***
— Чего он? — повернулся к Лике Рэль. Та пожала плечами. — Тело нужно закопать в землю или оставить диким зверям. Они так говорят. Рэль поглядел на мясо, взял лежащий рядом нож, настрогал еще немного. Поднял ломтик, поглядел на просвет, потом дернул ухом и оправил в рот. — Чем мы хуже волков и червей? — Не знаю. Они смотрели странно, когда я спросила. Больше не спрашивала, — Лика переступила, снова натягивая переплетаемые пряди. — Они бы и волосы не взяли. Почему? Веревка-то добрая получается. С этим Рэль поспорить не мог и не хотел. Волосы достойно проигравшего — отданные, считай, добровольно. Руки друга — что особенно ценно. И умение мастерицы, которая переплетет золотистые волоски так, что любой вес выдержат, не растреплются и не порвутся. Добрая вещь. И мясо доброе. Или, по мнению людей, ему, раненому, нужно было бросать всё принадлежащее по праву победителя и уходить в лес ни с чем? Дурные они. — А он не мой отец был? — между делом спросила Лика. — Нет. Я бы учуял твою кровь. — Жаль... Поговорить хочется. — Хочется — поговоришь. Они снова замолчали. Это было не людское молчание — такое же суетное, как их речи. Молчание глубокое и спокойное, как речной омут: щелкни полено в очаге — и звук уйдет на глубину, раскатится там и замрет. — Отец надоел. Обещает отдать замуж, — сказала Лика, принимая еще один ломтик мяса. Ей хотелось есть: в доме хорошей еды не водилось уже давно. Рэль, чуя это, не скупился, сам жуя скорее за компанию. — Я на них смотрела. Не нравятся, — продолжала она. — Ты нравишься. Возьмешь в жены? Вопрос заставил Рэля призадуматься. — У нас другие жены, — наконец честно ответил он. — Просто... жены. Без людской суеты. — Какая разница... Так возьмешь? — Возьму. Идем? — Сейчас, доделаю, — Лика чуть наклонила голову, кивнув на оставшиеся волосы — там было немного. Спорить Рэль не стал, прикрыл глаза, привалившись к теплым камням. — Я всё, — сказала Лика, откладывая веревку. Огонь в очаге уже догорал, и, пока она сворачивала готовую веревку, убирая её в походный мешок Рэля, тот поворошил угли кочергой. Кровать была недалеко, за тонкой перегородкой. — Хок когда вернется? — Утром, опять пить будет. — Хорошо, — одобрил Рэль. Он знал, что люди почему-то не любят эльфийские свадьбы. Считают правильными только свои. Он и не одевался толком — штаны да рубаха. Лика и вовсе была в одном платье, которое стянула в пару движений. Села на край кровати, с интересом глядя на легшего Рэля. Тот не прикрывался, видя, как любопытно блестят её глаза. Раньше им было все равно до чужой наготы. Что Лике, когда он обливался у колодца, что ему, когда купались на речке. Тело и тело. Теперь хотелось пощупать и сравнить. — У них не такие, — Лика потыкала пальцем пока спокойно лежащую плоть. — Волос больше и всё некрасивое. — Аккуратней, — проворчал Рэль, и она переключилась на него самого. Нахмурилась, погладила свежий шрам на груди. Лезвие скользнуло по ребрам, под ними как-то скособочившись, почти срезав кусок мяса, но не уйдя вглубь. — Это он тебя? — Он. По-моему, не хотел убивать. Только умереть и родиться. — А. И ты ему помог? — Да. Мне кажется, он давно меня выбрал. Лика серьезно покивала. Помочь кому-то из эльфов родиться — это было важное дело. Они редко рождались заново, детьми, сбрасывая груз прожитых лет. Обычно умирали — и появлялись где-то снова, живые и невредимые. На их телах оставались шрамы только от несмертельных ран. Тогда тем более добрая веревка — если тело, считай, в благодарность оставил. — Ой, — задумчиво сообщила она, обнаружив, что на ощупывание Рэль реагирует вполне однозначно. Обхватила ладонью, помяла, стараясь касаться осторожно. Отпустила, хихикнув, как качнулась уже вполне твердая плоть, толкнула её пальцем. И рассмеялась, когда Рэль напрягся, и она еще и приподнялась немного, бодро указав в потолок. — Смешное! Рэль не обиделся, только похлопал рядом с собой. — Ложись. Буду учить. Учиться Лика любила. У Рэля — особенно. Он учил интересно, совсем не так, как люди. Учил наблюдать. Думать. Оценивать. Вот и сейчас, вместо того чтобы облапить и прижать, как с другими девками парни делали — осторожно касался, объяснял, что нужно слушать себя, понимать, что приятно, и для других так же учиться делать. Еще он учил целоваться. Лика с интересом узнала, что слюнявые губы парней, которые норовили прижаться к её — и на этом дело с концом — вовсе не так, как должно быть. Рэль целовался аккуратно, учил, куда девать язык, как повернуть голову. — Люди тоже так с женами делают? — поинтересовалась она, когда отодвинулись отдышаться. — Нет. На этом любопытство исчерпалось, и Лика больше не спрашивала — началось самое интересное. Рэль уже не учил, решив, что на сегодня хватит, а вёл. И честно предупредил: — Будет больно. — Ну и что? Другого ответа от неё, кажется, и не ждали. А на тихий писк успокаивающе погладили по плечу. — А хорошо будет? — Позже. Как заживет. — А-а... — Лика задумчиво поглядела вниз, растерла между пальцев кровь и решила: — Глупые они. Обещали, что сразу хорошо.***
Зря он тогда эльфа пустил. Совсем зря! Хок прекрасно помнил, как тот явился. Как другие такие же, голый и ничего не соображающий. Лика маленькая привела, повязав на бедра свой платок, чтобы срамом не светил. Вот прямо за руку взяла и привела. А он, дурень, обрадовался! Что крышу не в одного чинить, в четыре руки-то сподручней, а эльфы всегда за добро честной работой расплачиваются. Вот и этот... расплатился. Честь по чести, два дня валялся дурень дурнем, потом соображать начал. Крышу-то починили. Да вот Лика с ним водиться начала, не к добру ж было, как только не понял. Передернувшись, Хок вспомнил, как впервые застукал их вдвоем. Они тогда сидели около сарая на корточках и пялились куда-то. Подошел, через плечи глянул — а эльф доску отодвинул, и там кошка котится. И на них внимания не обращает! А на него как зашипела! Тут оба и обернулись, и глаза — у обоих глаза лупешками. Ну почему ж тогда не понял-то? Ох, дурень был... Знать бы еще, как женка умудрилась. Нагуляла с каким-то проклятущим остроухим да родами померла. Хитрая, зараза, проблем наделала, а сама брык! — и нет её, всё. И спросить не с кого, с себя только лишь. Нет, решено. Завтра же Лику замуж и отдать. Чтобы, значит, и не думала с остроухим водиться. Муж живо всю дурь выбьет, к людскому приучит, от эльфийских тропок отворотит. А то удумала... Еще сама эльфом станет — горя не оберешься! Ох, зря у самого рука не поднималась поколотить да уму-разуму научить. На том и порешил, а что до дома к утру дополз — так горе-то, горе залить надо. Дочурка родная — и эльфийское мясо жрала! Ох, тварь остроухая, ох, побить бы его всем селом, чтобы хари своей поганой больше тут и показывать не смел! Только дома страшное ждало. — Лика... Да как ж ты... да как же так, — только и выдавил Хок, стоя над кроватью, где эти вдвоем в обнимочку завозились. И кровь — девичья кровь! Испортил девку, тварь! Как бросился — сам не запомнил. И как к стенке отлетел — тоже, только морда остроухого удивленная перед глазами стояла. — Да ты... Да я тебя... — возился, пытаясь подняться, а все никак. — Лика... Кровиночкой ж считал! А ты... У, тварь! Глядь — а Лика стоит, хмурится, даже прикрыться забыла. И глаза — страшные. Почти эльфийские. — Отродье... Отродье, чтоб тебя! Прочь из моего дома! — Гонишь — уйду. Рэль, с собой возьмешь? — Возьму. А пойдешь? — Пойду. Вот и всё. Вот и порешили, Хок и сделать ничего не успел. Моргнул — а уже девка собранная стоит, в мужской одежде, походный мешок за плечами пристраивает. — Только своё беру, твоё — тебе оставляю, — и смотрит почему-то с жалостью. — Спасибо за всё. И ушла. Хок и не понял, как так вышло. И остроухий за ней умелся. А с порога — и не отличить, две тонкие фигуры на улицу шасть — и нет их. — Лика... Да как же так... Да я же просто ляпнул, не подумавши! Только во дворе никого не было.