Вечность длиною в год

Сентябрь, 03 — Кирилл, как начало нового учебного года? "Хреново", — мысль зарождается и мгновенно гаснет, так и не озвученная. Если мне назначат очередной курс антидепрессантов, я просто не переживу. Под их воздействием я напоминаю овощ, единственной целью которого остается считать фиолетовые розочки на обоях в собственной комнате. — Хорошо, — пожимаю плечами и снова перевожу взгляд за окно. Дождь идет, барабаня по стеклу. Меня неумолимо клонит в сон: возможно, я просто отвык от школьных нагрузок за каникулы, а может, это из-за стандартных вопросов моего психолога. Интересно, она понимает, что я лгу? Хотя какое ей дело. Она спрашивает — я отвечаю. Все счастливы. — Устаешь? — Как всегда, — она поправляет указательным пальцем очки на переносице и отводит взгляд. Интересно, часто ли она просит Бога, чтобы я уже сдох поскорее? Я явно не "сахарный" пациент. — Отношения с одноклассниками складываются? — Как всегда, — я устал. Хочу домой. И почему она сегодня так долго держит меня? Последний раз такое было четыре месяца назад. В тот день пришли очередные анализы и "честь" сообщить "приятную" новость выпала именно Анне Аркадьевне, как специалисту по душевным терзаниям. Я помню, как неумело она пыталась говорить медицинскими терминами, поясняя, что вирус чрезмерно активировался в последнее время, разрушая критическое количество Т-лимфоцитов. Это значило, что болезнь перешла в последнюю стадию. СПИД. Я как-то рассеянно осознавал тогда, что передо мной больше не маячит иллюзорная перспектива прожить еще лет "этак двадцать", как меня уверяли доктора. В тот день меня поставили в начало туннеля, к концу которого я приближался день изо дня. Что же могло произойти сегодня? — То есть ты, как обычно, ни с кем не общаешься? — вопрос отрывает от размышлений и заставляет нервно сглотнуть. Ненавижу, когда приходится вдаваться в подробности. — Нет. Они мне неинтересны. Я неинтересен им. Очень удачное стечение обстоятельств. — Кирилл, а что это за кукла у тебя? — Анна Аркадьевна переводит взгляд на Мэри. Честно говоря, я хотел сделать ее с кровавыми потеками по всему телу и паклей черных волос, как у девочки из фильма "Звонок", но получилась у меня обычная тряпичная кукла. Чем-то она напоминает игрушки крестьянских детей во времена царской России: стянутое нитками своеобразное тело из черной почему-то ткани и одетые на все это безобразие такие же черные лоскуты, имитирующие платье. — Просто кукла, — не скажу же я, что именно это самодельное недоразумение заменяет мне общение со сверстниками? Мне сразу же припишут почетный диагноз "шизофрения" и отправят доживать в психбольницу. — Ясно. Ладно, Кирилл, я вижу, ты устал. На сегодня закончим. Помни, ты можешь звонить мне в любое время, — Анна Аркадьевна растягивает губы в неестественной улыбке и указывает рукой на дверь. Дважды мне повторять не приходится. *** Часы показывают восемь вечера, хотя мой организм упорно убеждает меня, что уже глубокая ночь. Веки наливаются свинцом, хоть спички вставляй, но я упорно пытаюсь дописать это треклятое сочинение по русскому языку. Тема "как я провел свои летние каникулы?" всегда становится для меня экзаменом на творческий потенциал, ведь сколько умений приходится вложить, чтобы описать поездки на море и прекрасные достопримечательности городов, в которых я никогда не был. На море я, увы, тоже не был. Поэтому оно у меня всегда синее и соленое, соленое и синее. Сложно подбирать эпитеты относительно того, о чем не имеешь представления. По сути, школа мне не нужна. Пять лет назад, когда диагноз ВИЧ подтвердился, мама все же настояла на продолжении моего обучения. Тогда она была еще энергичной и волевой, верила, что я доживу если не до старости, то хотя бы до глубокой зрелости. Знаю, что оставлять меня в школе не особо хотели, но благо законодательство обязует давать возможность таким, как я, существовать в социуме. Исходя из тех же законов, о том, что я неизлечимо болен, знали только директор и школьная медсестра, которые не имели права посвящать в подробности моего состояния никого, даже учителей. Это сейчас уже все фантазии рассеялись, растаяли, как сладкие кристаллики сахара в теплой воде. Мама больше не обманывала себя, не замазывала синяки под глазами тональным кремом и не красила волосы, в которых с каждым днем становилось все больше серебряных прядей. Меня, правда, еще пыталась обнадежить, но все слова были горькими, как полынь. Обман всегда горький. — Кирюша, лекарство и спать, — она всегда входит без стука. Какой смысл, если в любой момент я могу потерять сознание или скрючиться на полу в собственной блевотине? — Мама, еще десять минут. Мне сочинение нужно дописать. — Ох, зачем оно тебе надо? Все равно тройку поставят, — мама старается, чтобы это прозвучало шутливо. Получается обидно. Я действительно не ловлю звезд в учебе, но ведь стараюсь. Правда, зачем? Иногда я напоминаю себе белку: тоже бегаю по кругу без какого-либо смысла. — Мам... — Кирюша, ты что, забыл о режиме? Давай, дорогой, лекарство и в постель, — сейчас у нее глаза пустые. Иногда мне кажется, что я еще увижу ее безумной. Сколько человек может держать удар? Сколько может терять, пока не лишится рассудка и смысла жить? Я не знаю. — Хорошо, мама. Как скажешь. Я быстро глотаю разноцветные таблетки и, закрыв тетрадь, ложусь в постель. Мама целует меня в лоб. У нее холодные губы. Или просто у меня жар. — Спи, дорогой. Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — это наша традиция. Если я умру во сне, последнее, что мы сказали друг другу, будет именно признание в любви. Пафосно, черт подери, но ей так будет проще. *** Утро начинается стандартно: я стою на коленях, сжимая пальцы на белом фаянсе унитаза, и сплевываю слюну всякий раз, когда меня скручивает рвотный позыв. К счастью, желудок пуст, но это пока. В последнее время меня тошнит постоянно, за лето я похудел еще на пять килограмм. Первого сентября я слышал, как одноклассники шушукались за моей спиной. Некоторые утверждали, что у меня анорексия, потом Славик Соколов предположил, что это, наверное, глисты, и громко заржал. Обидно не было. Тогда у меня адски болела голова, и все усилия были направлены на то, чтобы не сорваться на визг фальцетом, в ожидании действия обезболивающего. Я весь покрылся холодным потом, но наконец-то становится легче, и я, держась за бортик ванной, медленно встаю на ноги. Чищу зубы, умываюсь теплой водой, укладываю учебники и бережно помещаю в рюкзак Мэри. Спустя полчаса, сжевав завтрак, в основном состоящий из биологических добавок и комплекса витаминов, я наконец-то направляюсь в школу, которая, благо, находится в пяти минутах ходьбы от дома. Знаю, что мама провожает меня грустным взглядом из окна кухни. Она, наверное, считает, что мне лучше оставаться дома. На самом деле нет места, где мне хорошо. Смерть в любом случае дышит мне в затылок и оставляет когтями кровавые борозды на моих плечах.