cadeau

      Когда Элис видит Франсин на пороге квартиры, ей кажется, что подруги сыграли с ней злую шутку. На Франсин просто умопомрачительное платье, выделяющее каждую её чёрточку, каждую её деталь и изгиб; пухлые губы горят насыщенным, тёмно-красным пламенем, а голубые глаза маняще и таинственно сверкают из-под ресниц.       У Элис сводит живот.       Она думает, что бабочки там, в животе, просто сошли с ума и разодрали все в клочья.       Элис не понимает, каково ей: чертовски плохо или невыносимо хорошо.       У Элис подгибаются коленки.       — Элисон Кёркленд, верно? — мурлычет Франсин, непринуждённо проходит в квартиру, снимает туфли на шпильке и выжидающе смотрит на Элис.       Та просто не уверена, что способна говорить.       Подруги выходят из комнаты, приобнимают Элис за плечи и пьяно, счастливо улыбаются, наперебой что-то говорят об особенном подарке, и Кёркленд наконец-то понимает.       (Честно, лучше бы она не.)       Подруги цветастым неуклюжим вихрем сбегают из квартиры за пять минут, а то и меньше.       — Х-хочешь чаю? — это всё, на что хватает Элис.       Франсин тихо смеётся, и спрашивает:       — Ты действительно хочешь тратить время на это? Часики тикают, девочка. Пора распаковать подарок.       Вслед за этими словами Франсин подходит к Элис, замершей у стены, и целует её умопомрачительно глубоко, влажно и жарко. Элис кажется, что куда-то внутрь льётся жидкое пламя и оно жжётся-жжётся-жжётся. Так, как будто хочет превратить её в пепел.       Губы Франсин сладкие от вина; помада безбожно смазывается, и когда Элис отрывается, чтобы глотнуть воздуха, ей становится почти дурно от вида такой Франсин: соблазнительной, слегка растрёпанной, румяной и просто космически красивой. Коленки подгибаются, и Франсин со своим тихим смехом обвивает талию Элис руками, прижимает к себе ужасно тесно и целует в шею.       Элис хочется позвать на помощь, но может только стонать. Шея горит огнём.       Элис кажется, что проходит вечность до того, как Франсин буквально дотанцовывает с нею в руках до кровати. Та скрипит и послушно прогибается под весом гибких молодых тел. У Элис всё плывёт перед глазами от алкоголя и возбуждения, но кое-что она всё-таки различает — это нестерпимо голубые, льдистые глаза Франсин.       Они не говорят ни фразы: Элис лишь стонет, из её глаз льются слёзы, и это не похоже ни на экстаз, ни на нирвану — ни на что такое; чуть больше это напоминает истерику. Франсин слишком занята делом: она выцеловывает каждый сантиметр кожи Элис, изящно расстёгивает помятое платье на худом теле, стягивает белье, гладит выступающие косточки пальцами, едва касается маленьких твёрдых сосков — в общем, буквально сводит Элис с ума.       (Не то чтобы Франсин это не нравилось.)       Через несколько мгновений Элис как будто приходит в себя: она приподнимается, торопливо стягивает платье, путается в нём и наконец откидывает в сторону. Ей хочется проявить больше решимости и активности, хочется показать Франсин, что она чувствует, поэтому Кёркленд укладывает Франсин на подушки, садится на её бёдра и практически неторопливо расстёгивает молнию на боку платья. Франсин с наслаждением улыбается: не каждый её клиент так очаровательно неловок.       Элис наклоняется и вовлекает Бонфуа в немного неумелый, но горячий поцелуй; та улыбается и ведёт ладонями по выступающим позвонкам, и лишь от этой мелочи Элис перетряхивает. Но когда Франсин упоительно влажно целует её шею и раз за разом находит чувствительное место за ухом, Элис просто дрожит, как в лихорадке, и мысленно молит взять её поскорее.       Кёркленд на мгновение выпадает из этого мира, когда видит над собою обнажённое молочно-белое налитое тело Франсин. Элис жадно запоминает каждую её родинку и каждый шрамик, каждый сантиметр её идеальной кожи… Ей приходится прерваться, когда Франсин ведёт языком по впалому животу, буквально чертит стрелку к самому низу, когда прихватывает зубами подвздошную косточку, потому что это и выглядит, и ощущается настолько крышесносно, что разведённые колени крупно дрожат.       Франсин не тратит лишних слов (хоть и умеет говорить красиво), и Элис благодарна ей за это, потому что ей любая секунда промедления, любая секунда, когда губы Франсин не касаются её тела, кажется таким невыносимо долгим мгновением, что становится даже больно.       Элис вскрикивает, когда пальцы с пошлым хлюпом входят в нее. Ей не больно, совсем нет — ей хорошо. Она комкает простыни в кулаках, прикусывает губу и выстанывает рваное:       — Франсин… прошу… пожалуйста!       И Бонфуа не смеет отказать клиенту.       А Элис… А у Элис темнеет в глазах.       Франсин с каким-то внутренним, тёмным упоением вводит пальцы всё быстрее и быстрее, глубже, до предела и параллельно покрывает мокрые от слёз щёки, губы, шею и ключицы поцелуями. И Элис стонет, и Элис кричит, и Элис почти воет, потому что почему ей так хорошо о господи вот бы это длилось дольше ещё дольше чем возможно потому что это выворачивает на изнанку и это так так       Горячая волна прокатывается по телу Элис, и она замирает, приоткрыв распухшие от поцелуев губы в немом стоне. Франсин смотрит на неё особенно пристально, фиксируя такой сладкий, такой откровенный момент в памяти.       Оргазм выбивает из Элис все мысли, и потому она лежит, закрыв глаза и тяжело дыша. Но потом, когда бешено стучащее сердце унимается, Кёркленд не открывает глаз, потому что боится. Боится не увидеть.

***

      Элис приходит в университет с саднящими губами и в свитере с высоким горлом. Ноги отчего-то до сих пор подгибаются, и Элис идёт к своему классу очень медленно, прокручивая вчерашний душный, расплывчатый вечер в голове и стараясь не взвыть.       Когда Кёркленд подходит к стенду с расписанием, то как-то отстранённо замечает знакомые белокурые локоны и сладкие духи. Ей становится страшно, но она всё равно поднимает глаза.       Чужая улыбка обжигает Элис, и губы, целовавшие её вчера с таким упоением, произносят:       — Avez-vous aimé le cadeau?..