Созвездия

Совершенно безвкусные крошки-маршемеллоу, безмятежно плавающие на дне огромной кружки, и такой же безмятежно посапывающий рядом с её левым боком Чунхон со смешно торчащими из-под одеяла не в меру длинными ногами. Юнсон водит пальчиком, перемазанным сладким малиновым блеском, по картинкам, морщит нос, теряясь где-то между тринадцатой (бледно-розовой) и четырнадцатой (какой-то вырвиглазно голубой) страницей. — Волосы так свои будешь красить, — не открывая глаза, бормочет глухо. // У Юнсон вся-вся спина в родинках. Чунхон рисует созвездия, и думает, что, если бы каждый раз, когда его мозг выдавал «юнсон красивая», ему кто-нибудь давал по звёздочке, в руках у Чунхона была бы уже целая галактика (и у Юнсон тоже, каждый раз, когда «чунхон — дурак»). Чунхон улыбается своим мыслям. На ум приходит, что Юнсон не только красивая, но и вообще очень боевая у него, особенно, когда своим криком пытается убивать пауков (и особенно, когда сопит так мило, подложив руку под голову). Чунхон находит ещё одно созвездие на голой юнсоновской спине и, продолжая улыбаться, соединяет звёзды-родинки пальцем. // В жизни нужно что-то менять, одним поздним вечером, когда они вдвоём, завернувшись в одеяло, ведут борьбу не на жизнь, а на смерть на пальцах, заявляет Чунхон. Юнсон идею поддерживает (действительно, пора что-то менять). И почему этим «что-то» не могу быть волосы Чунхона? Но по странным и довольно туманным причинам этим «что-то» не могут никак быть волосы Чунхона. Поэтому, поспорив совсем чуть-чуть (крики и война подушками не в счёт), приходят к общему невероятно оригинальному просто решению: нужно дать друг другу прозвища. Нью Сан — потому что Юнсон для Чунхона — персональное солнце (слащаво). Джело — потому что созвучно с желе (глупо). А волосы Чунхону они всё-таки перекрашивают. В бледно-розовый, как на той тринадцатой станице. // Криво написанное «Джело + Нью Сан равно любовь» на песке непроизвольно вызывает у Юнсон глуповато-придурковатую улыбку — точное отражение улыбки Чунхона. Чунхон босиком (шлёпанцы остались в истории) и в футболке белой (яркий принт нелеп, а ещё не нравится никому, кроме самого Чунхона) слишком похож на детсадовца, детсадовца под два метра ростом. В мыслях юнсоновских мелькает, что и она, наверное, ничем не лучше (не взрослая). Тёмно-сливовая помада плюс огромные очки (зачем — спросите у Чунхона) зрелости ну ни разу не добавляют. Юнсон, вздохнув, снимает с носа эти самые очки (на улице ночь, как-никак) и присаживается на корточки, чтобы внимательнее рассмотреть надпись на песке, а Чунхон — мистер внезапность и король всех туповатых решений этого мира с оглушительными гиками (точно — детский сад) крепко-крепко, едва не до хруста в костях обнимает её сзади. «Джело + Нью Сан равно любовь». Мягкий, невероятно тёплый (до сладких мурашек вдоль всего позвоночника) поцелуй от Чунхона в скулу и хриплое «ты красивее всех звёзд этого мира» отпечатываются у Юнсон на подкорке мозга. // Краска слезает с волос Чунхона слишком быстро. Юнсон не рада — это же было наравне с прозвищами (на самом деле, чуть важнее для неё) одним из условий их изменённой жизни. Что теперь-то делать? — Хочешь, набью тату с твоим портретом у себя на груди? — ему смешно, конечно. Развалился тут на всю кровать — важная какая персона. — Нет, не хочу, — Юнсон опаляет своим горячим дыханием его щёку. — Я придумала что-то получше. Чунхон хмыкает и приподнимается даже на локтях. Надо же, заинтересовался. Но она толкает его обратно на подушки, устраивается удобнее на чунхоновских бёдрах. А затем медленно, совершенно не торопясь, нависает над ним, пошло улыбаясь: — Теперь я буду сверху. Чунхон смеётся громко, и Юнсон (всё также улыбаясь), улучив момент, дотрагивается губами до крошечной родинки на чунхоновских ключицах (которая для Юнсон тоже почти, как созведие).