Civil Twilight – Letters From The Sky
Все это хорошо до определенного момента. Но сессия, диплом, защита, дополнительная курсовая – Доминик был готов, но мог ли взять контроль над своей головой Мэттью? Январь кончился сумбурно, даже как-то слишком дико, несуразно. Сплетни о Ховарде и Беллами разлетались по городу с молниеносной скоростью, но двое вынесли единственный урок из гадкой ситуации: им было в действительности наплевать. Кто-то что-то скажет, свистнет, ухмыльнется – какая разница, черт бы их. Пусть идут лесом. У них были они – пара. Двое. Не симбиоз, но чистейшее взаимодействие. Доминик стал суетиться примерно за пару дней до первого экзамена. Подошел к учебным делам серьезно, заперся в квартире, даже больше самоизолировался, выключая мобильный телефон, избавляясь от общения. Он предупредил Мэттью и плотно сел на подготовку к экзаменам – вот был единственный наркотик, что светил ему в ближайшие две недели. Голову еще кололо при мыслях о Беллами, вечеринках и сексе, но все это подождет. Придется заставить себя быть терпеливым. Мэтт ждал несколько лет, чтобы ощутить себя счастливым и начать жить. Мог ли он позволить себе еще пару недель? Безусловно, о чем шла речь! Были ли эти недели у Ховарда, который обещал Мэттью весь мир и целую горсть эмоций впридачу сразу после экзаменов? О, Доминик нашел бы и девять жизней, лишь бы не предать Беллами и не обмануть его в этот раз. Все строго. Настолько, насколько требовали отношения. Сгорали числа января, плавно врывался февраль. Они мало виделись, но старались пересекаться хотя бы в кофейнях Рединга или в университетском кафе после консультаций, собираясь за чашкой горького чая. – Какой первый экзамен? – Практическая психология, применение, – сумбурно выдыхал Доминик, давясь своей чашкой. – Будет что-то вроде собеседования. Короче, я не знаю. Мне наплевать, но немного страшно. Ховард был на два года младше Беллами и чуть сильнее беспокоился за образование – еще искренне верил, что это его конечная цель в жизни. Мэттью же, выпустившийся из Кембриджа позапрошлым летом, знал чуточку больше, но со своим мнением не лез. Помнил, что стоит испытать всю тяжесть на собственном опыте. – Мне еще интересно: я все-таки увижу свое имя в твоих научных работах? – Беллами смеялся над Домиником, внося юмор в их общение. – Ты такой, конечно, собранный, слишком уж ответственный магистрант. Даже завидую. – Мэ-этт, – протягивал Ховард, улыбаясь. Все та же чашка пакетированного чая в руках. – Я стараюсь максимально отойти от мысли анализировать тебя. Знаешь ведь. – Знаю. Так заканчивался каждый диалог. Так и начинался февраль, врывалась сессия, в руках преподавателей вертелись зачетки, стоял возмутительный шум в коридорах редингского университета. Высшее образование – зачем? Кажется, ценность его была преувеличена в эти дни. – Еще два экзамена, – выдыхал Доминик, прерываясь на фразу, адресованную Мэтту. – Еще два экзамена! Я сойду с ума. – Успокойся. Держи себя в руках. – Легко сказать! Ведь так просто заплатить за экзамены. А сдавать их вслепую? Мэттью усмехался. Ховард имел полное право отчитывать его за поддельные результаты, но ведь деньги все решали, не исключением был маленький мир Рединга, верно? – Ты же мажор, – напомнил Беллами, не переставая держать улыбку. – Почему не можешь попросить у отца внести деньги за тебя? – Ты дурак, – отзывался Доминик. – Грубо. – Да, грубо. Но ты дурак, – повторялся Ховард, изо всех сил натягивая улыбку, чтобы не разочаровать Мэтта. – Думаешь, я просто так торчу здесь? Мог бы закончить полный курс в Оксфорде! – И что же не так с твоим Оксфордом? – Я облажался. Интересно. – Интересно… – вытянул Мэттью. – Ничтожно, – поправил Ховард. – Я переборщил с пьянством. Кучу гадостей сделал и попортил репутацию университета, кучу хуйни натворил. – Что-то может попортить репутацию Оксфорда? – Как видишь. Так Доминик лишь пожимал плечами. И они вновь заминали тему, определенно точно зная, что где-то на втором-третьем курсе Ховард переборщил с наркотиками, лез к студенткам из приуроченного колледжа, заигрывал с молодыми преподавательницами и… распространялся о том, что ранее испытывал половое влечение к девочкам гораздо младше. – Я больной ублюдок, – напоминал Доминик, заканчивая подобные разговоры. – Я заметил, знаешь ли, – без осуждения доносил Мэтт. Кончался разговор. Кончались прогулки. Кончалось общение. Сплетни не разрослись до скандала, но на Доминика будто иначе стали смотреть в пределах университета. То ли подшучивая, то ли уважая за открытость, на него обращали взгляд все посвященные в суть тайны студенты, но никто не осмелился подойти и хоть что-то сказать ему в лицо. Ховард мог ударить. Если того не сделает Доминик, точно ударит Беллами. Драться последний любил, еще как. – С семьей нормально? – спрашивал Мэттью, проминая себе почву. – Да, вполне, – качался Ховард. – На самом деле, мне кажется, что мама уже давно все знает. Отец точно не в курсе. Задал бы мне жару. Беллами удовлетворительно кивал. Был доволен. Ну и пусть, если Холли знает. В университете давно все говорили о них двоих, даже язык уже намозолили; немного начали забывать, пропала актуальность, что ли. Но домочадцы Ховарда… О них совсем другой разговор, если зайдет. – Может, погуляем? – Я занят, прости. – Ничего, понимаю. – Давай после экзаменов. Обещаю, все будет в порядке. И так всегда. – Мэтт, – шептал Доминик, иной раз звоня Беллами и выпытывая у того настроение, умоляя поделиться. – Я уже не могу так. – Не можешь что? Но Мэттью был спокоен, даже как-то слишком холоден, если судить по голосу. Ни скачка, ни возгласа, ни какой-то особенной интонации – Ховард ощущал себя одиноким, когда звонил Беллами. Все было бы иначе, встреться они вживую. Но так, по сети, по этим пустым телефонным разговорам Доминик ничего не мог понять. Он даже едва ли верил, что Мэтт хотел быть больше, чем другом. – Мы не виделись дней пять. – Знаю, – кивал Беллами сам себе, но больше обращаясь к стене, чем вслушиваясь в голос Ховарда. Тот звучал подавленно, грустно. Но что мог сделать Мэттью, если Доминик сам загнал себя учебой, сам изолировался в четырех стенах и не подпускал к себе даже сестру? – Я могу прийти, прогуляемся в твоем районе, – подбадривал Беллами. – Хоть завтра, если хочешь. Хоть сейчас. Хочешь, оденусь и через полчаса буду у тебя? – Я завтра не могу. Экзамен в среду, а сегодня уже понедельник. – Вот видишь. Не обвиняй меня потом, что я отказываюсь видеться с тобой. Доминик вздыхал. Было стыдно за собственное же поведение, ведь он ощущал себя маленьким ребенком, который еще не до конца понял, чего хочет и на что способен. – Черт с ним. Приходи, – вымаливал Ховард, бросая конспекты. – Пожалуйста. И Мэттью срывался с места, даже если был занят прогулочным маршрутом на другом конце Рединга. И он брал такси, не жалея денег, и обязательно думал о том, в каком настроении выйдет Доминик и как именно его стоит встретить. Всегда ждал у парадной, предвкушая, что вот-вот распахнется дверь. Случатся объятия, немного скромные, но теплые, душевные, что ли. И всех этих дней, состоящих из монотонности по телефону, будто и не было. И не было холода. Не было негатива. – Я так рад тебя видеть, – только и говорил Ховард, смотря в лицо Мэтта. Какой-то слишком теплый февраль, на набережной Темзы так и не смылся песок, а трава и вовсе не переставала быть зеленой. Только ветер напоминал о зиме, он морозил лицо и бил по застуженным рукам, когда карманы не спасали. – Спасибо, что вырвался хотя бы на пару часов, – с благодарностью улыбался Беллами. В такой момент они сидели на южном берегу Темзы, совсем недалеко от Лондон-роуд. Тихое безлюдное местечко – однажды они уже держались за руки на этом пирсе. Все равно никто не заметит. Все равно им было наплевать. Шел февраль. Они перестали оглядываться, когда желание коснуться друг друга становилось невыносимым и рвалось наружу. – Дай мне сюда свои руки, – просил Мэттью, не переставая держать улыбку. Он брал ладони Ховарда, надеясь их согреть, хотя и сам промерзал до жути. – Не могу смотреть, как ты дрожишь. – Я бы сказал, что мне пора домой. Но ты же знаешь, что это неправда. И сейчас я хочу этого меньше всего на свете. Доминик был готов окоченеть, чтобы потом возвращаться домой на одеревенелых ногах и трястись от холода, лишь бы побыть с Беллами спасительный момент. Без него, там, в квартире, становилось совсем жутко. С каждым последующим звонком, если они не виделись подолгу, Ховард все сильнее начинал сомневаться в успешности их связи, уходил в самоанализ, принимался копаться в себе, в прошлом, даже думал на Мэтта. Всего одна встреча – волшебство. Чудо, о котором Доминик молил по ночам, когда засыпал в горе конспектов, носом набирая продолжение диплома, падая лицом на клавиатуру ноутбука. С учебой выходило так себе. Может, лучше получится с Беллами? Мэттью грел его руки, и Ховард не мог мечтать о большем. Этот продирающий момент на берегу Темзы казался ему пиком счастья, лучшим событием в жизни, что когда-либо с ним случалось. Он благодарил отца за отчисление из Оксфорда и настоятельный перевод на магистратуру в Рединг. Благодарил судьбу за совпадение с Беллами. Благодарил себя, что был смелым в сентябре и оказался таким наглым и самовлюбленным, чтобы подходить к Мэтту, стрелять у него сигареты, брать зажигалку, пересекаться в уборной. Все это казалось далеким сном. Сном, который все же стал явью. Который привел двоих к тому, что полгода спустя они сидели у реки и держались за руки. А могли бы ненавидеть друг друга, истошно подавляя крик внутри, когда кто-то из них начинал говорить, читать по-немецки, строить важное лицо… – Это скоро закончится, – уверял Мэтт, как-то подбадривая Доминика. Его большие пальцы тепло накрывали костяшки рук Ховарда. – Два экзамена – и я тебе обещаю: домой ты не вернешься пару суток как минимум. Доминик смеялся. Звучало бойко и мотивировало сдать все быстрее, забыться в безрассудном марте, дать волю эмоциям. – Ну, например? – просил Ховард, так и наслаждаясь моментом уверенного касания. – Что будем делать? – Не знаю. Так сразу не скажу. – О, уж совсем не знаешь? – Доминик усмехался, будто намекая на конец января. Только та утренняя близость в квартире Мэтта – все, что было между ними. И становилось так тесно, так тускло. Хотелось вернуться в утро января и повторять момент. Зациклить. Просмотреть, прочувствовать тысячу раз. – Я верю и жду, – кивал Беллами. – Верю, что весна подарит нам новую крышу на просторах Рединга и бутылку розе. А там… – Там? – улыбался Ховард. Его руки начинали дрожать. – Бутылка вина и крыша решат все за нас. И звучало еще более жизнеутверждающе, чем обещание про сутки кутежа и парного пьянства. И Доминик улыбался ярче, несмотря на пасмурный февральский день. Он верил и ждал. И сжимал руки Беллами сильнее, умоляя того остаться дольше, быть рядом, обнять крепче. Пережить этот момент всем назло – дальше будет настоящая сказка. Принять «ай лав ю», поверить в чувства и больше не закрываться. Так начнется новая жизнь. Так начнется март. Но февраль. Жесток и беспощаден. Не даст выйти просто и без пагубных мыслей по ночам, без тысячи слов в голове, что будут убивать и глодать изнутри. Пара дней порознь – вновь страх. Вновь полуночные звонки, даже подавленные слезы, глупые вопросы, совершенно предательский писк. Пережить этот безумный момент. Большего от них не требовалось. И сказка станет реальностью.***
Самый напряженный день был накануне последнего экзамена Доминика. От Мэтта на сессии требовалось только приходить и молча протягивать зачетку, что он делал с великим успехом, покидая университет уже спустя пять-десять минут. Так он ждал Ховарда часами, просиживая полдня в кафе или слоняясь по Лондон-роуд. Так он терпел, верил в март. Но нервы были на пределе. Четвертый или пятый день без встреч, все серьезно. Мэттью знал, что уже завтра вечером они увидят друг друга и забудут обо всем, выкинут зачетки в дальний ящик, покончат с университетскими проблемами. Можно будет забыться на неделю, а то и на две. Восполнить пробелы. Говорить до утра. Но пока? Доминик отключил мобильный телефон, прежде удалив мессенджеры. Написал: «не спрашивай». Вроде бы, правда, все было ясно: готовится к завтрашнему экзамену, полностью сосредоточен, увлекся учебой, даже уж слишком ушел в нее с головой. Но почему Беллами стало так паршиво, когда он получил сообщение и увидел, что Ховард не был в сети больше десяти часов? Выдохнув и не придав тому значения, Мэтт завелся уже через сорок минут. Он схватил телефон и наушники, выбежал на улицу, сделал тяжелый круг по Редингу, даже забрел в неизведанные места, но так и не успокоился. Половина пачки сигарет не привела Беллами в чувства, вся надежда была на купленную бутылку вина. Вновь одиночество и замашки на алкоголизм – сколько Мэттью протянул без этого, месяц-полтора? Еще круг по Редингу, а к вечеру горькие глотки дешевого вина прямо из бутылки. Еще в январе они точно так же пили с Ховардом, а после не удержались и потеряли голову друг с другом. Мэтт еще неделю ходил с пятнами на шее, Доминик же нагло врал маме про девушку, уже не стараясь придумывать новое имя. Думая об этом, Беллами посмотрелся в зеркало. Внимание упало на плечи – пустые теперь, в феврале, такие холодные. Пьяная голова все трактовала не так. Мэттью еще с пару секунд потер шею ледяными пальцами, дрожащими от алкоголя, когда его взгляд потух. Глаза Беллами застыли на его собственном отражении, как-то пристально оглядывая плечи, руки. Мыслями Мэтт был уже не здесь. Он на коленях полз в коридор, к куртке, чтобы вынуть бумажник. Раскинув ноги в грязном коридоре, удерживаясь от падения на пол стеной, в которую упиралась его спина, Беллами скривился. Он много думал об этом, но за февраль почти не вспоминал. Перед глазами еще кружилось, картинка не была статичной и взгляд едва фиксировался на ней, но пальцы знали наверняка. Плотный картон. Трентон Кейс, Бостон Консалтинг Груп. «На всякий случай». Но ведь уже завтра все станет хорошо! Одумайся! Не стоит! Не делай этого! Мэттью уже потянулся за телефоном, чтобы немыми пальцами начать набор цифр с визитки, когда рассудок воззвал его к себе. Попросил прекратить ребячество и быть взрослым. Попросил оценить ситуацию. И руки как-то сами дернулись, и пальцы выкинули визитку, прежде разорвав ее на несколько клочков. – Какой же ты дурак, – только и шепнул себе Беллами, даже нетрезвой головой осознав, что чуть не натворил. – Дурак. Выкинув остатки визитки в пепельницу и измарав их тлеющей сигаретой, чтобы не было шанса позвонить, когда бутылка вина кончится полностью, Мэтт поймал себя на мысли. Распластавшись на ковре в спальне, он смотрел в потолок, избавленный от звонка незнакомцу из Ибиса, и думал. О многом. О Ховарде, в основном. О недосказанном. Интересно, тот же соблазн, что согрел Беллами при мысли о Трентоне и звонке, ощущал Доминик, когда ему выпала возможность совратить Мию? А что до той девчонки, что была еще младше? Ведь Ховарду было семнадцать! И двое даже не стали обсуждать эту тему, попросту закрыв ее еще на начальном этапе. Возможно, Беллами не хотел этого знать. Оно ему надо? Так он точно не поймет Доминика лучше – все это ни к чему, лишь унизит одного и отдалит второго. И все-таки. Они явно стоили друг друга. Похвально, Ховард, похвально. Не просто так ластился к Беллами. Видимо, чувствовал, что у обоих нечистая совесть. Противоположности притягиваются? Бред. Сходятся именно те, кто оказались на одной стороне. Или по одну сторону против закона. Развивать тему Мэттью не станет. Но он сделал выводы и даже как-то глупо улыбнулся, думая о Доминике, вновь и вновь неспособный заткнуть мысли, неспособный выкинуть его из головы. Надеялся забыться, а получил цельную повесть от первого лица. О том, как сильно он был влюблен и как хотел быть свободным вместе с Ховардом. И раз не позвонил Трентону, значит, точно будет. Миллиарды чертовых раз. О заветном «ай лав ю» Мэттью не знал, да и не думал вовсе – оно себя исчерпало еще во времена Геши. Да, катастрофа. Неужели Беллами когда-то мог так судорожно любить, а теперь? Все было пустым, как и внутри, в грудной клетке, ничего не загоралось. Он что-то ощущал, возможно, больше выдумывал. Но хотел. Хотел чувствовать. Даже любовь. Скрываясь от всего, Мэтт не был открыт и перед самим собой. Но все же думал, пригретый бутылкой вина, и приходил к любви. Думал о своем «ай лав ю», каком-то особенном, которое может сказать и даже скажет Доминику, если почувствует. Не нужно. Разве? Пережить момент. Справиться со всем. Получить сказку. Признаться себе в том, что еще не мертв внутри и вполне способен на полноценную жизнь, вдыхая ее полной грудью. Чувства? Даже если и нет, будут ощущения. Ощущения и мысли – вот средства Беллами. «Ай лав ю» наступит уже завтра. Начнется новая глава, загорится свет, вспыхнут свечи. Будет тепло и как-то волнительно. Захочется дышать, даже задохнуться. И Мэттью знал, что заслужил, ведь он больше не прикасался к телефону и даже не думал о ком-то кроме Доминика.***
Пыльный университетский коридор, кто-то шептался за спиной. С минуты на минуту должен был выйти Ховард. Здесь даже воздух ощущался как-то иначе: то ли давил, то ли прогонял, пиная на строительный факультет. Но ведь конец февраля. Мэтт не мог иначе. Он стоял на кафедре, замирая от нетерпения. – Сдал! – выскочил Доминик, выруливая в коридор. Он будто заведомо обращался к конкретному лицу, хотя и не знал, что его будут ждать. – Ну, как? – Рассказывай! – Что спрашивали? Вопросы облепили Ховарда со всех сторон, даже не дав отойти от дверей. Он все махал зачеткой, улыбаясь, когда потерял любые мысли. Его взгляд со стороны мог показаться отрешенным, но ведь не могла грусть светиться так ярко. Беллами еле сдерживал смех, оперевшись на стену и с наслаждением высматривая Доминика. Это освобожденное лицо, на котором был написан восторг, – вот то, ради чего Мэттью проделал путь до университета и ждал окончания экзамена. То, ради чего стоило прожить весь февраль без долгих встреч. – Дом, тут, вообще-то, с тобой разговаривают, – как-то ткнули Ховарда. – На сколько сдал? – Отлично, – кивнул Доминик, но его взгляд был далеко не на одногруппнице. Он смотрел на Беллами. На Беллами, который был искренне за него рад и понял, что тот получил «отлично», еще сразу после его появления в коридоре. Потому что Мэттью знал спектр эмоций Ховарда. Иначе и быть не могло. – Посмотрите, кто у нас в облаках витает, – отшутились сзади. Голос, хоть и тихий, дошел до них. – Ну, неудивительно… Не у каждого хватило бы смелости заявиться в университет вдвоем так скоро после сплетен. Ховард поразительно быстро впитал в себя уверенность и перенял от Мэттью тотальный холод ко всей ситуации – так было легче. Это настолько упрощало жизнь, что даже после неприятностей они продолжали спокойно дышать и действовать исключительно в своих интересах, не думая о стороннем мнении. – Да-а, ну и дела, – протянул кто-то сзади. Подозрительно знакомый голос. – Это правда? – уже шепотом спрашивали за спиной. – То, что ты видела тогда? Сказала? София, сразу поняли оба. Но они даже не обернулись. Для полного фарса, чтобы позлить несчастных студентов, не хватало взяться за руку на глазах у десятка психологов. Вот была бы, в точности, комедия! Они вполне могли. Но Беллами только улыбнулся, обращаясь к Доминику: – Ко мне? – спросил он, еле сдерживаясь, чтобы не начать кусать губы. Запахло возбужденностью. – Или сначала в бар, отметим? – Я бы не отказался от пива. Ховард как-то неоднозначно посмотрел на Мэттью. Тот увидел лишь краем глаза, но отчего-то хорошо понял, на что намекал тот взгляд. Сначала в бар, потом… – От пива и от тебя, – ухмыльнулся Доминик. – Вот как. – Если тебе нравится эта идея, – чуть увел Ховард, будто пытаясь подшутить над Мэттом. – Должны ведь мы отпраздновать мое «отлично». Нет. Только не поддаваться. Развернувшись перед Домиником прямо на лестницах, Беллами едва не впечатал себя в него, но остановился в паре дюймов от его лица, чтобы сказать: – Отлично. И сделать это с изумительно грязным, в самом возбуждающем смысле этого слова, акцентом. Пиво, алкогольный коктейль, пара сигарет за углом бара – уже начинало темнеть. Среди опьяневших лиц встречались однокурсники и другие студенты, и половина считала обязательным шептаться насчет Доминика и Мэттью, изредка поглядывая на двоих. – Спорим, нас обсуждают? – смеялся Ховард, совершенно не задетый этим фактом. Да, возможно, в глазах других они смотрелись как удачный анекдот. Было ли дело? Нет. – Тут и спорить нечего, – с легкостью отвечал Беллами, поднимая свой стакан и заканчивая коктейль. Еще несколько сигарет, расстегнутое пальто, покрасневшие щеки. В темноте Рединга никто не мог знать их, нахально взявшихся за руки, бредущих через Кинг-стрит, пересекающих Темзу. Вода в реке блестела, значит, все было просто замечательно. Значит, завтра будет март. Значит, ладонь в руке все же останется надолго. – Прежде чем мы забудем обо всем и потеряем друг с другом пару дней, – попросил Мэттью, сжимая ключи от квартиры. – Все в порядке? – Да, – кивал Доминик, довольный и безобидный. – Я счастлив наконец-то быть с тобой рядом. Его улыбка была лучшей похвалой за ожидание. – Сейчас все вообще неважно. Конечно все в порядке! – С семьей? – Знает все еще только Мия. И ты помнишь, она хорошая девочка. Держит язык за зубами. Беллами удовлетворенно кивнул, пряча оскал, со второго раза попадая в замочную скважину. Хорошая девочка. Доминик, ты бы поосторожнее. – Потрясающе. С этими словами Мэттью повернул дверную ручку. Из квартиры потянуло холодом, сквозило, но согретые алкоголем двое уже мало что различали. – Входи, – пригласил Беллами, впуская Доминика первым. И кадры закружили перед глазами, своими внезапными вспышками напоминая калейдоскоп. Одной февральской ночью вдруг стало резко и жарко, и нечем было дышать, хотя окна были открыты настежь, и не оставалось времени на глоток воздуха. Обделенная вниманием шея вновь куталась в синяках и поцелуях, пальцы вспоминали о бедрах, впопыхах расстегивался ремень и снимались джинсы. Здесь звучали новые приглашения и тихие просьбы, теснились объятия, разговоры превращались в дикий шепот, когда кричали о безумии. Так и не включенный свет, брошенные на пол вещи, выкинутые на стол ключи, смятое белье. Месяц разлуки, лишь скучные встречи ни о чем, чай в кафе – разве оно могло заполнить пробелы в сердце? Мэттью задыхался, но требовал все, что ему полагалось, и он не мог перестать смотреть на Доминика – так истосковался, так ждал этих поцелуев, так изнывал по ночам, даже не в силах трогать себя вместо Ховарда. – Я пиздец как по тебе скучал, – шептал тот, тормозя на словах. Доминик отрывался от Беллами, а после неконтролируемо падал, ворошил его волосы, кусал в плечи, вжимал в постель и грубее брал его запястья. – Даже не представляешь, насколько соскучился я, – шипел Мэттью, закатывая глаза, срываясь на последних звуках. Он говорил от сердца, даже если оно было черным и вымазанным в грязи. Сейчас Беллами совсем не думал об этом, лишь чувствовал. Чувствовал, потому что мог, задыхался и жил моментом рядом с Домиником. – Еще как представляю. Не было проблем. Ни сплетен за спиной, ни плавучего положения по жизни, ни долгов по учебе – ничего. Не существовала в тот момент Геша, как и исчезла из памяти Джессика; пропала Мия, навсегда заткнула свой рот София, не смела писать похабные вещи Табита. И даже Мэттьюз, где-то потерянный и убитый самим собой, наконец нашел покой и оставил мысли Беллами. Мэтт ни о чем не думал. Он только видел перед собой Ховарда, сжимал его тело потными ладонями и знал, что именно этого желает редингским февралем, чтобы завтра встретить март. Желает делить с ним постель до первого весеннего утра и дальше. И Доминик, совсем сморенный, протрезвев после ночи, держал полусонного Мэттью в руках и думал только о нем. Никаких проблем. Ничего. И никого кроме Беллами. И только с ним было так спокойно. Значит… Он провел ребром ладони по его щеке, как-то тяжело опускаясь на израненные зубами плечи. Дыхание сбилось, но Ховард мог говорить. И вряд ли он был в силах препятствовать словам, когда из груди выбилось непреднамеренное. – Я люблю тебя, – шепнул он еле слышно. Это ошеломило Мэттью, хоть тот едва мог двигаться. Он дернулся, напоминая о себе сдавленным стоном, и попытался что-то возразить, двигая руками. – Не нуж… – Нужно, – прекратил Доминик, становясь ближе. Он накрыл губы Беллами протянутой ладонью и улыбнулся, когда осознал, что конкретно было сказано пару секунд назад. К своему удивлению, он нашел, что совершенно не жалел. Напротив, возможно, именно этого откровения он и ждал весь февраль. Когда пальцы спали от губ, Мэттью судорожно сглотнул, в темноте комнаты смотря на лицо Ховарда. Да, именно с этим человеком Беллами хотел бы встречать свой каждый рассвет; чтобы не загадывать далеко, ближайший месяц точно. Делить безумный март, бутылку вина и вечера в Рединге. Да, ради этого стоило жить. Стоило предать себя пару раз, а после самому оказаться преданным. Стоило потеряться, чтобы вновь вернуться к себе. Больше не бегать. Остановиться и вдохнуть жизнь. И обрести нечто большее. Подавленный стон все же оказался чувством. Таким, на которое Беллами не рассчитывал последние лет шесть. – И я тебя люблю. Шелест простыней, пальцы на губах, вновь влажные касания. Не каждая сказка имеет счастливый конец. Но они могли хотя бы понадеяться. Во что-то же нужно верить.