seems wrong to pretend

В частности, воскресенья никогда не были особенными. Баки медленно просыпается из-за света, залившего половину комнаты через жалюзи. Стив мягко сопит в подушку, но вытягивает руку, чтобы положить ее на Баки. Барнс дает себе пару минут, чтобы сориентироваться, и оглядывает комнату: тихий вентилятор, простынь, накрывающая его от талии и ниже, красные цифры будильника на прикроватной тумбочке, едва слышимый шелест страниц открытого научно-фантастического романа рядом с ними. Баки не всегда осознавал, что он проснулся, поэтому Сэм предложил ему мысленно пересчитывать вещи. Это оказалось полезнее, чем Баки думал поначалу. Стив просыпается еще медленнее, свет уже успевает расползтись по полу. Его рука крепче обнимет Баки, он стонет и трется лицом о подушку. Говорит приглушенно и грубым после сна голосом: - Доброе утро. Барнс улыбается и запускает ладонь в его волосы. По этой причине он все же любит воскресенья: можно сделать этот день медленным, растянуть его как ириску, не задаваться никакой целью, не делать ничего, кроме как купаться в удовольствии от этого дня. - Доброе утро, - отвечает он тихо и чувствует, как сердце колотится, когда Стив сонно улыбается ему и дарит не менее сонный поцелуй. У них совместный поздний завтрак, поцелуи, пока бекон шипит на сковороде. Баки тихо посмеивается, но взрывается хохотом, когда Стив переворачивает блинчик так, что тот падает на пол. На них только футболки и нижнее белье, а внутри – расслабленность и легкость. Золотой солнечный свет греет их кухню, а ярко-голубые глаза Стива согревают Барнса с головы до ног. С левой рукой, держащей дымящуюся кружку, и правой, расположившуюся на талии Роджерса, Баки целует его приторно сладкие губы, поражаясь тому, насколько сейчас все просто. Даже если его разум все еще дает сбои – сейчас все проще. Поцелуи становятся громкими, развязными. Они хватают друг друга слишком отчаянно для воскресного утра. Это как раз то, что они долго вспоминали и принимали: дурачились, терлись друг об друга, дрочили и делали минет, попутно выясняя стоп-слово, если для Баки всего становилось слишком много и ошеломляюще. Джеймс старательно избегал секса со Стивом, и каждый раз, когда пытался поговорить об этом, то чувствовал себя задыхающимся, словно из груди выкачали весь воздух. Это чувство всегда преследует его, когда он хочет что-то сказать. Роджерс отстраняется, когда ладонью сжимает задницу Баки, и тот стонет тихое “Стив” ему в рот. Из-за пальцев Барнса его светлые волосы растрепаны, но так он выглядит развратно. И все-таки он невероятно красив, каким и был всегда. Даже когда никто, кроме Баки, не удосуживался попытаться разглядеть в нем нечто большее, чем просто тощего мальчишку. Холодная столешница утыкается в поясницу Баки, а его футболку резко задирают вверх. Его кожа горячая, он тяжело дышит и чувствует, как весь мир сжимается. Сердце колотится, но это приятно. Он падает на колени прямо здесь, на кухне, и думает, что уже делал это в их старой квартире в Бруклине. Стив тогда был изумлен и кончил ему в рот и на подбородок буквально через минуту. Роджерс разглядывает Баки и затем спрашивает: - Чего ты хочешь? Это простой вопрос. Три слова. Нет правильного или неправильного ответа. Но Баки не знает, как ответить на него. Он еще не привык, что его спрашивают о его собственных желаниях. Слова не получается произносить просто так, они спотыкаются и тяжело падают на язык. Он чувствует вину за удовольствие и чувствует удовольствие, когда отказывает себе. Баки не понимает, почему люди ждут, что он быстро приспособится к нормальной человеческой жизни: хотя Сэм понимает его и не давит. Большую часть времени. Баки знает, что он сломлен, изношен, что ему не достает частей. Он никогда не станет прежним, несмотря ни на что. Никто полностью и не восстановился бы после того, как его заставили стать оружием. Его терапевт говорила, что желания – основная человеческая функция. Желания делают его человеком. Он дышит, ест, сам принимает решения, но, возвращаясь назад, вспоминает, что ГИДРА не хотела этого. А если ГИДРА не хочет – ты не делаешь. Так что вместо этого он говорит: - Идем в постель, - и выходит из кухни. От его кружки все еще идет пар, она стоит прямо в лужице солнечного света на столе. Стив так и остается на месте, моргая, пока Барнс не оборачивается через плечо с пошлой ухмылкой на губах, - идешь? Но Стив. Стив заставляет его хотеть. Заставляет его буквально сгорать от желания. Сейчас он понимает, насколько чертовски жадным был до всего этого еще с тех пор, когда они с ним нерешительно ласкались, затыкая рты друг друга и приглушая тем самым стоны. Даже если исследование этой стороны считалось преступлением – Баки все равно любил бледную кожу Стива, его откинутую назад голову, стоны и то, как он кончал на напряженный живот. Все это чувствовалось правильным, таким чертовски правильным, что Баки даже не сомневался. Он вспоминает Бруклин, жизнь сквозь розовые очки и преследующий его запах Роджерса. Он был так влюблен, но не понимал этого. Сейчас же осознает, что тепло в груди и пожар от каждого прикосновения – это любовь. И все, что ему нужно – это Стив, который не позволит его сердцу сгореть. Джеймс позволяет довести себя до кровати и становится на нее коленями, хватая широкие плечи Стива. Он ухмыляется, и Роджерс толкает его, опрокидывая на матрац. Его губы гладкие и теплые, улыбаясь, Баки пытается выхватить первенство в поцелуе так же, как когда они еще были подростками. Пальцами он хватает челюсть парня, слышит сдавленный смешок и ведет языком по краю его рта, чтобы затем скользнуть внутрь. Матрац слева прогибается, так как Стив держит свой вес одной рукой, пока вторая гладит бедро Баки, заставляя его дрожать. - Чего ты хочешь, малыш? – снова спрашивает Стив, опускаясь губами на сосок. Он скользит руками по бокам, просовывает ладони под поясницу и вновь гладит бедра Барнса. Сует пальцы под резинку боксеров, оттягивает и отпускает, шлепая кожу. Это выводит Баки из ступора. - Тебя, Стив, - он дышит, и от него буквально исходит необходимость. Он хочет ощущать теплую грудь Стива на своей, хочет касаний кожи. Хочет ощутить толстый член, – боже, блять, пожалуйста, куколка, - шепчет он сладким голосом, - я что угодно сделаю. - Что угодно? – дразнит Стив. Его глаза широко распахнуты, а зрачки расширены. Так много времени прошло с тех пор, как у Баки был стояк из-за Стива меж его ног. Он еще в Бухаресте мечтал об этом, до и после того, как вспомнил, что Роджерс нечто большее, чем просто Капитан Америка. Он хочет так сильно, что голова кружится. Но это его так же и пугает, ведь Стив единственный, кто может разгадать систему его контроля. Он за пару прикосновений и слов может сломать эту систему к чертям, и Баки любит это. Его пробивает дрожью, он едва поднимает голову и приподнимается сам: - Я хочу тебя, - озвучивает он долго спящую необходимость. Кажется, именно этого и добивалась его терапевт. Не прерывая зрительный контакт, он ведет ладонью по голой груди Стива, с наслаждением чувствуя, как мышцы напрягаются под его прикосновениями, и наконец касается твердой выпуклости. Натянутая ткань боксеров на члене липкая и влажная. Стив дрожит, его веки мгновенно тяжелеют, но он все же толкает Баки обратно. Тот прижимает свой язык к зубам, а секундой позже уже облизывает им губы. Роджерс следит за этим действием жадным взглядом хищника. - Я хочу тебя, - повторяет он уже более уверенно, поглаживая член по всей длине и ныряя ладонью под боксеры, сжимая яйца. Поглаживает их, слушая, как Стив грубо и хрипло стонет его имя. Баки повторяет это, кружит пальцами над головкой, опуская крайнюю плоть и размазывая предэякулят по налитому стволу. Ободренный той силой, что он смог показать парню, Баки позволяет себе хотеть. Он хочет его внутри себя. - Я хочу, чтобы ты трахнул меня, - эти слова посылают дрожь по позвоночнику, которая останавливается внизу живота и заставляет его собственный член дернуться в боксерах, – пожалуйста. - Ты уверен? – голос Стива совсем хриплый. Подобно лошади, бьющей копытом по земле, он едва сдерживается, чтобы не дать животным инстинктам взять вверх. – Ты ведь знаешь, что не должен делать ничего, к чему не готов, Бак. - Я знаю, чего хочу, - Барнс качает головой и пальцами трет чувствительное местечко под головкой, чтобы ощутить рывок бедер Стива и подергивания его члена в своей руке. - Ты знаешь свое- Его губы изгибаются в кривой усмешке: - Да, сладкий, я знаю свое стоп-слово. Выругавшись, Стив устремляется вниз, сжимая челюсть Баки ладонью и крепко целуя его, сталкивая их зубами и языками. Джеймс стонет и подбрасывает бедра вверх, отчаянно нуждаясь в контакте. - Тсс, дорогой, дай мне секунду, - шепчет Стив ему в губы и затем отстраняется, чтобы стянуть боксеры с Баки и с себя заодно. Он снова упирается руками в кровать, не сводя взгляда с мужчины под собой, и чуть опускается вниз так, чтобы их члены соприкоснулись. Они стонут в унисон, и Стив утыкается лбом в шею Барнса. Баки хочет. - Ну же, Стиви, - шепчет, - дай это мне. Сделай мне хорошо, котенок. Он пытается вспомнить Баки Барнса до войны – человека с невероятной прытью и легкой, уверенной улыбкой. Парой сладких разговоров он мог кого угодно заполучить в постель. И это почти срабатывает. Стив сдавленно смеется и целует его, говоря: - Всегда ненавидел это прозвище. Но улыбка на губах и тяжелый член говорят об обратном. Роджерс всегда был любителем животных прозвищ и сладких словечек, а у Баки в этом большой опыт. - Мой маленький котенок, - дразнит Барнс. С затылка Стива он движет ладонью по его шее, останавливаясь на плече. Кожа здесь гладкая, мышцы большие и крепкие, сильно отличающиеся от тонких и жилистых, к которым привык Баки. – Всегда потеешь, когда волнуешься. - Ага, что же, - Стив приподнимается на одной руке и смотрит на него. Кажется, хочет что-то сказать, пару раз закрывая и открывая рот, но наконец спрашивает, - у тебя есть презерватив? - У меня есть смазка и вазелин, - отвечает Баки, подмигивая. Он делает это, потому что хочет услышать смех Стива, согревающий изнутри, а еще потому что ему нравятся воспоминания о смазке на их пальцах, шуршащих простынях и скрипящей кровати. Время в такие моменты застывает. Они используют маленькую баночку вазелина. Свет, врывающийся в комнату, играет на влажных пальцах Стива, пока Баки упирается пятками в кровать, широко раздвинув ноги. Он скулит, откидывая голову назад, локтями упирается в матрац, заставляя руки дрожать от напряжения. Раздвигает ноги еще шире, приглашает, заманивает Стива беспомощно упасть между ними. Они всегда становились беспомощны друг из-за друга, когда притягивались, подчиняясь собственному закону гравитации. Давным-давно мама Баки говорила: "Любовь – это сила мощнее природы. Ты рожден с любовью. Она выдерживает все бедствия, выдерживает время. Она выдержит и переживет все". Он и Стив… Баки с уверенностью может сказать, что они прошли испытание временем, выдержали его. Роджерс глубоко и тяжело дышит. Его зрачки темнеют и расширяются, пока он ведет чистой ладонью по внутренней стороне бедра Баки, обхватывая под коленом. Слезы на глазах Баки горят. Он не чувствовал ничего прекрасного так долго, не видел никого такого прекрасного еще дольше. Когда он смотрит на себя в зеркало, то видит оборванные края и лоскуты кожи. Видит глаза охотника, ставшего жертвой. Когда Стив стоит позади Баки и смотрит на него в зеркало, то он говорит, что это все не имеет значения. Это не важно, потому что прошлое – это прошлое, а сейчас он здесь, в настоящем. - Вставь в меня, Стив, - произносит Джеймс. Его словно прошибает током, когда он хватает запястье Стива и тянет его к себе между ног, чувствуя его член. Баки кажется, что он дрожит. Или это дрожит Стив. Или началось землетрясение. Стив реагирует сразу, вставляя сначала один, а затем и второй палец в Барнса. Тот закидывает голову назад и вскрикивает, хватаясь за простыни. Ему нужен третий палец, нужен член Стива, нужно помнить, каково это – быть привязанным к этому мужчине. Стив вытаскивает пальцы и медленно входит, держа руку на колене Барнса, раскрывая его так, как открывают дверь квартиры после длительного отпуска. Его глаза широко раскрыты, а дыхание тяжелое, он смотрит вниз, на Баки, так, словно он самый лучший на свете. Это больно до тех пор, пока Стив не входит до самых яиц, начиная медленно двигаться. Джеймс сжимается, расслабляется и горит изнутри. Движения плавные из-за вазелина, и Барнс удивляется тому, как его тело помнит Роджерса даже лучше, чем он помнит самого себя. - Стив, - он делает вдох. Дразнящий тон покидает его голос, на замену ему приходит чистая необходимость. – Двигайся. Пожалуйста. И Стив выполняет просьбу. Это хорошо, так хорошо. Он забыл, что это чувствуется так, словно солнце согревает кожу до самых костей. Это чувство заставляет забыть самого себя и все свои запреты, заставляет отчаянно хвататься и просить немного больше. Больше, больше. Член внутри него тяжелый, а грудь под ладонями твердая. Стив давится воздухом и выдыхает имя Баки, когда тот играется с его сосками. Баки стонет, и это звучит странно для него, но Стив стонет в ответ и утыкается носом в его шею. Барнсу нравится, когда он заставляет Стива звучать так. Его большое тело накрывает как одеяло, а напряженные и сильные руки расположены по бокам от головы. - Боже, ты звучишь так горячо, - говорит Стив, в то время как его бедра движутся вперед сильнее и сильнее. Их кожа влажная от пота и смазки, эти ощущения соединяются и рокочут внутри Баки, как гром. Барнс знает, что будет ощущать член в себе еще несколько дней, и эта мысль заставляет его снова застонать. Его ноги обернуты вокруг талии Роджерса, ладонь на его затылке, а металлической рукой он сгребает и комкает простынь. Он все еще не доверяет своей силе, когда отпускает себя. Большую часть времени он вообще не доверяет себе. - Стив, - жалобно и резко произносит он, откидывая голову и приглашая губы Стива коснуться его кадыка, направляя его голову дрожащей рукой. Засос от влажных и теплых губ вынуждает Баки чуть ли не задохнуться, а его пятки сильно вжимаются в поясницу Роджерса, - о, боже… Стив любит, когда Баки сражается со всем внутри себя. Яростно. Безрассудно, но все же каким-то образом тактически и осторожно. Баки любит Стива так, как может: с нерешительными прикосновениями и бóльшим количеством шагов назад, чем вперед, но Роджерс снова и снова повторяет ему, что чем бы это ни было - это все шаг вперед. Джеймс с трудом верит в это, с трудом верит в большинство из этих дней. - Тебе нравится? – выдыхает Стив, и Баки чуть ли не смеется, вместо ответа потянувшись к нему с небрежным поцелуем. Нравится ли ему? Да. Он не отвечает, но Стив и так знает это. Да, мне нравится это. Дай мне больше. Дай мне все. Себя, свое сердце, душу, каждую часть тебя. Его член скользит по животу Стива, размазывая теплую естественную смазку по прессу. Это сводит с ума, но все еще недостаточно. Он сжимается, и дыхание Стива дрожит, а мускулы напрягаются, когда он дергается вперед от удивления. Баки хватается за бицепсы мужчины, кусает губы сквозь улыбку и тянется рукой к заднице Стива. - Ты так чертовски прекрасен, Бак, - говорит Роджерс, волнуясь о засосе на шее Баки, ведь он исчезнет слишком быстро. – Как портрет. Стив заставляет Баки раздвинуть колени и чуть отодвигается от него, меняя позицию. Угол проникновения меняется тоже, и член попадает прямо в нужное место. Барнс ворчит, становится красным и отчаянно хныкает, царапая широкие плечи. Роджерс смотрит вниз и, боже, он прекрасен со светлыми волосами, прилипшими ко лбу, широкой ухмылкой и бессовестными глазами. Он выглядит так, как когда они были детьми, не обремененными тяжестью мира. - Прямо здесь, дорогой? – спрашивает он ласково. - Да, - наконец всхлипывает Баки. Его колени непроизвольно дрожат. Он сам трепещет, член пульсирует и буквально течет на живот, ему так сильно хочется коснуться его. Так сильно уже хочется кончить. Стив начинает трахать его сильнее, неустанно и дико вколачиваясь, и Джеймс короткими ногтями оставляет на его спине красные полосы, которые исчезнут еще до их оргазмов. Ладонями он впитывает дрожь Стива, кричит, в очередной раз откинув голову, поддаваясь бедрам Роджерса, и стонет, выливая бесконечный поток слов: - Так хорошо, Стиви, о, блять, не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся. - Ты весь мой, Бак, – голос напряжен, он близок. Баки хочет, чтобы Стив кончил в него, хочет чувствовать его горячее семя внутри и знать, что это из-за Стива. Он не заслуживает этого, но эгоистично хочет. Хочет это прекрасное ощущение солнечных лучей, огонь в животе, скручивающее возбуждение, оставляющее жар в пояснице. Он жаждет испытывать слепое вожделение и инстинктивную, дикую потребность. Он хочет кричать имя Стива, пока кончает, хочет быть хорошим. - Ты так хорош, - Стив задыхается, - в тебе так хорошо. Их лбы прижаты друг к другу, слова такие горячие и интимные, Баки быстро смаргивает слезы и кладет ладонь на щеку Стива. Они не целуются, просто дышат нос к носу, Баки жадно впитывает слова Роджерса, раздвигая ноги шире и приглашая его глубже. Но скоро – слишком скоро почему почему почему – хорошего становится слишком много, это невыносимо, этим нужно управлять, чтобы оно полностью не поглотило. Он забыл об этой интенсивности, какая она ошеломляющая. Свет ослепляет, а цвета оглушают так, как когда ему было одиннадцать. Стив по-прежнему устойчиво трахает его, заставляя голос срываться. Он не заслуживает чувствовать себя так хорошо. Он не заслуживает человека над ним и удовольствия, поющего в каждой клеточке тела. Стив над ним выглядит восхищенным. Над ним рот Стива открывается и благоговейным стоном из него тихо вылетает имя Баки. Он не заслуживает этого. Он заслуживает боли. Ему нравится это. Только посмотри на него. У него слюни текут. Ты мог бы засунуть в него электрошокер и включить его на всю, он все равно будет умолять о большем. Память подкидывает ему это так внезапно, что он дергается. Запах влажного подвала, застарелого пота, секса, пороха, и под ним – ржавый запах крови. Он плотно зажмуривает глаза. Бьющий по простате член Стива больше не приносит удовольствие. Ему еще не разрешали чувствовать удовольствие. Смотри, как он принимает это. Как гребаный чемпион, даже не жалуется. Знаешь, что? Прихвати электрошокер, Рамлоу всегда такое нравилось. Если начнет кричать – засунь ему член в рот. Он знает, что лучше не кусать. Пальцы хватаются за простыню. Он не может остановить звуки, которые каждый вырывал из его глотки, это так неправильно. Что хорошего в этом было раньше? Он должен быть тихим. Только нескольким агентам нравится, когда он шумит. Он закрывает глаза, прикусывает губу. Стив пытается доставить ему удовольствие, но это никогда не было его удовольствием. Только для других. Он кончает только тогда и потому, что этого хотят другие – обычная тактика унижения. Стив трахает его быстро, так, как сам Баки любил тогда, когда секс был забавой, но сейчас он не может перестать задыхаться. Не может сдержать тихий звук, который вырывается с дыханием и становится неестественным: - Сделай мне больно. Комната погружается в тишину. Кажется, он даже может слышать, как здание медленно оседает и скрипит. Стив замедляется и останавливается совсем, не выходит, но отстраняется так, что Баки теперь может разогнуться. Он не видит ничего перед собой и не понимает, что происходит, потому что его глаза по-прежнему закрыты. Он открывает их и видит нечитаемое выражение лица Роджерса. Однако прожив с ним жизнь, он знает, что тот обеспокоен, но доверяет Баки достаточно, чтобы ничего не говорить. Барнс ценит это. - Бак, - мягко произносит Стив. Слишком нежно. Баки качает головой, чувствуя дрожь с теплом по всему телу, прежде чем снова начинает задыхаться. Это чувство тяжелым грузом поселилось в его животе. Ему больно, так сильно больно, что кажется, будто это ощущение ползает под его кожей. Словно он может сейчас посмотреть вниз и увидеть, как боль ярко-красной лозой прокладывает себе путь по всему его телу. - Пожалуйста, - просит он в отчаянии, надеясь, что его взгляд достаточно умоляющий. – Ударь меня. Стив. Пожалуйста. Мне нужно это. Стив страдальчески смотрит на него: - Баки - - Пожалуйста. Стив колеблется. Баки не винит его: эту просьбу трудно исполнить, особенно если не делал этого раньше. Но порядка можно добиться только болью – ГИДРА научила его этому. Они никогда не были скупы на наказания, никогда не боялись держать его в узде. Он не заслуживает ощущения солнечных лучей и тепла любви в сердце. Все, что он знает – лед, смерть и боль, и ему нужно напоминать об этом. И хотя сейчас он снова похож на Баки, он все же многие десятилетия был Активом и не может просто так скинуть эту кожу. Кем он вообще себя возомнил, пытаясь получить удовольствие от секса? Джеймс смотрит наверх, Стив – вниз. Он жует нижнюю губу, взгляд расфокусирован, но затем снова цепляется за Баки. Умоляющий. Барнс кивает. Сердце быстрее бьется в груди. - Пожалуйста, Стив, - и напряженно добавляет, - сделай это. - Ты - ? - Да. Момент нерешительности. Баки тихо выдыхает и поворачивает голову, подставляя щеку. Просит без слов, как его и учили. Накажи меня. Он смотрит на Стива круглыми глазами, затем переводит взгляд на его руку, которой он держит свой вес. Стив отрывает ее от кровати, проследив за взглядом Барнса. Это происходит как в замедленной съемке – Баки задерживает дыхание и закрывает глаза в предчувствии. Его кожа уже зудит, ожидая пощечину. Наэлектризовано. Да. Да, пожалуйста, просто дайте ему - Стив дает ему пощёчину не со всей своей силой, но этого достаточно для того, чтобы одна сторона лица прижалась к подушке. Ему не хватает дыхания. Кожа горячо расцветает тупой, пульсирующей болью и на одну блаженную секунду Баки становится хорошо. На одну секунду он чувствует контроль и из-за этого упускает момент, когда вспышка воспоминаний возвращается. Она ставит его на место и напоминает, что он не заслуживает ничего хорошего. Затем – реальность – жалящая отметина на щеке. Головокружительная тяжесть Стива внутри него. Его короткие, дрожащие вздохи. В комнате сейчас такая же атмосфера, как в зале ожидания в больнице. Затем – вместо Стива - ГИДРА. Рамлоу. Пирс. Роллинс. Бесчисленные, безымянные, безликие врачи и агенты, которые касались его, причиняли боль, держали на коротком поводке и пытали электрошокерами. Они отобрали его имя, забрали жизнь, желание жить. Отобрали все, чем он был и чем хотел бы стать. Стив не такой человек. Никогда не был таким. Он не причинял ему боль, так настоящий ли Стив сейчас рядом с ним? Он вернулся в кресло? На стол? Эта реальность - подделка? - Баки? – голос разрезает плотный туман, но все равно звучит издалека. – Бак, ты – - Убирайся, - его грудь словно в тисках, дышать трудно, воздуха не хватает. Он толкает Стива в грудь, но его руки трясущиеся и слабые, а комната вокруг кружится. У него есть стоп-слово, но он не помнит его, он не помнит ничего, кроме тяжелого и скручивающего тока, проходящего по телу. Сейчас он чувствует себя также. Должно быть, он провалил эксперимент, и они твердят ему не пытаться сопротивляться, говорят, что он заслуживает этого. - Бак, - Стив шевелится, и его член сдвигается внутри Баки, пронзая тело болью. - Остановись! – кричит он пронзительно, и Стив выходит из него, отползая назад. Тяжесть внутри исчезает. Он подтягивает ноги под себя, стараясь уменьшиться в размере, чтобы было меньше мест для неизбежных ударов, ведь он снова облажался – ослушался и заговорил. Он не плачет, хотя на щеках что-то соленое. Оружия не плачут. Активы не плачут. Его дрожащие вздохи превращаются в невнятное бормотание: - Остановить, - повторяет снова и снова. - Баки, о, Иисусе, Баки, мне так жаль, я подумал... ты сказал мне - - Не делай мне больно, - его голос тихий и ничего не выражает, так его учили разговаривать. Он не повышает тон, не показывает никаких эмоций, не смотрит на Стива – прямой зрительный контакт принесет лишь еще больше боли. Ему снова и снова говорили, что нужно учиться. Он не сильно тянет себя за волосы, чувствуя неприятный осадок: - Мне жаль. Я сделаю все лучше в следующий раз, мне жаль. - Блять. Баки, это я, Стив, никто не собирается причинять тебе боль. Он хочет ответить, что слишком поздно, но слова изнурительны. Он просто хочет получить свое наказание – хлыст, кресло, ну или что они применят сегодня, чтобы поставить его на место. В ГИДРЕ нет места для ошибок, не следующих приказу, только не после всего, что они сделали, чтобы создать Солдата. Мы дали тебе жизнь, говорили они, пока он, прикрепленный наручниками, голый висел под потолком в букере, со следами на плечах от хлыста и множеством ожогов по всему телу. Эти следы отвлекали от каждого перелома и надреза. Мы дали тебе вторую жизнь, чтобы ты мог совершать великие дела. Ты должен быть благодарен нам за это. Чтобы молчать, он кусает рот изнутри, и говорит, как хорошее оружие, сплевывая кровь на пол, - спасибо вам. Спасибо, что дали мне жизнь, – повторяет он, прежде чем они закрепляют его в кресле и суют каппу в рот, чтобы он не смог кричать. Отметины от хлыста сочатся кровью, она стекает вниз по коже. - Пожалуйста, Баки, просто поговори со мной. Скажи что-нибудь. Он смотрит вверх. Глаза Стива красные, влажные и широко раскрыты. Он слышит голоса так близко, словно они в комнате с ним, говорят, пока он лежит на полу, пропитанный запахами полдюжины людей. Порядок через боль, Солдат. Порядок через боль. - Пожалуйста, - глухие согласные легко сходят с его языка, но это не его родной язык, - я не лучше. Извините. Стив проклинает все на свете такими словами, каких Баки не слышал с начала войны. Он вспоминает холодные ночи в окопах, разочарованный голос Стива, когда во время миссии что-то шло не так, падающие вокруг них снаряды и тяжелая винтовка на спине. Как ГИДРА не добралась до этого? Конечно, они не могут залезть так глубоко в мысли… А теперь скажи: спасибо, что использовали меня. Спасибо, что использовали меня. - Я такой тупой, черт подери, - со злостью произносит Стив. – Сэм говорил мне не… послушай меня, Баки, ты в безопасности. Ты в порядке. ГИДРЫ здесь нет. Сейчас 2016 и мы живем вместе в Нью-Йорке. Только ты и я, приятель. Я не твой манипулятор, я твой… – трудно понять. Он говорит на гаэльском языке, которому его научила мать. Это раздражает Баки, ведь Стив говорит на нем, когда чем-то огорчен из-за него. – Черт возьми, Баки, я люблю тебя. На этот раз он не облажается. Иллюзорный Стивен Грант Роджерс выглядит реальным, слишком реальным, но это не он. Они уже проделывали этот трюк однажды. Никто никогда не любил и не полюбит его. Оружия не заслуживают любви. Его верность ГИДРЕ непоколебима, сейчас он должен сказать что-то, чтобы избежать повторения боли. Иллюзорный Стивен Грант Роджерс выглядит так, будто его вот-вот стошнит, он напуган. Может, если сейчас он все сделает правильно, его отправят обратно в камеру, во всепоглощающий холод. Там нет боли, кроме первых секунд жжения из-за заморозки. Он сглатывает, сталкивается взглядом с иллюзией и говорит то, что знает, то, что они хотят услышать: - Я готов отвечать. Иллюзия плачет. Это что-то новенькое. Он не уверен, что понимает, а потому наклоняет голову и смотрит пустым взглядом. Иллюзорный человек обнажен и уязвим, но, кажется, не беспокоится об этом. Кажется, он не пытается скрыть свои эмоции, но это лишь делает его слабым. Очень слабым. Легкая мишень. Но у него не было приказа, никто не сказал ему… Или, может, это цель наказания? Сам он тоже обнажен, но давно понял, что это не является недостатком. Его руки знают бесчисленное множество способов убить кого-то, но вот чего он не понимает, так это того, почему они с иллюзорным мужчиной оба голые. Он повторяет фразу в соответствии с требованиями его хозяев, демонстрируя свою верность. Он ждет, что комната исчезнет и что проекция Стивена Гранта Роджерса растает, моргает несколько раз, но ничего не меняется. Комната все та же, и человек тот же. Путаница превращается в страх, который он тут же пытается унять. Из-за страха ему будет больно, когда наручники защелкнутся на запястьях. Иллюзия все еще плачет, мокрые дорожки бегут вниз по лицу. Говорит: - Баки, - повторяет, - Бак. Ну же, пожалуйста, пожалуйста, приди в себя. Послушай меня. Ты - Джеймс Бьюкенен Барнс. Ты родился десятого марта 1917 года, сейчас 2016, и ты со мной, не в ГИДРЕ. Пожалуйста. Посмотри на меня. Нет. Нет, это не правда. Ты – Актив. Собственность ГИДРЫ. У тебя нет имени, нет прошлого и нет будущего. Он лжет тебе. - Бак – - Заткнись, - говорит он, качая головой. В глазах и в голове пульсирует боль, она все усиливается. Ничто из этого не правда, не может быть правдой. Он хочет, чтобы его наказали, чтобы весь этот мираж исчез. - Бак, просто посмотри на меня. Я настоящий, я здесь, я никуда не уйду, приятель. До конца, помнишь? Воспоминание возвращается яркими вспышками – Нью-Йорка уже нет, но есть ладонь на хрупком плече. Те же голубые глаза на узком лице, затемненном от боли. Те же глаза сейчас с болью смотрят на него. Я с тобой до конца – Хеликерриер рушится под ними. Его слабая живая рука сжимает боевую форму, сильная металлическая поднята, кулак сжат, пластины жужжат, пока он снова и снова поднимает и опускает руку. Он готов убить, готов завершить миссию “Стивен Грант Роджерс, Капитан, угроза для ГИДРЫ и безопасности мира”. Снова то же лицо, побитое, в синяках и крови, снова те же светлые волосы. Блестящие глаза без страха смотрят на него. Кровь на губах, кровь на зубах, кровь на давних словах, которые ломают барьер. Ведь я с тобой до конца – Эта боль хуже пощечины, сильнее вспышки первоначальных воспоминаний. Он смутно осознает происходящее, проводит пальцами сквозь волосы, закрывает ладонями уши и подтягивает колени выше, скрючившись. Пытается уменьшиться, потому что он просто не может быть обоими людьми сразу. Если – - Сержант Джеймс Барнс, сто седьмой – - Он лжет – - Я буду ждать тебя – - Не сопротивляйся, будет только больнее. Ты забыл, что ты здесь для нас? Забыл, что ты наш? Баки, вернись ко мне. Я не знаю, что делать, пожалуйста, просто вернись ко мне – Он кричит о своей миссии на разрушающемся хеликериерре: Стив Роджерс, Стив Роджерс – - Стив Роджерс. Это я, Бак. Это Стив. Он будто снова выбирается из Потомака с вывихнутым плечом, стряхивая с себя воду как собака. Снова будто прокладывает себе путь на поверхность, используя только протез. Это как возрождение и очищение от всех грехов. Он борется с мутной водой, которая пытается забрать его вместе с весом бесчувственного тела. Первое, что он понимает – его трясет. Через некоторое время он осознает самого себя: свою руку из живой плоти и шевелящиеся пальцы. Неконтролируемая дрожь пронизывает его так же, как когда его вытаскивали из криокамеры. Он по-прежнему голый. Стив тоже. На его щеках дорожки слез, и, когда Баки подносит дрожащую руку к своему лицу, то чувствует то же самое. - Стив? – хрипит он. – Ты настоящий? На лице Роджерса жуткая смесь из отчаяния, печали и гнева, он пытается совладать с собой и говорит: - Да, я - я настоящий, Бак. Я здесь, обещаю. Джеймс едва держится, чтобы не зарыдать от облегчения. Однажды они заставили его сделать это, показав отчеты о крушении Валькирии. Все-таки разум под принуждением - невероятно странная штука. Это горе скручивает живот и оставляет дыру таких размеров, о каких и подумать нельзя. Баки никогда не забудет то чувство. - Мне жаль, - произносит он, закрывая глаза, - прости, я не должен был просить тебя об этом. Я не – не знал, что это произойдет. - Эй, нет, - кровать поскрипывает, когда Стив двигается ближе и медленно поднимает голову Баки за подбородок. – Это не твоя вина, Бак. Ничего из этого. - Я попросил тебя ударить меня. - Ты был в отчаянии, - Стив, надо отдать ему должное, лишь слегла вздрагивает. - Но я все равно не должен был просить об этом. - Тогда почему не сказал свое стоп-слово? Прежде чем попросить меня – Ударь меня. Сделай мне больно. Баки пожимает плечами. Он не хочет говорить Стиву о том, что не мог вспомнить свое стоп-слово. Хотя должен сказать. - Может, не готов, - произносит он вместо этого и чувствует, как стыд разливается внутри. Не готов к чему-то такому простому, как секс. Такому, что они делали много раз еще до войны. Пока он мысленно перечисляет все способы пыток, которые совершались над ним, Стив выходит из комнаты, а возвращается уже с запахом мятных конфеток, который отдаленно напоминает запах блевотины. Баки приходится терпеть свою слабость и сейчас он понимает, что ГИДРА не сделала ничего, кроме как использовала его в качестве антистрессовой игрушки для своих агентов. И, может, если бы он продолжил ею быть, то не сидел бы сейчас слабый и дрожащий из-за самого страшного воспоминания со времен возвращения в Нью-Йорк. Может, Стив должен знать обо всем этом, а может и нет. Потому что Баки не уверен, что выдержит взгляд Роджерса, когда тот узнает, о чем он думает. - Я просто снова хочу быть нормальным, - начинает Барнс, - ты понятия не имеешь, насколько сильно я этого хочу. И тот факт, что я даже не могу заняться сексом со своим парнем, это просто – Баки не заканчивает фразу, сжимая ладонь в кулак. Стив незамедлительно накрывает его своей рукой. - Я понимаю, - говорит Стив. Баки пялится на его широкую ладонь, бледная кожа покрывает костяшки ладони Баки так же, как снег покрывает горные вершины. – Я так же сильно хочу быть нормальным, как и ты. Но факт в том, что мы никогда не станем прежними. Все, что мы можем, это работать над тем, что есть у нас сейчас. Мы есть друг у друга и этого более, чем достаточно. - Ты знаешь, что я сломлен, Стив, - Баки не смотрит на него. - Это не остановит меня. - Я мог убить тебя. Стив берет подбородок Баки и заставляет его поднять голову. Его глаза полны решимости, в них сталь. Этот взгляд напоминает Барнсу о Бруклине и о войне. - Я бы предпочел уйти, если бы это было глупым геройским сражением, - говорит Стив. – Все всегда начинается и заканчивается на нас, Баки. Ты знаешь, что это звездами предначертано, все дело в нас. - Ты ведь не имел это в виду, - Баки оборачивает левую ладонь вокруг запястья Стива. И если его пальцы дрожат – пусть. - Вообще-то, да, - голос Роджерса тверд, но в его глазах блестят слезы. – Отрицай сколько хочешь, но ты должен знать, что теперь застрял со мной. - Уже почти столетие, придурок, - Баки закатывает глаза, Стив коротко смеется. - Помнишь, как мы говорили о взрослении? Баки помнит. Взросление для них означало как-то пережить все болезни и нищету Стива. - Это когда мы хотели дожить до почтенных тридцати-тридцати пяти при большом везении? – он не говорит о том, что Стиву невероятно повезло, что он дожил и до двадцати пяти. Без Стива жизнь не была бы жизнью. Роджерс приближается достаточно медленно для того, чтобы дать Баки шанс отстраниться, если тот захочет. Он наклоняется и касается лбом его лба, рукой зарываясь в его волосы, встречаясь с ним взглядом и криво улыбается: - И сейчас мы здесь. Они молча смотрят друг на друга. Каким-то невероятным образом из-за интимности момента не чувствуется холодный воздух от вентилятора, достающий до их обнаженной кожи. У Стива в глазах всегда была эта сила, яркость, как говорил сам Баки: “Это как искать все пути к твоей душе”. И как сказала бы Сара Роджерс: “Глаза художника, глаза потрепанной души”. - Ты не обязан говорить мне, - наконец произносит Стив, - можешь рассказать своему терапевту. Или Сэму. Ты не обязан проходить через это один, Бак, у тебя лучшая система поддержки в мире. - Я хочу рассказать тебе, Стив. И расскажу. Но они... они делали столько вещей, намного больше, чем я могу рассказать. Челюсть Стива сжимается, и он чуть отстраняется. Джеймс напоминает себе, что этот гнев направлен на ГИДРУ, а не на него самого. Его учили падать на колени и подчиняться, не вызывая ярость, и эта часть всегда будет в нем. - Но я бы снова хотел попытаться заняться с тобой сексом. Стив целует его, крепко прижимая к себе, поддерживая одной рукой, пока другая все еще в волосах Баки. Стив не относится к нему с осторожностью, как с оружием. Он обращается с ним как любовник, лучший друг, партнер. Баки едва помнил, какого это, быть таким же. Стив чувствует неуверенность Барнса и хочет отстраниться, как его тут же останавливает металлическая рука на затылке. Баки притягивает его ближе, открывая рот и сталкивая их языки. Он говорит я люблю тебя всеми возможными способами, потому что слова все еще застревают в горле. Они мягко падают назад, и Стив ведет носом по его лицу, прежде чем они касаются лбами. - У нас есть столько времени, сколько нужно, - шепчет он, - расскажешь ты мне или нет, ты – это ты. Баки думает, что в конце концов расскажет. Он не знает, что сказать сейчас, а потому произносит: - Спасибо. - Я люблю тебя, - говорит Стив, не ожидая ничего взамен.