Лента Мёбиуса

――― ― Ненавижу! ― кричит Мён, бросая кружку с недопитым чаем. Брызги и осколки разлетаются от стены. Лучше бы в голову. В чужую тупую голову, которая отказывается понимать намёки, а иногда ― и прямой текст. ― Лучше бы свалил. Тебе же есть куда. А я дышать не могу, слышишь? Слышишь? Сердце заходится в истерике тахикардии, упорно лупится прямо в ребра, поднимается к горлу, мешая нормально дышать. Мён кашляет, сгибается пополам и ищет в карманах домашней кофты баночку с успокоительным. И лучше бы это было правдой, лучше бы он запустил кружкой в голову Фаня, чтобы брызги керамики и остывшего чая по кухне. Но это фантазии, всё фантазии. И он по-прежнему до побелевших костяшек сжимает пальцы на ручке кружки в пустой квартире. Ифань приедет через месяц. Об этом говорится в записке на холодильнике. ――― Чунмён достает успокоительное дрожащими руками у подъезда и глотает с мелкими глотками холодной воды. Считает каждую ступеньку на их второй этаж и параллельным курсом ― каждый вдох, чтобы ключи не дрожали в озябших пальцах, попадая в замочную скважину с первого раза. Таблетки приняты, чтобы головокружение отпустило к моменту, когда шагнет за порог. Никого. В квартире тишина, и стальные обручи на груди жмут чуть слабее, испарина остывает, скатываясь по вискам и спине. Никого. И почти не страшно. Но Фань же вернется. И от этого тошно. Тошно от стен, от знакомого коридора, от двери в его комнату, что распахнута настежь. Чунмён, как заведённый, мысленно повторяет “успокоительное в силе” и считает, растягивая вдохи, пока сердце останавливает дикую скачку. Он собирает волю в кулак и отлепляет спину от входной двери, грохот которой ударил набатом в уши. Чунмён стягивает обувь без помощи рук, нещадно сминая задники ни в чем неповинных ботинок, расстегивает куртку, укрощая вернувшийся тремор пальцев, вылезает из рукавов. Третью попытку повесить куртку на настенную вешалку венчает успех. Чунмён дома. ――― ― Ифань! ― звуки имени скачут по комнате вместе с солнечными зайчиками и ощущением вечной весны на губах. На чужих губах, ставших родными. Красивый сосед перестал быть просто соседом так внезапно. Они на двоих делят не только помещение, но и дыхание. И у них на двоих долгосрочный договор аренды, и времени впереди не сосчитать. Чужие пальцы оставляют горящие следы на голой коже. А хочется глубже. Чтобы достал до самой сердцевины. Чтобы упасть на дно и не вставать, потому что встать ― разлучиться с Ифанем. Чунмён любит Ифаня. И это теплый яд в тонкие вены до опьянения и сумасшествия. Чунмён любит Ифаня. И это насмерть выстрелом в сердце. Чунмён любит Ифаня. И это пытка гирьками, тянущими жилы. Чунмён любит Ифаня. А Ифань Чунмёна уже не любит . И это заставляет Мёна проснуться в холодном поту, вскинуться на постели под размеренное тиканье часов. Грудь прижимает камнем. Дрожащие пальцы находят спасительную баночку. И остается сбросить со счетов два года, когда отношения уже изжили себя. Для Мёна не изжили, но это ничего не меняет. Когда любовь без обещаний, без высказанной взаимности. Делить дыхание уже не нужно, достаточно делить квартиру. У Ифаня новая любовь. Красивая, блестящая. А у Чунмёна жизнь ― пеплом. И болью. И страшно идти домой. Хотя Ифань понимает. Смотрит на бледного Чунмёна, понимает и сам пропадает ночами. И днями, и неделями в долгих отлучках. Из которых Чунмён сначала безмолвно ждет. А потом начинает бояться. И каждый брошенный взгляд ― удар в середину груди, каждая улыбка ― росчерк бритвы на точке пульса, а простое “доброе утро” и “я пришёл” ― смертный приговор. ――― Каждый раз у подъезда руки дрожат, и воздуха не хватает. “Лучше бы Ифаня не было дома”, ― спасительной мыслью крутится у виска. И каждый раз возвращение домой оттягивается до последнего, находятся десятки псевдо-причин: вал работы, поздний ужин в ближайшем ресторанчике затягивается до самого закрытия заведения, а маршрут между полками крошечного магазинчика двадцать четыре дробь семь бессовестно косплеит ленту Мёбиуса. Приемы у психотерапевта дают только рецепты на таблетки, которые помогут нормально дышать на пороге дома. Так жить нельзя. Чунмён понимает, но ни выставить Ифаня, ни съехать сам не может. У них долгосрочный договор аренды на двоих, и он не потянет съём квартиры в одиночку. Оттого и живет: люблю-ненавижу, ненавижу-люблю, не могу дышать. Чунмёну страшно переступать порог, отбиваясь от ожиданий увидеть, что Ифань с кем-то другим. Улыбается кому-то другому, касается большими ладонями, целует. Страшно опять увидеть, как переменилась жизнь в их квартире. Чунмёну страшно приходить в изменившийся дом. Можно, конечно, попробовать сменить квартиру, но у Чунмёна нет таких друзей, с кем бы он мог и хотел жить вместе. Кого хватило бы наглости побеспокоить. А Ифань, наверное, мог бы переехать, но не может бросить Чунмёна, потому что тот сам не потянет арендную плату. Лента Мёбиуса. Чунмён бредет по ленте Мёбиуса и не может сойти. ――― Чунмён встречает его на автобусной остановке, когда лелеет надежду, что не придет последний автобус. И домой придется тащиться пешком. Полночи. Глотая холодный ноябрьский воздух. Холод всегда отрезвляет. И не важно, что на сон останутся жалкие ошметки часов. Чунмён бы рад вообще не попасть домой. Но телефон почти разряжен и одежду неплохо бы сменить. А дома Ифань. Чунмён точно знает, что тот дома. Должен вернуться после долгого отсутствия. Ифань всегда прежде всего едет домой. И Чунмён ему уже по сути никто, всего лишь сосед, с которым делит напополам долгосрочный договор аренды. И у Ифаня другая любовь, блестящая и красивая, которую он редко приводит домой, потому что не обделен чувством такта и деликатностью. Но Чунмёну от этого не легче дышать. Его мысли следуют по ленте Мёбиуса, как и вся жизнь. Раз за разом. ― Автобуса, наверное, не будет, ― говорит Чунмён парню, который уже подпрыгивает на месте. Слишком легкая куртка, так что даже объемный шарф не спасает. У Мёна самого слёзы на глаза наворачиваются от боли в замерзших пальцах. Из дома он бежал и не захватил перчатки. ― Либо пешком, либо на такси. Чунмён не имеет привычки говорить с незнакомыми людьми. Особенно когда они стоят спиной, кутая лицо и уши в шарф. Но как давно он с кем-то общался просто так, не может вспомнить. Только по работе или по быту. С Ифанем, с которым всегда нужно быть в маске. С которым не может разъехаться, потому что один не потянет. Из-за которого каждый приход домой ― гвоздь в крышку гроба и успокоительное у подъезда. ― Будет, обязательно будет, ― оборачивается парень. В кармане куртки вибрирует телефон. Мёна прошивает судорогой. Пальцы не гнутся и несколько раз бесполезно скользят по экрану. ― Слушаю. ― Привет, ты приедешь домой? ― Ифань обеспокоен. Он всегда беспокоится, если Чунмёна нет дома допоздна, и от этого тошно. ― Нет, я застрял на работе, ― врёт Мён через силу, давясь звуками собственного голоса. Рука шарит в просторном кармане куртки в поисках спасительной баночки. Находит. Чунмён сжимает лекарства с надеждой утопающего. ― Не жди. Он сбрасывает звонок, кое-как прячет аппарат в свободном кармане и пытается открыть баночку двумя руками. Вдох не получается. Два полных оборота крышки ― непосильная задача. Сердце заходится в бешеной скачке. “Ты приедешь домой?” ― вместе с осатаневшим пульсом в барабанные перепонки. Прохладные пальцы отнимают баночку и подносят таблетки ко рту. ― Глотай, ― Чунмён послушно откидывает голову назад, глотать лекарство просто так, без запивки, мешает пересохшее горло. Мерзко. Ощущение, что таблетки прилипли к пищеводу и никогда не упадут в желудок. Тошнит. Испарина ползет по вискам. Но он почти может дышать. ― Пей. Чунмён послушно пьет какую-то горьковатую жидкость. И позже понимает ― просто чай. Без сахара, оттого горчит. Таблетки отлипают. Сердце замедляет ход. ― Где ты живешь? ― Я не… хочу домой, ― прерывисто, с одышкой. ― В больницу? ― Чужое лицо близко. Глаза расширены. Темные. Теплое дыхание на лице. Шарф слишком яркий. Переплетение толстых нитей: бордо и пурпур. ― Не стоит. Я отдышусь. ― Автобус здесь. ― Мён понимает, что парень говорит с акцентом, и, кажется, забывает слова. Голос приятный. ― Не важно. ― Идём. Мёна фактически хватают за шкирку. И тащат. Ему почти всё равно куда. Устал. У него не жизнь, а пепел. И дом пугает. Дома Ифань. Он вернулся. А лучше бы задержался. И лента Мёбиуса ложится под ноги. Или они просто заплетаются. ― Держись. ― Чунмён висит на чужом плече, тыкается носом в чужой шарф. И не вырваться. Он не потянет один. И Ифань это понимает, поэтому не съезжает. Автобус петляет по ночным улицам. В салоне холодно. Но можно дышать. Это хорошо, когда сердце не лупится в ребра, заходясь в заполошном стуке. ――― У внезапного спасителя маленькая квартирка с крошечной кухней. И китайское имя ― Чжан Исин. Чунмён мимоходом замечает, что как-то многовато стало китайцев в его жизни. У этого ― красивые длинные пальцы выглядывают из длинных рукавов толстого голубого свитера. Чунмён может смотреть только на руки, ведь посмотреть в лицо ― сгореть от стыда. За себя, за жизнь свою, за дыхание, которое только-только стало нормальным. Нельзя выставлять напоказ свою слабость. Чунмён греется в уюте чужой квартиры и не хочет говорить, хотя бы до тех пор, пока не закончится горячий чай в большой кружке. ― У тебя проблемы. Таблетки их решают? ― Решают. Но не сразу. ― И Чунмёну бы синдром попутчика в полную силу. И плакать, и скулить, и вырвать из сердца чужую нелюбовь и невозможность сбежать и отпустить. И говорить про дом-клетку, про ленту Мёбиуса, что петлей на шее. Но слова застряли ― не выдохнуть. ― Не молчи. Как тебя зовут? ― Чунмён. ― Красивое имя. ――― Мён принимает успокоительное у подъезда. Дышать можно, пока таблетка вступает в силу и пока держат за руку. Сердце бьётся на месте, не рвется к горлу, мешая вдохнуть. У Исина теплые глаза и красивые пальцы, что сжимают ладонь Чунмёна. Сжимают так, что не убежать. Мён по привычке считает ступени на свой второй этаж и параллельным курсом ― вдохи. У Исина приятный голос, гипертрофированный альтруизм и свободное спальное место в крошечной квартире, адрес которой Чунмён пока не запомнил. Чунмён не хочет идти домой: там Ифань, там жизнь пеплом, там испарина по вискам и приступы нервной тахикардии у порога, когда не попадаешь ключом в замочную скважину. Там Ифань. Но Ифань один потянет. Он даже поймет и упакует оставшиеся вещи Чунмёна в коробки до лучших времен.