Одинокое сердце вселенной

      У каждого должен быть свой оплот безопасности.       Великая ценность, когда ты можешь вечером куда-то вернуться, и еще важнее она становится, если в этом месте тебя кто-то ждет. Тогда весь день греет чувство, что посреди огромного и зачастую равнодушного мира есть крошечный островок безбрежного спокойствия, прокладывающего тебе путь теплым свечением домашних огней. Если тебя где-то ждут, то даже в самую суровую стужу на душе не будет холодно. Ты приближаешься к дому, подобно маяку, горящему посреди темноты мягким светом окон, еще на пороге тебя охватывает уютный запах, смешанный с ароматными нотками готового ужина. Ты раздеваешься и бежишь в ванную, подставляешь руки под стремительный поток с шумом обрушивающейся в раковину горячей воды, чувствуя, как по коже вместе с мурашками расползается жар. Из кухни доносятся голоса твоих родных, приглушенно бурчит телевизор, а на улице уже начал накрапывать дождь, лениво отстукивая мерную дробь по стеклу и карнизу. Ты садишься за стол, делая по неосторожности большой глоток еще слишком горячего чая, отчего на мгновение кривишься и неловко фыркаешь. Ты дома.       Что такое для тебя дом? Светлое место, где ты чувствуешь себя в безопасности? Уютный уголок, в котором ты обрел свой приют и покой, где проводишь время за любимыми занятиями или далеко не такими приятными, но все-таки необходимыми? Место, где тебя любят и ждут? Где тебя принимают, заботятся о тебе и поддерживают? Или же крошечное царство одинокого человека, в котором тебя не потревожит ничто, кроме твоих собственных фантазий и грез? А может быть, для тебя дом – воплощение всех твоих кошмаров? Ад, в котором тебя ожидают лишь унижения и боль, смешанные с голодом и частыми побоями? Твоя личная пыточная яма, где стирается время, оставляя единственно желание исчезнуть. Нет, не умереть, а именно исчезнуть, раствориться в небытии, куда канут так же и все твои воспоминания, вся тоска и боль. Где больше не будет ошеломляющего и всепоглощающего одиночества.       Нацумэ Такаши в свои неполных восемь лет успел узнать все эти дома.       Мама его умерла вскоре после родов, он ее совсем не помнил, а дом первые годы его жизни ассоциировался с заботой отца, его открытой улыбкой и искристым смехом. Позже Такаши узнал, про такой смех часто говорят – васильковый. Детские воспоминания почти стерлись из памяти, оставшись размытыми, но очень светлыми образами, воздушным запахом красно-розовых цветов в саду и ласковым прикосновением широкой ладони отца к вечно встрепанным волосам мальчика. Безмятежный перезвон музыки ветра, задорно переливающейся яркими радужными всполохами в лучах закатного забвения. Мир для Такаши был полон солнечных лучей, восхищения и свободного дыхания.       Пока в один момент с пронзительным визгом тормозов родная и безопасная для него вселенная не разбилась о покорежившийся бампер мчащегося автомобиля, чей водитель влетел на тротуар и сбил отца Нацумэ. Об этом мальчик осознанно старался не вспоминать, но болезненно-белые стены больницы порой пробивались в его кошмары, прорезая сны подобно искривленным лезвиям ножа, только режущего не плоть, а хрупкую душу ребенка. Душу, в которой некогда безжалостно разбили надежду, что сейчас эти незнакомые люди, о чем-то беспокойно переговаривающиеся, весело засмеются и скажут, что все было неудачной шуткой, а папа выйдет из страшной, залитой мертвенно-голубым светом комнаты, и погрозит им пальцем за такие розыгрыши, а после присядет на колени и прижмет к себе Нацумэ. Обнимет крепко-крепко, так что вмиг развеются все тревоги, как и скребущая боль где-то в груди.       Но светлые чудеса бывают только на страницах пыльных книг.       Отец Нацумэ не пережил операцию. Но тогда мальчик еще не понимал, что произошло и что значит быть ребенком в мире взрослых, где твои чувства – всего лишь глупость и назойливая чушь, которая не имеет ни малейшей цены, до которой никому нет дела и которую никогда не берут в расчет, полагая, что всегда и во всем разбираются лучше тебя. Вскоре после этого дня свет из жизни мальчика исчез, померкнув в раздражении окружающих его людей, облаченных в строгие черные костюмы, снующих по некогда священному для него их с отцом небольшому дому, ворчащих и всем недовольных. Казалось, Нацумэ слышал их слова точно наяву даже спустя много лет со дня похорон отца.       – Мы уже слишком старые, каково нам будет за маленьким ребенком следить?       – Ар, ты опять за свое, – прервал пожилого человека парень с гладко зачесанными назад угольно-черными волосами. От него пахло сигаретами и резким парфюмом. – Я знаю, все у тебя упирается в деньги, старый скряга!       – А вот это тут совсем не при чем! – раздраженно выдыхает мужчина. – Мне его жаль, но ему будет лучше у вас.       – У нас маленький ребенок, ты хоть думаешь, какие это проблемы?! Зачем нам…       – Простите, мы все понимаем, – робко вклинилась его супруга, – но все же…       Разговоры пронизывали все комнаты, смешиваясь с запахом чужих тел и табачным дымом, который оседал на чистые стены невидимой пылью, как едкие слова впитывались в ковровое покрытие и бумажные перегородки. Нацумэ, стискивая в дрожащих руках игрушечного кота, сидел на стуле, сжимаясь все сильнее в комочек и мечтая слиться с предметом мебели, чтобы не слышать как все безликие люди вокруг отстраненно и цинично обсуждают гибель его отца и будущее самого мальчика.       Вдалеке с визгом промчался мотоциклист, и Нацумэ вздрогнул, выдернутый из вновь одолевших, еще кажущихся такими свежими воспоминаний. Уже стемнело и стало достаточно прохладно, однако Нацумэ не торопился домой. В то место, которое с прошлого месяца считается его новым домом. Он боялся. Теперь слово «дом» окрасилось для мальчика в мрачные тошнотворно-грязные тона. Он не хотел туда возвращаться. Замызганный и пропавший дешевыми благовониями и плесенью тот затягивал разум мальчика в еще более густую тьму, нежели та, в которой он находился со дня смерти отца. Есть дома было всегда практически нечего, а в его стенах извечно царил полумрак, в котором жила новая опекун, женщина неопределенного возраста с неизменно растрепанными длинными волосами тускло-черного цвета и выкрашенными ядовито-малиновой помадой тонкими губами. Она постоянно была чем-то недовольна и с особой страстью вымещала свои гнев и раздражение на мальчике, цепляясь к нему по каждому поводу и разжигая скандал из любой мелочи.       Поэтому Нацумэ соврал, что в школе у них ввели дополнительные занятия, и теперь бродил по холодным улицам, безучастно взирающим на него темными равнодушными проемами окон. Опекун не интересовалась его школьной жизнью и была лишь довольна, что ее «приемыш», как она часто называла мальчика, не путается под ногами. Однако Такаши понимал: скоро она осознает, что почти не остается времени сыпать на него угрозами и брызгать слюной в приступах гневного, доходящего до собачей хрипоты крика. И тогда его ложь раскроется. Нацумэ зябко поежился, думая, что в таком случае опекун ему наговорит. Вероятно, он проведет несколько дней совсем без еды, а может, его и побьют. Или запрут в тесной коморке, притаившейся под хлипкой лестницей, ведущей на чердак.       Этого Такаши боялся сильнее побоев и криков, потому что там, во мраке кладовой жило… Наверное, об этом не стоит думать, ведь он решил, что теперь будет нормальным. Вот только… возможно ли это? Вздрогнув, когда в кустах что-то зашевелилось, Нацумэ вскочил на ноги и, опустив голову вниз, спешно побрел в сторону дома, в который раз думая, почему все это происходит именно с ним. Почему среди стольких людей он получил глаза, способные видеть… это. Или же те, кого называли психологами, правы, и он просто все себе придумал? Но как же так? Ведь этот страх реален, боль от их прикосновений реальна. А кроме боли эти создания, что зачастую называют екаями, духами, дарить не умеют.       Как и оно.       Первый раз Такаши опекун заперла в кладовой спустя пару дней после его переезда к ней. Тогда он и встретил «это». Существо, которое поначалу принял за тряпку, прибитую к стене, однако почувствовав его присутствие, оно издало заинтересованное бульканье и дернулось, пытаясь то ли коснуться, то ли обнюхать мальчика. Нацумэ кричал и бил кулаками в стену, молил помочь и выпустить его. Обещал стать хорошим и послушным, сделать все, что от него попросят, плакал и снова кричал, пока силы не оставили его, позволяя отчаянию и страху трепетом сковать тело. Глухо всхлипывая, Такаши продолжал звать опекуна, маму и отца. Звал, неистово веря, что вот-вот мрак рассеется и дверь распахнется, а его примут в бережные объятия, которые защитят от всех ужасов и спасут из ледяных объятий одиночества. Такаши звал, долго и горячо, он взывал к тем, кто должен быть сильнее.       Но никто не откликнулся.       Тогда существо, подобно вязкому паразиту, похожему на мокрое махровое полотенце, с хлюпаньем переползло по стене ближе к мальчику, легко касаясь его, точно желало затянуть внутрь себя. Такаши испуганно всхлипнул, пытаясь переползти подальше, но помещение было крошечным, потому спустя считанные минуты существо снова приблизилось к нему. Мальчик переместился к противоположной стене, отгородившись пыльным хламом, решив, что будет передвигаться, пока существо не потеряет к нему интерес. Но, как и любого охотника, его лишь раззадорили слабые попытки ребенка защитить себя.       Вскоре мальчик устал от бессмысленной гонки, утомление и голодный желудок давали о себе знать, а существо с приглушенным урчанием подползло вплотную, влажным теплом окутывая ноги мальчика, медленно продвигаясь вверх. Такаши снова закричал, но тишина за пределами коморки осталась неподвижной, являя собой саму суть взявшей его к себе женщины – безразличную, пустую. Никто не услышит, как ни зови. Урчание превратилось в едва слышное мурлыканье, мокрым теплом достигшее груди мальчика, и медленно, неотвратимо поднимающееся к шее. Слабо дернувшись, он попытался высвободиться, но ничего не получилось. И Нацумэ сдался.       – Ты меня видишь? – донесся до мальчика сквозь пелену нахлынувших воспоминаний шипящий потусторонний голос.       Не отвечая и даже не удостоив обратившегося к нему духа ответом, Такаши сорвался с места, скрываясь в неровном свете нависших над улицей фонарей. Как они понимают, что он может их видеть? Он ведь старается не замечать, делать вид, будто всего этого нет, тогда как же екаи узнают, что он способен их видеть? Зачем пристают? Неужели нельзя взаимно не обращать друг на друга внимание? Дыхание сбилось, и мальчик остановился, с шумом втягивая морозный вечерний воздух, в котором уже чувствуется скорое приближение зимы. В конце улицы виднелись очертания знакомого дома, окна которого бледно светились электронным светом телевизора. Помедлив, Нацумэ удрученно вздохнул и поплелся по дорожке.       – Я вернулся, – робко произнес мальчик, ступая в темную прихожую, тут же сомкнувшуюся над его головой густым мраком.       Из гостиной комнаты доносилось громкое бормотание телевизора, и не став беспокоить опекуна, Такаши прошмыгнул в свою комнату на чердаке. Поначалу, узнав о существе под лестницей, он очень страшился подниматься по ступенькам и засыпать, боясь, что оно может схватить его или пробраться в комнату, однако екай не предпринимал попыток покинуть облюбованную им коморку. И мальчик потихоньку успокоился. В доме водились и другие духи: мелкие тени, снующие по углам и утаскивающие в свои неизвестные никому тайники всякий незначительный хлам из дома. Вот и сейчас едва мальчик ступил в комнату, несколько куцых теней метнулись с тонким повизгиванием, прячась в сгустившейся по углам темноте.       Переодевшись в домашнюю футболку совсем ему не по размеру, отчего подол спускался ниже колен, Нацумэ пристроил заменяющий ему портфель пакет возле кровати и опустился на постель. Комната здесь хоть и просторная, но очень грязная, заваленная старьем и ненужными вещами, скопленными прижимистой женщиной. Кроме узкой кровати и грубо прибитой к стене вешалки тут ничего больше и не было, что можно было бы назвать мебелью. Вдобавок комнату продували сквозняки, ночью здесь было неимоверно холодно, а в жаркую пору – нестерпимо душно. Окна открыть было нельзя, а почему нельзя опекун не сочла нужным объяснить. Лампу мальчику заменял небольшой фонарь, света которого хватало, чтобы утром одеться, но о долгом занятии и выполнении уроков не шло и речи. Мальчик берег заряд батареек, понимая, что новые ему не получить, а остаться без единственного источника света, когда глухая ночь смыкает над ним свои когти, смешиваясь с неясными шорохами и голосами духов, Нацумэ вовсе не желал.       С тоской бросив взгляд на обветшалую дверь, ведущую на первый этаж, Такаши взобрался на кровать, кутаясь в тонкое одеяло, которое не могло защитить от пробирающегося в комнату холода. И тем более была не способна укрыть от промозглости, пронизывающей душу. Хотелось кушать, неприятные спазмы кусали желудок, отчего мальчик никак не мог уснуть. Неуютно ворочаясь, Такаши пытался отвлечься и прислушаться к разговорам екаев, но так и не получилось разобрать их писклявых слов. Потеряв надежду уснуть, мальчик, стараясь ступать осторожно, бесшумно спустился на нижний этаж и замер возле ступеней, вслушиваясь в звуки из гостевой комнаты, откуда по-прежнему доносился единственно гомон телевизора.       В холодильнике обнаружилась только бобовая паста и пахнущий кислятиной суп, который стоял тут уже не первую неделю. Не решившись его съесть, мальчик порылся в шкафах, вытащив из глубины одного подсохшие хлебцы и два печенья в открытой упаковке. Понадеявшись, что опекун уже забыла про них, Такаши налил в стакан воды и поспешил обратно в комнату. Забравшись на кровать, он закутал замерзшие ноги в одеяло и с упоением впился зубами в чуть грубоватое печенье, оказавшееся с волшебной клубничной начинкой. Такое ему давно не приходилось пробовать. На глаза навернулись слезы. Теперь он ценил такие кажущиеся его знакомым сверстникам обыденными вещи, как еда каждый день, возможность принять горячий душ, а если повезет, даже ванну, чья-то поддержка и дружелюбный взгляд.       Глядя на своих одноклассников, Такаши понимал, насколько для тех привычны и естественны события и вещи, которые для мальчика являлись редкостью или пределом его мечтаний. Как само собой разумеющимся им казалось присутствие в их жизни семьи, терпящей все их капризы и слезные истерики. Семьи, которую они не умеют ценить. Иногда он подолгу лежал ночью в постели без сна, крепко зажмурив глаза и пытаясь воскресить в памяти уже подернутый мутной пеленой образ отца, точно, если однажды он не сможет увидеть внутренним взором его улыбку, сам исчезнет. Хотя разве не этого он и желал? Маленький ребенок, живущий с пониманием, что везде он обуза и в любой момент его могут вышвырнуть вон. Мальчик, которому в целом мире нигде нет места, и нет ни одного сердца, что могло бы своей любовью развеять горечь, сковавшую испуганную и сжавшуюся в комочек одинокую душу.       Такаши вздрогнул, заметив, как блеснули, отражая проникающий с улицы голубоватый свет, в противоположном углу глаза кого-то темного, притаившегося среди ветоши и отсыревших коробок. Опустив взгляд на покрывало, Нацумэ быстро дожевал последний кусок соленого хлебца и отпил почти половину стакана, после зарывшись под хлипкий кусок ткани с головой и плотно закрыв глаза. Мысленно он раз за разом, подобно молитве, повторял, что он нормальный, а все ужасы вокруг ему просто кажутся. Кажутся-кажутся-кажутся. Нормальный-нормальный-нормальный. Все это нереально, никаких чудовищ нет. Вот только… все чаще мальчик думал, а может статься, именно он нереален? Или остальные люди, а видимые только им одним чудовища живут в действительности? Как ему понять, что есть реальность, если его реальность существует лишь для него одного?       Может быть, он сам лишь пустой вымысел?       Но ведь он чувствует боль! Он чувствует страх, его затопляет отчаяние и скребется в душе чувство всепоглощающего одиночества. Разве не есть это доказательство того, что он настоящий? Вот только и екаи чувствуют ту же самую боль, то же отчаяние и гулкое одиночество. Они кричат, когда их ранишь, и как бы Такаши ни убеждал себя, что ненавидит духов, его сердце неприятно сжималось, когда он видел страдания иной жизни, которая для остальных людей протекала безмолвно. Однажды, когда он был в школе, с этажа выше донесся жуткий вопль, который не мог достичь миров других учеников, по-прежнему мирно корящих над своими тетрадями. Для Такаши же в тот момент казалось, рушатся его так тщательно выстроенные вокруг сознания незримые стены равнодушия. Полный мольбы и страдания вопль повторился снова, после резко оборвавшись с влажным бульканьем.       Как может быть нереальна такая боль?       Этот крик пропитал Нацумэ, впился обломанными когтями в душу, выворачивая ее наизнанку, а глаза наполнились горячими слезами, которые маленький мальчик оказался не в силах сдержать. Вскочив на ноги так, что парта с пронзительным грохотом отлетела на пол, перепугав учеников и преподавателя, бросив свои вещи, рванулся прочь из кабинета и еще долго плакал, склонившись над раковиной заброшенного туалета в отдаленной части школы. Но он не должен позволять сочувствую проникать в свою душу и мысли. Екаи – зло. Это они причина его одиночества, того… Нет. Бессмысленно обвинять других. Это только его вина. Он сам плохой, и потому люди так к нему относятся. Иначе как объяснить, что все, кто сталкивается с ним, рано или поздно начинают его ненавидеть? Если все вокруг думают о нем одно и то же, разве в таком случае они не правы?       Сегодня определенно пасмурный день. Такаши подавленно вздохнул, понимая, что не может справиться с одолевающими его воспоминаниями и мыслями, окончательно отдаваясь их безжалостным клыкам, вонзающимся в его сердце и разум, будто желая разорвать их на прозрачные ниточки, вытягивая вместе с ними и жизнь мальчика. Неужели так будет всегда? Беспробудные печальные дни, колющая боль в желудке, липкий холод в руках и серое небо над головой. Пустота в душе. Одиночество. Непонимание. Страх. Отчаяние. Мука. Косые взгляды. Как долго он сможет держаться среди всего этого? Такаши судорожно сжал ткань одеяла, пытаясь сдержать подступившие противным комом к горлу предательские слезы.       А спустя чуть больше двух месяцев его опекуна поймали за наркотой, после суда изъяв из-под ее «заботы» Нацумэ. Тогда удалось найти дальних родственников, живущих далеко у моря, где много цветущих деревьев, чьи пестрые лепестки после дождя бархатистым ковром покрывают узкие уютные улочки, пронизанные теплым солоноватым запахом моря. Но за несколько дней до назначенного переезда Такаши, они отменили свое решение, пояснив, что им срочно нужно уехать за границу по делам, куда взять мальчика с собой они не могут. Ему снова не нашлось места в жизнях других людей, однако на удивление быстро нашлись другие родственники, которые согласились забрать ребенка к себе.       И завтра Нацумэ Такаши отправляется в новый дом.