но я хуже. я просто одинок.
эта комната - тёплый приют в холодном городе. этот человек - единственная горячая батарея в пятиэтажке пятидесятых годов. он думает, я хочу его вернуть. но я хочу вернуть всё. он пожимает плечами и говорит очередную банальность: - ну, хочешь жить - умей вертеться. да, думаю. да. правильно. вертеться - вот, что надо. это похоже на пинок. как будто ты стоишь на тротуаре в метре от проезжей части, по которой непрерывно несутся машины. безразличные, холодные, в любой момент готовые убить. ты стоишь и смотришь на них, и кто-то пинает тебя сзади. и вот ты уже посреди многополосной автострады уворачиваешься от автомобилей. водители будут правы, если задавят тебя. и ты вертишься, действительно вертишься, пытаясь выжить. огромные фуры, семейные универсалы, старые пикапы - "хочешь жить - умей вертеться". я снова делаю глоток похожего на мочу чая. я на гребаной автостраде. и я верчусь. верчусь так, что начинает болеть шея. до тошноты и головокружения. верчусь и пытаюсь не попасть под колеса автобуса.хотя скорее пытаюсь не броситься под него.
кружка уже тёплая не от чая, а от моих рук. за прошедший час моя смерть от рака лёгких значительно приблизилась. комната теперь сине-желтая. от болтовни болит горло. Фрэнк предлагает выйти прогуляться. он уже предлагал, но я сказал, что забежал ненадолго. я правда забежал ненадолго, но теперь чертовски хочу остаться. потому что тут тепло и Фрэнк. последняя ниточка к прошлому. к чему-то родному, уютному и безопасному. к дому. я не чувствую привязанности или хотя бы сексуального влечения к нему, я просто не хочу уходить. как будто всё в порядке. эта комната выглядит так, будто за окнами нет холодного и серого Чикаго. нет мокрого снега и кусающего ветра. нет нелюбимого университета и безразличных одногруппников. холодного общежития, подработки в кафе и бездны одиночества. есть только чай и этот человек напротив. самый важный человек. когда в семнадцать сбегаешь из дома, ты ждёшь полной свободы. бесконечных пьянок и, конечно же, совместную жизнь с любимым человеком. ты не ждёшь, что тебе скажут "хватит" те, кому меньше двадцати. те, кто раньше говорил "давай". ты не ждёшь, что после первых двух месяцев компания начнёт распадаться. не ждёшь, что те, кто готов был с тобой покорять мир, найдут работу и будут говорить тебе "заняться делом". не скажут, что "ты, наверное, жуткое разочарование для своих родителей, дружище". но они говорят. они больше не будут цепляться за поезда и скидываться на алкоголь. они станут серьёзными и "займутся делом". получат образование. скажут, что повзрослели и что тебе бы тоже пора. после первых двух месяцев. вы больше не огромной толпой перебегаете дорогу на красный свет, ты теперь один. Фрэнк запирает дверь на ключ и мы спускаемся, чувствуя запах старой мочи и мышей. уже у подъезда он говорит: - ну, продолжай. так, будто бы я хоть что-то конкретное сегодня сказал. так, будто он хотел бы ещё послушать меня. - а что я всё о себе, а ты-то как? я знаю, что так не говорят с бывшими, если вы расстались неделю назад. я знаю, что ещё должен делать вид, будто обижен до глубины души. типа мне вообще плевать, что с ним. он говорит об академии. жалуется, что теории больше, чем практики. типа "чувак, да я до поступления на гитаре и то чаще играл". типа, из них там музыкантов должны сделать, а не теоретиков. вообще-то, говорю, ты же на преподавателя пошёл. закатывает глаза, мол, можно подумать, я действительно пойду деток нотной грамоте обучать. он говорит о крутых преподавателях и талантливых однокурсниках. какие они все дружные и что если кого нет - все знают, куда пропал и когда появится. типа они там как большая семья. но мне на самом деле вообще плевать. я просто не хочу, чтобы он уходил. просто хочу слышать этот голос. голос из прошлого. моя ниточка. облизываю губы на морозе. через пару часов жутко об этом пожалею. не понимаю, зачем мы вообще сюда вышли. точно также говорили бы ни о чём на кухне. шлёпаю кедами по неровному асфальту. в лужах отражаются огни вывесок, мимо которых мы проходим. еле-еле идём, контрастируя с торопящейся толпой. в сторону метро. я иду медленнее и медленнее, растягиваю прогулку как тот чай. ещё два поворота и стена. я надеюсь, что там будет стена. оградит меня от всего. оставит с Фрэнком. с кем-то хотя бы просто не чужим. не позволит холодному ветру и одиночеству влезать под толстовку. просто оставит меня в тепле и уюте привычного. но стены нет. спуск на Рузвельт в двух метрах. Фрэнк тушит сигарету о металлическую урну и смотрит на меня. он знает, что я пришёл не поговорить о важном, он знает, что я пришёл просто так. потому что надо было куда-то прийти. и теперь он показал мне, что больше не хочет меня видеть. что мне больше некуда возвращаться. и он прощается. и даже не слышу как. может, говорит, что рад был увидеться. я просто знаю, что он имеет в виду. у него всё хорошо. и он не хочет слышать о моём "плохо". потому что мои проблемы - только мои. и я ухожу. спускаюсь в тоннель и жду электрички. электрички, которая слишком быстро отвезёт меня в общагу, которая почти ничем не отличается от улицы, к людям, общение с которыми почти ничем не отличается от одиночества. я еду под холодным городом в тёплом, но не менее безразличном вагоне в место, в котором не хочу быть. но я даже не знаю, хочется ли мне просто быть.