Riverside

Они родились в последний день лета, но Мейбл думает, что было бы символичнее, если бы она родилась в первый день зимы. Однако нет — август, на шесть минут раньше самого солнечного человека. Её сестру всегда звали Звёздочкой — за старый цветастый свитер, но Мейбл зовёт её так за ослепительное сияние, от которого невольно щуришься (хотя, конечно, знаешь, что не смотреть невозможно). Глаза — ярче солнца, сердце — горячее Дзеты Кормы, а робкие поцелуи в щеку — как взрывающиеся суперновы. Её собственные глаза ледянее Туманности Бумеранга. Мейбл хотела бы выглядеть холодной, как Северный Ледовитый океан, но её сестра топит льды одной улыбкой. Вечная мерзлота тает, разливаясь по континенту бедствиями. Ей кажется, что она тонет, тонет, продолжая жадно отхлёбывать всё больше речной воды. Сестра ласково заплетает ей волосы в несуразно-красивые косы, тихонько напевая: «Плыви по течению, оно понесёт тебя Вниз по реке, что бы ни происходило». Запах дорогой туалетной воды, которую она выбирала непростительно долго (копила карманные деньги ещё дольше), теряется в их комнате: конфеты, жвачки и кислые язычки, а ещё — обязательно — самые дешёвые и самые слащаво-приторные духи. — Зануда, — Звёздочка щёлкает Мейбл по носу, надевая ей цветастое пластмассовое ожерелье на тонкую шею — то, ради чего и покупаются пачки кукурузных палочек «с сюрпризом». Она совсем не злится, получая очередной невесомый чмок в щёку. Она совсем не злится, когда раз за разом абордажный крюк сносит её лампу и заодно всё, что лежало на столе в выверенном порядке нервного перфекциониста. Она совсем не злится за арбузные жвачки, приклеенные наспех к кромке её стула, на беспорядок в шкафу, на спицы и фантики в кровати, на полу и Бог знает где ещё. Она злится, когда ей не хватает сил защитить сестру, которая и без того гораздо, гораздо сильнее всех их знакомых. Она злится, когда бессильно смотрит на слёзы самого дорогого человека, готовая заменить собой любого противного бойфренда. Вот только Звёздочке это не нужно, и Мейбл держит язык за зубами, а себя — в чём-то похуже ежовых рукавиц. В их особенный праздник — «день-когда-мы-впервые-попробовали-взбитые-сливки» — Мейбл осторожно прижимается своими губами к её, в креме и клубничном блеске для губ. Её Звёздочка не двигается и ждёт — Мейбл отодвигается сама, затем слыша улыбчивое, такое честное и чистое, без подвоха «Я тебя тоже очень люблю». И это шестнадцатый день рождения. В самом деле было бы глупо отрицать, что её чувства глубже сестринской любви: она готова молиться на неё, вернее, отмаливать свои мысли. Вымаливать у себя же или, пусть, у кого-то там свыше прощение за неправильную влюблённость — глухое и болезненное обожание. Если Звездочка святая, то она — отвратительно грешна. На семнадцатый день рождения ей хватает смелости (вернее, градуса). Осторожно вплетая пальцы в мягкие густые волосы, Мейбл глубже проскальзывает языком, рвано выдыхая в приоткрытые губы. Такие же сладкие, как и всегда. В них тот самый привкус искристых пузырьков, заглушающих пьянящим шипением, наверное, совесть. Звёздочка растерянно ловит размагниченную стрелку своего морального компаса, но толку от этого чуть. И Мейбл не может остановиться — не видно ни дна, ни берега, — она целует и целует, опускается к шее, вдыхая запах до сих пор любимого детского шампуня. Мейбл пила всего лишь раз — сегодня, в семнадцатый день рождения, день-когда-впервые-поцеловала-сестру, и всего бокал шампанского, — но ощущение этого хрупкого тела в руках пьянит её куда больше любого алкоголя. Она полностью в этом уверена, заведомо приравнивая, нет, ставя свою зависимость выше любой другой. Её руки холодят прикосновениями, но дыхание опаляет плечи и шею, зацелованные самим солнцем. Мейбл опускается на колени у их кровати и берет руку сестры в свою, прижимается влажными губами к запястью, затем позволяя себе несдержанно мазнуть по нему языком. Та зажимает рот свободной ладонью, мутно глядя на свои распахнутые бёдра и Мейбл между ними. Кажется, от праздничного бокала Звёздочка опьянела сильнее, чем можно было представить. Коротко целует под сбитой коленкой и с трудом поднимает глаза — это вопрос. Молчаливый, немой — в горло забивается мутная вода, заполняя рот и не давая выговорить ни слова. Липкие водоросли щекочут внутри, острые камни царапают снаружи. Её маленькая, всё ещё по-детски наивная Звёздочка всхлипывает, а на щеках блестят слёзы — сил нет оттолкнуть. Мейбл поднимается, ласково приглаживая распущенные волосы, снимая ободок и целуя в лоб — Звёздочка сжимает её плечи подрагивающими руками, нет, жмётся щекой к горячей шее, шмыгает носом в острое плечо. Она порывисто обнимает сестру. Ничего плохого не происходит, просто что-то пошло не так, просто… Просто-просто-просто; в кавалькаде этих сбивчивых оправданий чужой — слишком хорошо знакомый — голос сбивается на позволь-позволь-позволь. И она позволит. Между ними — высшая степень доверия, убийственная смесь святой наивности и поруганной святости. С чужих волос сыпятся разноцветные блёстки, свою же голову Мейбл посыпает пеплом, прижимаясь к внутренней стороне бедра и всё больше задирая юбку нового сарафана — её подарок. Она на самом деле не уверена в том, что будет делать дальше. В том «дальше», которое будет завтра — тоже, но больше всё же в этом «дальше», которое за резинкой бирюзовых трусиков с уточкой. Напряжение проваливается в вязкий ил, что холодит где-то на уровне лодыжек, выше — жар. Мейбл без конца касается стылыми пальцами везде, где достаёт, и кажется, будто происходящее — всего лишь видение. Зыбкая, невозможная иллюзия воспалённого сознания. Но она чувствует, что скорее сама вот-вот рассыпется. Что-то вроде мгновенной кармы, наказания Господня: на Звёздочке лежит табу, о котором Мейбл прекрасно знает. Она сама придумала его, поверила в него, зареклась. Впрочем, она бы рассыпалась, рассыпалась ради одного этого момента, ради многих других, когда сжимала в объятиях свою святыню, буквально и фигурально ходя по краю. Край — обрыв берега реки. Резкий и скользкий, но случайно не упадешь: «Подойди ближе, пожелай утонуть», — доверительный шёпот на ухо, от которого не спрячешься. Ход тикающих часов, каждую секунду напоминающих о себе — в тишине или в шуме улицы. Но теперь Мейбл не одна: они тонут вместе.