Мой мальчик

Питер Пэн — страсть Джеймса Крюка. Джеймс Крюк — страх Питера Пэна. Питер не хочет взрослеть и изо всех сил не замечает того, что их шоу из комедии превратилось в гротеск. Пираты уже не одеваются, как дети, не веселятся, теперь они похожи на побитых жизнью затравленных бродяг, чей дом — корабль, а отец — жестокий самодур, наконец бросивший шахты и оставивший в покое фей. Теперь Крюк хочет только Пэна. Поход за походом, рассвет за закатом, они все плывут вокруг острова в небесах на корабле с грязными парусами и все реже смеются. Больше нет конфет, пираты находят у себя седые волосы и иногда пытаются робко вспомнить кто они и куда шли. Куда пришли они видят — к темному абсурду, где смерть вызывает веселье, а страх стал постоянным спутником. Пираты боятся не смерти, они боятся умереть, так и не познав того, что значит жить. Они слушают сказки, широко распахнув глаза, молятся девчонке, как божеству, передают из рук в руки плюшевого медведя, касаясь пальцами мягкой шерсти и робко тыкаясь губами в милую морду игрушечного зверя. Джеймс не желает видеть деградацию коллектива или хотя бы смотреть. Он уже давно не шахтер и вовсе не принцесса: в его сердце шип ненависти, его правая рука отсечена Пэном. Они сражались за Тигровую Лилию на равных и, хотя все трое понимали, что она принадлежит Джеймсу, финал ужаснул всех. Лилия умерла на руках Крюка, промахнувшегося из-за мельтешения летающего мальчишки и нанесшего смертельный удар мечом по той, за кого сражался. Еще не пират тогда, а лишь ищущий любви мужчина смотрел на умирающую амазонку с ужасом. Питер плакал рядом, уткнувшись в едва теплившееся жизнью тело и отбросив вражду с бывшим другом, а теперь смертельным врагом ровно на три часа. Которых им обоим хватило, чтобы похоронить самую лучшую амазонку, перебить тех, кто отказывался принять факт ее смерти, рассказать план дальнейших действий остальным и дать благословение на воспитание ложной принцессы. Разве похожа эта лупоглазая девчонка с манерами дикарки на то божество, которое они отпустили на волю с их острова боли, который когда-то был островом свободы? Крюк не хотел смиряться, он винил во всем Пэна. И продемонстрировал ему свою ярость сделав то, что должно было по его мнению принести Питеру наибольшую боль: лишив его детства. Его задумка сработала, Питер бился под ним, плакал и не хотел верить, что тот, кто когда-то вытащил его на волю из плена Черной Бороды, испытал с ним на пару величайшее приключение, ставший соперником за девушку, единственную, кого Питер хотел видеть рядом с собой, в память о маме, в надежде, что сможет любить ее так же, целомудренно, по-детски… Крюк поступил так, как не ожидал и как боялся Пэн. Детство оборвалось в тот миг, когда недра мальчишки заполнило естество Джеймса, натянувшего пряди волос того с остервенением. Благородство и доброта превратились в жестокость и ярость: Питер отрубил насильнику правую руку и хохотал над его агонией, обливаясь слезами сам. Шоу стало только их. Они были главными и единственными героями, относящимися к остальным, как к массовке. Питер перестал заботиться о Потерянных Мальчишках, объявив себя их отцом и скатываясь в болото деградации вместе с ними. Питеру был нужен пример. А его пример изнасиловал его, наказывая за смерть той, кого по-настоящему любил. Пэн больше не верил никому, он полюбил сказки — настолько, что летал в мир людей, хотя знал, что это опасно без корабля. Он может заблудиться среди звезд, не найти дорогу обратно… «От второй звезды направо и до утра», шепчет себе каждый раз под нос Питер, пытается не смотреть на свое отражение и не допускает мысли о том, что взрослеет. «Ты мужчина?» — провоцирует Крюк, зная, что только одно упоминание о произошедшем выведет Пэна из равновесия. «Мальчик!» — истерично вопит тот, под жестокий смешок Крюка. Питер готов скормить Джеймса аллигатору, Крюк готов обласкать фею, лишь бы только уничтожить — того, без кого они не могут быть свободны от воспоминаний о Лилии — уничтожить друг друга. Венди становится разменной монетой, девочка, которая рассказывает сказки, на какое-то время дает Питеру надежду на то, что взрослеть не нужно, напоминает Крюку о той доброте, что когда-то была в его душе… Девочка устраивает переворот, уводит за собой всех детей, топит пиратов Крюка… Аллигатор не справляется с Джеймсом, само время с ним не справляется, вода бессильна, все феи мира, русалки, дети и взрослые… Питер сидит на краю обрыва на пустом острове плечом к плечу с Крюком, болтает ногой, смотря вдаль на пламенеющий закат, и не говорит ничего. Он не ребенок, Крюк не старик, Небывалия не остров боли, не остров свободы, Небывалия — остров для тех, кто готов поверить в любую небыль, тех, кто не хочет жить в мире взрослых по системе, отработанной веками. — Помнишь я тогда говорил про трубы, дохлых кошек, тараканов, когда падал? — задумчиво говорит Крюк и продолжает, не дожидаясь ответа. — А ранее говорил тебе о том, что мама меня бросила. Нет у меня никого, Питер. Я жил на улице, питался отбросами, ночевал в канализации. Какой тогда был год?.. Сколько времени прошло, Питер? Что сейчас происходит в мире людей? Пэн молчит, а потом переводит взгляд мудрых глаз на Джеймса. — Тебе не нужно это знать. Я останусь здесь. Джеймс молчит, и Пэн подводит его к ответу: — Ты тогда так рвался домой, Крюк… раньше. — Я не уйду. Мне некуда идти. Я бежал от любви — от Лилии, от горя — от шахт пирата. От мира, где нет правил. Теперь я понял, что лучше мир без правил, чем мир, чьи правила меня не устраивают. — Я останусь с тобой, — заканчивает свою мысль Питер, принимая решение. Им некуда бежать, у них никого нет. Шахты пустуют, но какая-то часть их еще там. Крюк в своих воспоминаниях молод и остроумен, сражается с воином дикарей, шутит и выходит из всех передряг победителем. Питер с содроганием вспоминает, как Джеймс вжимает его рукой в грудь, натыкается взглядом на протез, вздыхает и кладет голову на плечо капитана. Остров опять опустел, его снова нужно оживлять, продолжать шоу, новая Тигровая Лилия подрастает… — Может, попросим фей использовать магию и вернуть тебе руку? — задумчиво предлагает Пэн. — А они могут? — без особого интереса поддерживает беседу Крюк. — Феи могут все. Только очень-очень громко скажи им, что ты в них веришь, — уговаривает Пэн. — Ты боишься, что я оцарапаю тебя крюком? — с нотками былого юмора интересуется Крюк. — Я просто боюсь, — тихо признается Питер. — Но я справлюсь. Больше незачем врать себе, что я ребенок. Я давно стал взрослым. — Мой мальчик, — Джеймс гладит Питера по щеке здоровой рукой, смахивая его слезы и пытаясь удержаться от выражения слабости сам. Он же ему в отцы годится, хотя какое. Пэн сам по себе, а из него какой отец — он же одевается всегда, как на детский маскарад, со свойственным ему горделивым юмором протез помоднее выбирает… Джеймс отстраненно думает, что если Питер когда-нибудь догадается пошутить, что Крюк его принцесса, то это будет смешно. Питер Пэн боится любви. Джеймс Крюк — страх Питера Пэна.