легче. А на закате, будто на ночную работу, Миша шел на речку читать вслух, курить и петь; и иногда ему казалось, что вода освещается изнутри, что струйки ила тянутся со дна, что вот-вот… Но русалка не приходила. Он звал ее уже вполне откровенно – подбирал подходящие стихи или просто говорил, обращаясь к ней, или шептал, тупо глядя в темную воду: приди, приди, приди. Прошло семь дней, а на восьмой Миша потерял надежду. Это случилось мгновенно, как будто порыв ураганного ветра оголил целое поле одуванчиков – только что была надежда, а теперь нет. Будь он ребенком, поискал бы под кроватью, ведь именно там чаще всего оказываются пропавшие вещи. Только неумолимая сила инерции – или привычки, хотя на нее, если верить интернету, нужен двадцать один день – заставила его прийти вечером на берег. Знакомые ивы шелестели ветвями, здороваясь с человеком. За время своих бесплодных посиделок Миша успел всем им дать имена, а потом и придумать себе, как они отзываются и как передают русалке его приветы. Едва босые ноги коснулись воды, как она зашипела, вскипая. Миша подхватился с ошеломленным матом и отскочил одним прыжком метра на три. Казалось бы, пора уже привыкнуть к чертовщине, но нет, сердце заколотилось как бешеное, и горло перехватило холодной рукой суеверного страха. А потом река расступилась, как библейское море, и на высохшей илистой полоске осталась стоять его русалка, состоящая будто бы уже не из воды, а из обычной плоти. Медленно, неумело она подошла к берегу и взобралась на обрыв по лесенке, сколоченной сторожем для купальщиков. - Привет, - озадаченно сказал Миша. - Привет, - голос у нее оказался хриплым и недовольным. - Что это, нахрен, было? – выпустив русалку, река тут же стала обычной, но теперь Миша верил скорее в сверхъестественное, чем в галлюцинации. - Они поняли, что я больше не мертвая вода, и выгнали меня, - она пожала плечами. - Ты поссорилась с родителями? – он попытался перевести объяснение на человеческий язык. Русалка кивнула и, перекинув копну волос через плечо, принялась заплетать косу. - Ерунда, - бормотала она. – Буду человеком, или новую воду найду, живую. - А зачем ты убила Серегу? – выпалил Миша абсолютно бестактный, больше не нужный, но жгущий язык вопрос. - Такова была моя природа. - А почему не убила меня? - Природа изменилась, - русалка выгнула губы в неловкой улыбке и пожала плечами. Как будто это само собой разумеется – когда у нежити, видите ли, природа меняется, и убивать больше не тянет. – Дай сигарету. Он выполнил просьбу. Они помолчали, синхронно дымя в небо, сегодня, вопреки всем прогнозам, затянутое тучами. На самой периферии зрения что-то шевельнулось.