Инфекция

Женщину Роберт замечает сразу. Такую женщину трудно не запомнить — несмотря на богатство, внешность и корпорацию (корпорацию отца, но все же, но все же), в жизни Роберта нечасто попадаются подобные женщины. Шикарные, но без единой унции неестественности. Она такая настоящая. Хотя она приходит к Роберту только во сне. В последнее время Роберту часто снятся яркие, необычные — странные — сны, причудливые и блестящие, как рождественские игрушки. В них Роберт все время куда-то бежит, люди кричат на него, и он кричит на людей, дождь чередуется с солнцем, снег покрывает одинаковые гостиничные коридоры плотным ковром, а прямо по оживленным, полным машин проспектам мчатся товарные поезда. И все же, во всей этой вакханалии событий, деталей, движений и звуков, он замечает женщину. Замечает, запоминает — и помнит даже наяву.   После смерти отца жизнь Роберта входит в скучную колею. Он пытается разрушить старое, на его обломках построить что-то новое, но и то, и другое непросто. Роберт никогда раньше не задумывался: а чем же он хочет заниматься? Никогда не видел себя в отрыве от корпорации отца, не чувствовал солнца, скрытый в его тени. И только теперь, когда тень ушла, Роберт понимает, как неуютно ему на этом свету. Он не столько согревает и освещает, сколько жжет и высвечивает недостатки. А недостатков у Роберта хватает. Презрение и разочарование дяди Питера ничуть не помогает. Странные сны почти радуют Роберта — они позволяют отвлечься от слишком тяжелой для его плеч реальности. Пока однажды прямо в середине очередного приключения — выстрелы, крики, снег, огонь, больница, больше похожая на бункер, знакомо-незнакомые люди, и все это собрано в дикую мешанину — он не видит ее лица прямо перед собой. Спокойного, с мягкой полуулыбкой на губах и таинственным блеском светлых глаз. Она стреляет ему в сердце. Роберт с криком просыпается. И снова вскрикивает, обнаружив ее сидящей на своей постели.   — Ты знаешь, каково это — быть любимым? — спрашивает она, голос больше похож на шелест бумаги, треск крыльев насекомого, тихий и мягкий, но в то же время неприятный звук. — Быть частью целого?   Утром Роберт смотрит в зеркало в свои глаза и делает вид, что не видит там ничего необычного. Странного. Чужого. День проходит как обычно, в бессмысленных бюрократических битвах, и Роберт совсем-совсем не вглядывается в каждую тень, каждое резкое движение. Но в сердце его медленно, но неотступно заползает страх. Он не знает, чего боится: демонов, происков конкурентов, коварных планов дяди Питера или безумия. Пожалуй, безумия больше всего. Вечером он пьет коньяка немного больше, чем стоит, зато его походка по пути в спальню легка и пружиниста, а груз, давящий на шею, грудь, сердце, немного ослабевает. В кресле напротив кровати сидит она. — Кто ты такая? — Роберт старается не слышать тонких, рваных ноток в собственном голосе. Алкоголь плещется в венах, но он не настолько пьян, чтобы не понимать, на каком он свете. Он чувствует реальность — и сейчас он именно в ней. Правда? — Что тебе надо? Кто тебя впустил? Это не похоже на истерику, говорит он себе. Женщина молча поднимается — одним плавным, грациозным, нечеловеческим движением. Роберт сильнее, к тому же он может позвать на помощь, но преследующий его весь день страх вновь поднимает голову, морозит слова во рту, утяжеляет руки и ноги, затрудняет дыхание. Женщина идет к нему, платье беззвучно волочится по полированным дощечкам паркета. Как щупальца медузы или, может, слизистый след за улиткой. — Отгадаешь загадку? — она останавливается так близко, что Роберт должен был бы чувствовать ее тепло, но он не чувствует ничего. Пальцы, которые она прижимает к его щеке, ледяные, как снег из его сна. Она кажется ему копией фотографии, снятой с другой копии, как будто что-то в ее облике невыносимо вторично. Это дикая мысль, и сейчас она совсем неуместна. — Какую? — хрипит он. Женщина улыбается, словно он правильно ответил на вопрос. Был хорошим мальчиком. — Ты ждешь поезда. Поезда, который увезет тебя далеко… Она продолжает говорить, но Роберт теряет нить беседы. Во всем этом нет никакого смысла. Он не понимает ее загадки, а мысли о поездах навевают на него тяжелые, душные воспоминания — правда, о чем эти воспоминания, он не помнит. Должно быть, он и правда сходит с ума.   Утром Роберт просыпается в своей кровати, ни следа его ночной гостьи нет, солнечный свет весело пробивается сквозь шторы, раскрашивая потолок светлыми пятнами, и все так обыденно, привычно и нормально, что Роберт кажется себе до смешного глупым. Переутомление, это все оно.   Она продолжает приходить каждую ночь. Ждет Роберта, когда он заходит в спальню, или появляется из ванной, или смотрит на него задумчивым взглядом, когда он открывает глаза посреди ночи, разбуженный очередным кошмаром. Она знает всего несколько фраз — по крайней мере, она произносит только их. Роберта тревожит, что с каждой ночью они кажутся ему все более и более осмысленными. Он привыкает к ней. Ее присутствие — смесь страха, нетерпения и странной привязанности, — становится единственной постоянной, хотя и безумной вещью в океане окруживших и поглощающих его проблем. Он привыкает и не замечает, что начинает ее ждать. Сначала спокойно, потом нетерпеливо, потом с жаром и почти болью. Она всегда приходит. Однажды Роберт просыпается и чувствует ее губы на своих. В отличие от пальцев, они теплые, мягкие, влекущие, и это самый лучший поцелуй, который он может вспомнить в своей жизни. Наверное, и она — самая лучшая в его жизни женщина.   Это продолжается, и продолжается, и продолжается. И, удивительное дело, Роберт начинает чувствовать себя счастливым. С корпорацией творится что-то странное, новое дело так и остается на стадии проектов и фантазий, но Роберта это не беспокоит. Он делает, что хочет. Он чувствует, что хочет. Он доволен.   Когда он начинает замечать ее днем, Роберт тщетно ищет в себе страх — и облегченно выдыхает, понимая, что не чувствует ничего, кроме тепла и радости. Она здесь, чтобы поддержать его, помочь противостоять всем этим акулам, только и ждущим возможности порвать его на куски и сожрать. С ней он чувствует себя гораздо увереннее. — Спасибо, — шепчет он и улыбается, глядя в ее лучистые глаза. Она сидит за длинным столом между дядей Питером и Джоном Тэхью, и она выглядит в сто раз лучше их обоих вместе взятых. — Рад тебя видеть. — Роберт, ты в порядке? — хмурится дядя Питер. Еще бы. Ему Роберт обычно не рад. Да что там — ему Роберт никогда не рад. — Более чем, — отвечает он так вежливо, как может.   — Ты знаешь, каково это — быть любимым? — шепчет она ночью, прижимаясь к нему всем телом, теплым от его тепла, как будто она суккуб, как будто она взяла немного жизни у Роберта, и теперь та течет по ее венам, согревая и оживляя. — Ты знаешь, каково это — быть любимым? Знаешь? На самом деле, Роберт не думает про суккубов. Или про воровство. И даже про жизнь он не думает. Он думает только об ответе на простой вопрос. — Да, — уверенно говорит он. — Знаю.