Не влюбляйтесь.

"Не влюбляйтесь". Прибиваю плакат над кроватью и задумчиво смотрю на черные буквы, ярко выделяющиеся на фоне белой стены. Нет, не жалкая распечатка с каким-нибудь "times new roman" огромного размера посреди листа, а буковки, что собственноручно выведены благодаря аккуратному почерку. Красиво. Наверное. Я, не являясь художником, не могу здраво оценить задумку, но для моего уровня не так плохо, как могло бы быть. Хмыкнув, отхожу от стены и подхожу к окну, вперивая взгляд зелёных глаз в резкие очертания дома напротив. Огромный, яркий, с миллионами одинаковых окон он похож на огромного динозавра, хищника, который занес клыки над маленьким детёнышем, роль которого играл наш дом. Когда рассказываешь людям о своём доме, слышишь смех в ответ на слова:"Вот видишь тот огромный кирпичный разноцветный дом? И рядом такая ма-а-аленькая красная десятиэтажечка с зелёной крышей? Это мой домик!", но понимаешь, они просто не чувствовали себя так загнанно, как я, в этих белых четырех стенах, украшенных детскими рисунками и памятными вещами, прикреплёнными к железной полосе при помощи разноцветных магнитиков. "Безумно хочется курить",– думаю я, забираясь на подоконник, и слегка поёживаюсь. Сентябрь слишком быстро входит в свои права, нагоняя осеннюю печаль на улицы, что осядает плотным туманом, а потом ещё и проливается горькими слезами по безвременно почившему лету, слезами миллионов школьников в России. Однако здравствуйте, четверг, восьмое сентября. Можете еле слышно кашлянуть, подавая о себе знать, тогда я охотно спущусь с подоконника, налью вам чаю и послушаю о том, как же мерзнут руки этой осенью. Мои руки всегда достаточно тёплые, чтобы согреть ваши, а знаете, почему? Звучит, как рекламный слоган... Все просто. Когда я перестаю чувствовать руки, я представляю, что благодаря сухим ладошкам могу высечь огонь, а потому быстро-быстро растираю их, пока они не становятся тёплыми. Так делает большинство, и идти против системы в данном случае я не решаюсь. Но, тем не менее, моё окружение я стараюсь лишить возможности мерзнуть, крепко обнимая их трепещущие от холода тела, со слезами на глазах чувствуя, что меня обнимают в ответ. Наверное, это одна из немногих вещей, которая может поспособствовать тому, что я могу почувствовать себя нужной. В одиночку гуляя по трамвайным рельсам под треки любимых исполнителей, отпрыгивая в сторону каждый раз, когда слышишь тревожный звонок трамвая, как будто трель голоса, которая так и просит: "умоляю, я хочу оставить тебя в живых и жить спокойно без задней мысли, что я убил человека", даже тогда не чувствуешь себя довольно нужным. Но в таких ситуациях я, тем не менее, просто понимающе хмыкаю и меняю маршрут пути на более безопасный – дорога, витиеватая, ведущая в никуда. Не подумай, пожалуйста, ничего такого, свидетель моей шизофрении, я никогда не обесценивала жизнь и о суициде по отношению к себе думала лишь, как о некой слабости, нежелании искать поводы для того, чтобы просто радоваться. Ведь всегда можно найти выход, не выходя из комнаты. Но вы – мой читатель – кем бы вы ни были, моим другом, абсолютно случайным человеком, который вдруг поднял эти рукописи из архивов, моим счастьем в будущем или настоящем, моим наставником, моим родителем, может, даже братом или сестрой – в этой повести вы фигурируете, как некий призрак, которого я не вижу в призме своего мира, возможно, даже если я краешком глаза загляну за завесу параллельной реальности, я не увижу ваших больших смеющихся или задумчивых глаз, тайны изгиба ваших губ, я могу лишь вообразить, кто вы есть. А потому я не смогу через силу улыбнуться вам, заварить чаю с лимоном и, счастливо болтая ногами, послушать, как у вас прошёл день, да и вообще, как у вас дела, даже не узнаю, кто вы. А вы не узнаете, кто я, милый читатель. Я думаю, это хорошая компенсация за рассказ. Но вот я обрываю тонкую красную нить повествования о том, что происходит где-то в моём подсознании и увожу в совершенно другую сторону. Реальный мир, как всегда врывается порывом ветра в мою жизнь, и я, поморщившись, закрываю дверь на балкон. Иногда я думаю о том, что, если бы меня не воспитали довольно порядочным ребенком, я бы, возможно, давно связалась бы с плохой компанией и тихонечко гнила бы в каком-нибудь темном переулке. Но я могу лишь поблагодарить родителей за то, что, если я хотя бы сигарету в рот возьму, то мне грозит выслушать много незаметных психологических упреков от мамы и хорошего такого серьезного разговора от папы, чего я точно не хочу, потому желания такого даже и не было. Не от страха. Просто инстинкты самосохранения брали своё. Тонкую нить размышлений вновь разрывает, и в этот раз это делает телефонный звонок. Почти без замедлений беру трубку, даже не глядя на определитель номера, который был добавлен в мои контакты под очень неоднозначным названием. – Алло,– беру трубку, равнодушно глядя в безрадостный пейзаж за окном, но вот я слышу голос неизвестного мне абонента. Сердце словно срывается с высоты, разбиваясь на множество кусочков, которые мгновенно складываются в единое целое, заставляя восставшее из пепла, словно Феникс, сердце забиться чаще и эхом боли раздаваться в тонких, как будто сплетенных из многочисленных веточек, ребрах, пытаясь разрушить меня изнутри. – Привет,– произносит хрипловатый голос, прекрасный, сравнимый по своей приятности разве что с мурлыканьем новорожденного котёнка, мягкая, тихая, неумелая, но звучащая, словно серенада для моих ушей, мелодия его голоса... Все мы грешим по-разному. Кто-то жадно убивает время на то, чтобы быть самым замечательным в глазах окружающих, нахваливая себя, словно Нарцисс из мифов Древней Греции, который отверг слова любви самой дочери Посейдона, в последствии чего был наказан и превращен в цветок, кого-то снедают гнев и зависть, которые заставляют глаза гореть злостью, а кто-то... Он грешен, как я. Дорогой читатель, я признаюсь в этом настолько осознанно, что моё лицо, обычно радостное и веселое, принимает выражение полнейшей серьёзности. Я влюблена. Это звучит абсолютно не страшно, но на самом деле во время сего ритуала под именем "любовь" творятся такие действа, что даже в беса вселяется человек, лишь бы пережить все это ярко, прекрасно, радуясь тому, что это происходит. Любовь можно сравнить с огромным взрывом, который происходит у тебя на глазах, и ты знаешь, что находишься настолько рядом с эпицентром, что через какое-то время взрывная волна раздробит твоё тело на кусочки, делая из тебя такой же шедевр, как полотна того же Босха, но, если у тебя останется время, то ты тратишь его на три слова. Единственные три слова, что приходят в голову. "Я тебя люблю". –Почему ты сегодня не была в школе?– развеял узы размышлений его тихий голос. – Ты волновался?– мгновенно отвечаю я вопросом на вопрос, и мы оба неловко засмеялись, зная, что этот вопрос не произносим, на него практически наложено табу. – Меня попросили тебе домашку принести,– спокойно говорит он, голос даже не дрогнул после такого вызывающего вопроса, лишь тон был слегка укоризненным, словно восклицание: "Ну как так можно, ты что!". Я мгновенно перестала улыбаться и слезла с подоконника. В глазах мелькнула досада, но я не показала этого, дрожа, я просто закуталась в плед и тихо проговорила: – Кого мне ждать? Я была на много-много процентов уверена, что он передал это дело людям, которые живут со мной в одном доме, но тут уже я удивилась легкому замешательстве в голосе: – Меня. А кого ещё? Тут все словно оборвалось. Я почувствовала, как бабочки порхают в животе, и мои щёки невольно краснеют. Большие зелёные глаза суживаются, проступают морщинки около глаз, а лицо освещает счастливая улыбка. Я некоторое время не могу опомниться, улыбка не сходит с моих губ, а румянец смущения пятнами одолевает моё бледное лицо, вводя меня в состояние самой настоящей эйфории, однако, услышав кашель, будто напоминающий, что мальчонка всё ещё на линии, пытаюсь опомниться и спокойно проговариваю: – Прости, я просто о-о-очень обрадовалась, что тебя увижу. Девятый этаж, квартира пятьдесят. Дом ты знаешь. Когда тебя ждать? – Через час. Я буду в 16:40. –С меня чаёк?– улыбаюсь я, но, слыша легкое смятение в его голосе, улыбаться перестаю, проговариваю про себя: "Ну же. Соглашайся, пожалуйста...". Через пару мгновений его спокойный хриплый голос произносит: – Как хочешь. До встречи. Раздаются гудки, так телефон обозначивает конец разговора, и со мной происходит что-то невероятное. Весь мир замирает в своей истинной красоте. ...И он промолвил: "Люби". Солнце, готовое в скором времени закатиться, заиграло радугой белоснежных занавесок, ветерок ласково провел по моим щекам своими прохладными ладонями и оставил покровительственный поцелуй на моем лбу. "Люби",– еле слышно зашелестели тюлевые шторы. "Люби",– нежно зашептали лучи солнца, лаская моё бледное лицо. "Люби",– прошептал ветер, путаясь в занавесках и исчезая. Я чувствовала себя так, будто за гибельным холодом зимы моей жизни пришло лето, прекрасное, сказочное, ласковое... Я не чувствовала плавящийся асфальт только потому, что бежала навстречу. Возможно, я бы даже смогла полюбить лето, благодаря нему, счастливо наблюдая, как распускаются миллионы цветов, устилая своим покровом, словно пуховым одеялом, замёрзшую после зимней спячки землю... Сколько же может изменить один судьбоносный звонок в твоей жизни. Слегка касаюсь своих щёк, горячих до ужаса, словно бы у меня температура под тридцать восемь, но потом дотрагиваюсь до лба и понимаю, что это не шутка, и моя температура действительно поднялась, а спустя каких-то пару мгновений я чувствую привкус крови на губах и бросаюсь в ванную. Поток холодной проточной воды тщательно фильтрует мысли и вымывает все, даже самые актуальные на сей час проблемы, будто своеобразная исповедь, правда, без единого слова. Отрезвляющий, дающий понять, что все происходит здесь и сейчас, никак иначе, а потом этот момент будет восприниматься в прошедшем времени... Час проходит, словно в одно мгновение, суета – не для меня, размеренность, спокойствие – вот моё кредо, и никак иначе быть просто не может. Усиленно рефлексирую, готовлюсь к тому, что впредь придется улыбаться и делиться огромным запасом счастья, который предназначен для людей вокруг. Я не запасаю его в мешках, не консервирую, находясь в ужасе от того, что оно может закончиться, оно для меня – возобновляемый ресурс, ресурс для того, чтобы расходоваться иными людьми. Только не мной. Мне всегда говорили, что с счастьем нужно быть аккуратнее, тихонечко расходовать его бесценные запасы, но я истончаю его, как источник, отчасти, это даже моя обязанность – делиться счастьем с остальными. То, что я наполняю других, наполняет и меня саму, и, в конечном итоге, выходит нечто вроде вечного двигателя в виде меня... Жизнь оборвалась на тихом, но уверенном мелодичном стуке в дверь. В голове раздается трель звонка, коего нет, и моя потенциальная шизофрения сводит с ума. Дрожащими руками дотрагиваюсь до дверной ручки, поворачиваю замок. При каждом обороте он громко щелкает, а защелка с легкостью поддается тонким пальцам, и вот я распахиваю дверь. Там стоял он во всем своем первозданном величии, и это выражалось не в каком-то там пафосном блеске, что рисуют в мультфильмах, даже не в прекрасном золотом свете, под который главный герой заходит в комнату к главной героине, дабы казаться прекраснее, а просто в нем самом. В его тонкой прекрасной коже, аристократически бледной, словно дивный свет луны одарил его своим сиянием, в больших карих глазах, что смотрят в упор, не мигая, изучающе, а потом вдруг становятся такими добрыми, домашними, любимыми... Его тонкие пальцы скользят по большим перламутровым пуговицам, а я не отвожу взгляда от его огромных карих глаз, цвета крепкого чая, и чувствую легкий запах жасмина, что тонким ароматом проникает в подсознание. – Здравствуй,– проговариваю я и делаю маленький шажок вперед. Поправляю голубой шарфик, стягивающий мое нещадно саднящее горло и, грустно улыбнувшись, протягиваю руки, даже не надеясь на такую манну небесную, но его пиджак оказывается на вешалке, природа вступает в противодействие, а я – в огромный мир его теплых объятий. Его холодные с мороза руки слегка касаются моей спины, бережно, нежно, а мои ладошки в свою очередь ласково и неуверенно касаются голубой рубашки. На мгновение закрываю глаза, греясь в его неповторимости объятий, ощущаю нежность тонких рук, оплетенных венами, синеющими сквозь почти прозрачную кожу. – Я скучала,– шепчу ему на ушко очень тихо, отстраняясь одновременно с ним, он молча смотрит на меня, снимая ботинки. Еле заметный кивок. "Я тоже". – Как ты?– короткий вопрос трогает его губы, что раздвигаются в улыбке, однако карие глаза смотрят очень обеспокоенно. Ему никогда не было все равно, просто поймать его взгляд, в котором читались бы эмоции, было прямо-таки подвигом. Не для меня. Для меня это уже была как работа, обязанность. И я ни за что в жизни не променяла бы эту работу на какую-то иную. – Было хуже. Температура спала уже, но насморк. И горло. Надо быть рили рисковым, чтобы прийти к больному человеку в разгар эпидемии. Он улыбается, махнув рукой, а я словно заново влюбляюсь в его улыбку, глядя на его просветлевшее лицо. Когда он улыбается, я просто готова упасть от счастья, словно фанатка, получившая автограф своего любимого исполнителя. Я всегда про себя сравниваю его лицо с лицом маленького сосредоточенного ребенка, что очень хочется показаться самостоятельным, но даже "я сам" из его уст звучит, как мужское твердое слово... И когда он улыбается, то становится похожим на архангела с церковных фресок. В церкви я всегда думаю о нем и вижу его взгляд, иногда даже чувствую его дыхание. Это удивляет? Странно. Хотя бы то, что я разговариваю с читателем, человеком, которого не вижу, уже должно закрепиться таким порогом, выше которого моя параноидальная шизофрения быть не может... – Пошли чай пить. Я уже все приготовила,– наконец, прерываю молчание я, и мы направляемся в зал. – Я могу где-то помыть руки? – Да, конечно. Вон там,– указываю в сторону ванной и раскладываю на столе маленький рай перфекциониста. Скоро он возвращается, и мы садимся рядом. Будто невзначай касаюсь его рукой, но тут же отвожу взгляд и отдёргиваю пальцы. Мы кончились быстрее, чем чай, оставшийся разве что в заварочном чайнике, и вот я выжидательно посмотрела на него, оглядывая с головы до ног его прекрасный силуэт, тонкие пальцы, ранее холодные от мороза, но теперь теплые от прекрасной работы батарей, полочки ключиц, выпирающие сквозь голубую рубашку, большие карие глаза, розовые щечки... И грустно отвожу взгляд. Его неприкосновенность всегда была неоспорима для меня, и это сжимало мое сердце сильно-сильно, как только могло. – Я хотел сказать,– подал голос он, и я тут же подняла голову. – Ты... Я... Жду, когда ты выйдешь с больничного. С трудом выговоренная фраза вызывает у меня слезы умиления, но я отвожу глаза в сторону, дабы он не видел этого... Или наоборот, чтобы заметил? – Где-то ниндзя лук режут. Надоедливые ниндзя,– улыбаюсь я, а он, не отводя от меня глаз, достает пенал и дневник. И тут в голову мне приходит совершенно еще не додуманная, но безумнейшая идея, что в мгновенье слетает с моего языка: – Я хочу написать для тебя что-нибудь... на тебе! И тут же щёки обоих покрывает смущенный румянец, а я и вовсе начинаю дрожать от своей наглости, что делает меня ещё уязвимее. Если бы мои ноги могли подкоситься, то я бы уже упала на колени, осознавая всю свою ничтожность перед тем, кого мое сознание причисляет к лику святых, но он вдруг открывает пенал и достаёт ручку, а потом вкладывает в мою руку. Я вижу, как становятся серьезными его большие карие глаза, и он кивает мне... Штрих. Ещё один. Я вырисовываю бесконечность на его запястьях, пишу о своей любви на тыльной стороне ладоней, а потом, тихо касаясь его щеки, замираю. "Каждому времени свой текст. Есть результат, а есть процесс".* Я устремляю взгляд больших зеленых глаз в его глаза и печально смотрю на него, но он, тихо вздыхая, лишь касается моей руки и тихонько убирает её, бережно, чтобы не повредить и не сделать больно. Я отпускаю его руку и расстегиваю две первые пуговицы. Слегка оттягиваю рубашку, провожу подушечками пальцев по полочке правой ключицы, но смущенно отдергиваю руку, краснея... Чувство того, что он слишком близко не покидает меня, я отшатываюсь, однако беру себя в руки, выписываю письма счастья на его плече, слегка касаясь ключицы тонким лезвием ручки, словно лезвием ножа. Поспешно убираю ручку и застегиваю пуговицу, однако чувствую, как он хватает мои запястья и склоняется надо мной. Его розовые губы слегка касаются моих, и время останавливается, словно мы становимся его полноправными владельцами... Я чувствую все – как он бережно дотрагивается до моей щеки, как робко поглаживает меня по волосам, как мурашки пробегают у него по коже от каждого моего прикосновения, а вкус его губ... Это нечто космическое, неизведанное, непонятое, но бесконечно любимое и самое прекрасное, что может быть на этом свете. Но вдруг он отстраняется от меня, отпускает запястья и устремляет свой взгляд прямо в мои большие испуганные глаза... ...Я просыпаюсь. Сон. Такой правдоподобный, что я чувствую его пальцы на своих плечах, с надеждой открываю глаза, но в моих объятиях только гитарный гриф, подаривший мне следы от струн на щеке, как будто реальность оставила жесткую пощечину на моем лице, означивая свой приход. Я смотрю в окно и слегка поеживаюсь от холода подоконника. Все закончилось, но я могу лишь грустно улыбнуться и, подышав на стекло, написать слова, что писала на его тонких запястьях. Не влюбляйтесь. _____ *(с)Александр Соковнин - Королева.