Огонь в его глазах

В кронах деревьев едва шелестел и извивался ветер. Вечерело, догорающее солнце скрылось за черной на фоне закатного яркого неба листвой. Я сделал несколько шагов назад, оглядываясь по сторонам, стараясь впитать в себя этот миг. Под ногами хрустнула веточка, я испуганно замер, словно выйдя из зыбкого тумана. В парке становилось холодно и пустынно, все люди давно уже разошлись — я остался один среди тихо шумящей листвы и надвигающейся ночи. Сумерки густой пеленой закрыли небо, а я все так же стоял, задрав голову и без малейшего желания идти куда-то еще, в шумную компанию едва знакомых мне людей, не хотелось вновь окунаться с головой в интриги. Я посмотрел на землю — возле моих ног полз паук с тонкими лапками, он двигался перебежками, то ускоряясь, то останавливаясь совсем. Так и со мной в последнее время. Иногда я просто впадаю в ступор, поглощенный неспешными мыслями. Иногда я устаю от внешнего мира, где нужно двигаться, улыбаться, говорить, не умолкая. Я прошел еще немного спиной вперед, не смотря на дорогу. Меня окружали таинственные ночные звуки, песня тех, что оживают с закатом и уходят с наступлением утра в глубокие норы или лесную чащу. Совсем не страшная мелодия, но и не веселая или игривая. Я вообще не уверен, существует ли здесь музыка, ночью все кажется чем-то большим, нежели оно есть на самом деле. «Интересно, что делает Дуглас? Впрочем, нет, совершенно не интересно», — произношу я шепотом, ведь здесь никого нет вокруг и некому меня услышать. «А британский посол Уильямс? Наверняка строит козни, плетет интриги, чем еще заниматься этому лису? Эти двое мне пока безразличны. Другое дело — секретарь сэра Чарльза». «Нет, он, конечно, тот еще гад, я совсем, абсолютно не хочу о нем думать!» — зачем-то убеждал я себя вслух. «Понятовский даже умудрился влюбить в себя великую княгиню! Ну как после этого считать секретаря приличным человеком? Можно подумать, ему любовных утех с Уильямсом мало» — если бы кто-то сейчас следил бы за мной, то счел бы меня сумасшедшим, шипящим что-то во мраке. Когда я вспомнил про отношения британского посла и Понятовского, то машинально сморщился. Потому что мне кажется их связь порочной? Может быть. Я и сам не понимаю, что же меня так невыносимо раздражает в их любви, которую я не смогу признать полноценным чувством. Понятовский кажется мне таким счастливым, даже чересчур. Он — объект вожделения жены будущего императора и виднейшего британского дипломата, Станислав богат, всегда безупречно выглядит, он купается в любви и ласке. «А я тоже, тоже хочу, чтобы меня любили!» — хрипло, на выдохе проговорил я. Сверчки вторили мне печально. Я резко развернулся и быстрым шагом направился вперед, где виднелись теплые огоньки, о, как мне хотелось тепла, легкого, как утренняя дымка над водой, терпкого, как дорогие индийские пряности. И некому мне его подарить, некому раскрасить мою жизнь в солнечные тона, я обречен жить в сумраке собственного ледяного убежища, со своим Люцифером внутри, бесконечно терзающим мое сердце. Человек из снега и инея с веселой, а потому лживой гримасой на лице — вот кто я таков! Свет все ближе и ближе, я обхожу здание стороной, надеясь остаться незамеченным. Возле парадного подъезда меня должна ждать карета, но я все равно шел медленно, из-за резкого порыва чувств опустошенный и похожий на выжатый лимон. Я услышал громкий, такой неестественный для ночного парка шум — кто-то идет по сухой траве. Я огляделся — примерно в пяти шагах от меня через заросли какого-то кустарника пытается пробраться невысокий человек. Вот он вышел на дорожку, освещенную недавно появившейся луной и желтым сиянием из окон, и я успеваю рассмотреть его фигуру — он изящен, строен. Я аккуратно, ступая почти неслышно, подобно кошке, иду за ним, на ходу пытаясь мысленно придумать повод для слежки. Слишком подозрительный? Безусловно. Непонятно, почему, манящий? Да… Мы прошли с этим любителем ночных прогулок по парку всего несколько шагов, когда он резко остановился, судя по всему, споткнувшись. Я тут же подлетел к человеку и ловко удержал его от неприятного падения носом в землю, обхватив подозрительного типа за тонкую талию. Тот тихо что-то пробормотал и развернул свое лицо ко мне. — Граф Понятовский? — прошипел я, в сию секунду отдернув руки. — Вы? Что вы здесь делаете, господин де Эон?! — секретарь британского посольства быстро отошел назад, опять чуть не свалившись наземь. — А вы? — я вновь противно улыбнулся, так, как я всегда улыбаюсь во время разговоров с этим гнусным блудником. Молодой человек покраснел и опустил взгляд. Он так невероятно красив сейчас, от света на его прекрасное лицо падают резкие тени ветвей. В глазах Понятовского горит тепло, сверкают языки пламени его сердца. Я, будто зачарованный, наблюдаю, как в темноте расширяются его зрачки, делая глаза черными, словно перегоревшие угольки. — Это не ваше дело! — твердо произносит он в конце концов, и я отвлекаюсь от немого восхищения тонкими чертами лица юного поляка. — Вы пришли к великой княгине? — слишком прямой вопрос, я проговорил его порывисто, свистящим шепотом. Секретарь Уильямса отводит взгляд. — Убирайтесь! — мой голос кажется мне слишком отчаянным, слишком злым и диким. Я едва касаюсь пальцами эфеса шпаги. Нет, не сейчас. Понятовский разворачивается и впрямь удаляется. Я, как безумец, провожаю его взглядом. Поляк практически растворился в тени деревьев, когда я безысходно поднимаю взор к небу. Я бы заплакал, если бы не разучился это делать. Он ушел, он оставил меня вновь. Я борюсь со щемящим ощущением в груди. Через силу, опершись рукой на дерево, я произношу: «Я его полюбил». Душа таяла, замерзшая вода сомнений и боли, собравшись в голове, вытекала наружу горячими слезами. Как же давно я не чувствовал их соленой горечи! Ледяной приют демона был разрушен, и теперь он наслаждался властью, в сердце клокотала магма и шелестело пламя, мой господин Понятовский зажег меня, я сгорю заживо в огне его очей! Я смотрю на небеса, на сверкающие звезды — они словно искры из костра у меня внутри. Хочется закричать, изрыгая огонь, подобно драконам из древних легенд. Я стою, глупо улыбаюсь, и по моим щекам текут слезы, падая на землю и впитываясь в нее. Пусть же слезы мои поглотят корни деревьев и трав, а на рассвете, когда радостно поет дрозд, они выйдут из их стеблей и листьев утренней росой. А когда мой возлюбленный противник будет вновь проходить по этому пути, то туфли его и руки омоют капли росы, капли моих слез, согретых его пламенем.