Ветрянка

В Бантан Сонёндан было три типа локального апокалипсиса. Первый, общеизвестный: когда кто-то брал драгоценные вещички Чон Чонгука. Этот кто-то обычно с хриплым хихиканьем прятал улики в студии и там же оставался, о ядерном взрыве от Ким Чен Гука узнавая в какао. Второй, эпизодический: когда Намджун уходил с Джексоном говорить о насущных вопросах за парой десятков стаканчиков расслабляющего и возвращался в общежитие. Дальше — темнота, грохот, собранные коленками тумбочки. Третий, редкий, но прочно засевший в рейтинге своей катастрофичностью: когда у Джина было плохое настроение. Любой, кто хорошо знал Джина, подумал бы, что разумнее ждать снега в августе, чем плохого настроения у душевной мамочки Бантан. Так думали и сами парни до того, как впервые увидели редкое явление «Сокджин в дурном расположении духа». А, увидев, впредь старались не дышать, не отсвечивать, молчать каждой молекулой, только бы не попасться старшему под руку. И голод — это еще не самое страшное последствие этого явления. Марш-бросок через минное поле, которое из себя представляло общежитие, пока в нем находился раздраженный Джин, успешно выполнялся. Ребята превращались в одногруппников мечты: Ви мыл посуду за всеми и даже ту, что была чистой, мыл на всякий случай; Чонгук с Хоупом вылизывали общежитие так, что врачам в операционной становилось попросту стыдно; Чимин скрывался в зале, чтобы не дай бог не пересечься со второй и третьей частью макне-лайн и не испортить хрупкий покой хохотом ни о чем; Юнги… всё испортил. В ту ночь, когда почти все, а особенно человек-красная-кнопка, улеглись спать, Тэхён протирал мокрые столешницы, а Чимин бесшумно повторял текст нового трека за столом. Юнги в такое время не спал и зашел на кухню перехватить поесть — и тут в плане перехвата внезапно случилось препятствие непреодолимой силы в виде растрепанного затылка Чимчима и нежно оголенного плечика. Ну смягчил он оборону, ну сдался, наклонившись на сгорбившимся младшим, чтоб чмокнуть в открывшееся местечко… Он же не знал, что он такой не один голодный полуночник? — Да вы охуели, — нежно тянут в дверях. Тэхён скашивает обалдевшие глаза на парочку и медленно-медленно оборачивается. Позади, привалившись к косяку, стоит улыбающийся Сокджин, но Тэ готов поклясться, что еще немного, и деревянный косяк под плечом старшего начнет тлеть, настолько ужасающей была его аура. — Хён, — хрипло тянет Юнги. Джин медленно приподнимает брови, слегка кивнув, мол, ты не бойся, что же я, последнее желание у тебя не приму? — А ты чего не спишь? Чимин к Мину поворачивается так медленно, как куклы в ужастиках, едва не заорав: «прощения моли, ты что творишь!». — Да вот, хотел зайти водички попить и узнать у своих любимых ребят, почему у них ни стыда ни совести. — Хён, послушай… — Ну говори, пока есть чем, — Джин проходит вглубь кухни и присаживается на столешницу, не замечая, как Тэхён медленно сползает в сторону выхода. — Давай мы завтра все обсудим, а сейчас пойдем спать, а? — осторожно предлагает Юнги. Ким только голову в бок наклонил, заинтересованно наблюдая за серьезным лицом Юнги и совершенно побелевшим — у Чима. — Ты правда не мог дотерпеть до комнаты? — спокойно спрашивает Джин. — Ты ведь знаешь, как я себя чувствую. Тэхён рядом от его размеренного голоса даже немного успокаивается; может, на этот раз пронесет. Но Юнги снова ошибается. — Прости, я просто не сдержался, я же не знал, что ты увидишь. И, когда Джин, не вставая с места, остервенело пинает стул все с той же улыбочкой, все трое вздрагивают. — А почему я должен сейчас сдержаться и не въебать тебе по лицу? — Хён… — Чимин приподнимается на стуле, прикрывая старшего собой, словно боится, что сейчас сохнущая рядом с Кимом посуда полетит в их сторону. Но Юнги тут же отодвигает его подальше и закипает сам. — Чел, если бы я знал, как тебе помочь, я бы помог. Все бы помогли. Да только проблема была не того характера, с которой могли бы разобраться друзья. До ничтожного простая и невероятно сложная. У Джина был недотрах. Ребята поначалу тоже смеялись, подкалывая старшего хёна, который, почти как карета в тыкву, но только не после двенадцати ударов часов, а одного удара спермотоксикоза в мозг — превращался в истеричку. Дело не доходило до летающих предметов и скандалов на пустом месте, потому что принц Намджун вытаскивал принцессу из замка целибата и успешно решал проблему. Пока не слег с ветрянкой. И тут у Джина замкнуло. Мелкие в эту проблему не влезали вообще, это явно не та ситуация, когда сесть, поговорить, и тебя отпустит. Юнги и Хосок пытались помочь, насколько хватало опыта. «Перетерпеть», как советовал мастер-выдержки-и-каменного-терпения Мин Юнги, у Джина не получалось. Да и с чего бы должно было, когда у тебя регулярный, а то и сверх того, секс с лидером? (Кто бы узнал, в чем секрет нерушимого самообладания Ким Намджуна — сдох бы со смеху). Джин честно, видит Бог (видит и заказывает Джину такси до преисподней), пытался дрочить. Но кто, месяцами питаясь в дорогих ресторанах, сможет с легкостью перейти на хлеб и воду? От Хоупа, бесстыдного специалиста в секс-вопросах, поступила идея использовать игрушки. Джин от отчаяния даже согласился вместе с обоими советчиками хотя бы посмотреть сайт с игрушками. Хосок тогда ржал, как паскуда, над картинками или над тем, как Юнги сидел по другую сторону с лицом «что я здесь делаю, где мой свэг», а Джин просто взвыл на пятой картинке с каким-то подозрительно изогнутым вибратором насыщенно баклажанового цвета, и вышел из комнаты с воплями о том, что он же вообще не гей. У него просто Намджун случился, и это не значит, что он хочет засовывать в себя эти резиновые дребезжащие штуки. Раз не сработали оба совета, в группе решили просто не попадаться на глаза, тем более что, чем дольше продолжалось воздержание Джина, тем опаснее было с ним сталкиваться. Темы секса не поднимались, шутки не шутились, часть группы, развлекающаяся с рукой (только относительно Хоупа с его познаниями теперь были вопросы) пряталась тщательнее и бесшумнее, Юнги с Чимином старались не пересекаться, чтобы не задеть самого старшего своей неприкрытой химией, Намджун просто валялся с высокой температурой, ему вообще было не до того. И как бы сильно ребята ни старались, все попытки остановить пожар по имени Ким Сокджин с помощью леечки изначально были обречены. Просто вода совсем кончилась на Юнги. — А может, мне просто свалить из общаги, чтоб вам тут сдерживаться не пришлось? — кислит Джин. Юнги взрывается. — А может и свалить, ты задрал уже всех со своим трауром! — ВЫ СЕЙЧАС ВСЕ У МЕНЯ СВАЛИТЕ НАХУЙ, ЕСЛИ НЕ ПЕРЕСТАНЕТЕ ОРАТЬ! — доносится рычание из комнаты лидера. Джин крупно вздрагивает и обнимает себя, до болезненного сжимая ладони на талии. Сопротивление бесполезно. Конвейер воспоминаний выплевывает картинки без перерывов и выходных за неимением новых. В одной из них Намджун зажимает его в пустой гримерке и голодно рычит на ухо, подцепляя клыком изогнутый краешек. Джин сжимает зубы, вытаскивая себя из затуманенного подсознания насилу, и чувствует, как жалобный вздох пухнет в глотке. Он никогда и ничего не хотел так сильно, как намджуновых рук на своем теле прямо сейчас, в эту секунду, и пусть хоть вся группа смотрит. Ему двадцать четыре, а его кроет как пубертатного мальчишку, который после долгих ухаживаний и дискотек, наконец, позвал первую любимую девочку к себе. — Ладно, — выдыхает Джин. Получается это сбивчиво и тревожно, даже Чимин обеспокоенно щурит глаза. — Ладно, Юнги, прости. Я совсем не в себе. Мин звонко щелкает языком и лохматит ладонью свои волосы. — Да брось, чел. — Он поднимает взгляд, рассматривая мутную, поблескивающую пелену в чужих глазах и, не знай он ситуации, подумал бы, что Кима споили. — Позвони ему, а? Глядишь, полегчает. — Да ты шутишь, — фыркает Джин. — У него температура, какие звонки. О том, что ему, к тому же, страшно до дрожи услышать хриплый и потому еще более любимый голос в трубке, он решает не говорить. Нельзя. Юнги устало вздыхает. Он вообще в жилетки не нанимался, даже ради драгоценного соседа — не его прерогатива. Это Хосок с Чимином всем сопли утирают, вот и примерили бы тяжкую долю сексологов. — А то мы с температурой целые концерты не выдавали… Тогда давай как нас учили: вдох-выдох, медитация, подыши, не знаю, в пакетик… цветочки, лошадок там посчитай в уме… —…секунды до того, как сжечь вас вместе с этим общежитием… — Тэхён уже и так с обоями в углу слился, прекращай, — беззлобно бросает Юнги. Он банально слишком устал, чтобы злиться на эту ситуацию, и в шаге от того, чтобы потратить кучу денег на секс-куклу в виде Намджуна. — Всё, всё, — Джин действительно делает глубокий вдох и нервно оправляет футболку. — Я пойду спать. Тихо, молча пойду спать. Я ведь сильнее своего либидо. — Вот и молодец, — подбадривает Юнги соседа, когда тот уже в дверях. — Я останусь у Чимина, чтобы дать тебе эммм…пространство. Джин перед уходом замирает в темноте коридора, чтобы предупредить: — Вздумаете трахаться, я отрежу тебе то, чем ты там пространство Чимина заполняешь. Вдох-выдох. Джин ведь сильнее своего либидо, да? Нет. Это он понял уже через десять минут, когда, лежа в своей кровати, услышал усталый болезненный стон переворачивающегося Намджуна через стенку. Потому что одного этого хватило для того, чтобы его окатило горячей волной под кожей и бросило жевать уголок настрадавшейся подушки с одной мыслью: как отрезать себе хотелку и стать целомудренной монахиней, пока твой парень валяется с ветрянкой, нэйвер поиск ___ На следующий день Джин твердо решил встать на трезвый путь адекватности, воспользовавшись советом Юнги. Началось все с интернета и, раз не было ни одной статьи по запросу «что делать, если тебя сделали сексоголиком, но хочешь ты только одного человека», он решил пойти по схожему образцу. Советы от ассоциации анонимных алкоголиков. Шаг первый. Признайте свою зависимость. О, Джин признал. А как тут не признать, когда хотелось Намджуна до звона в яйцах? Шаг второй. Определите причины зависимости. Парень с остервенением бахнул мышью об стол и зарылся ладонями в волосы. Ну как сказать. Может быть, потому что у его зависимости охуенные длинные ноги, крепкая поджарая спина и потрясающие пальцы, которыми он так умело и нежно двигает внутри, доводя до эйфории? Или потому что он предпочитает зажимать Джина неожиданно, не вовремя, в не подходящих местах, быстрее болида разгоняя от состояния «не здесь же, давай потом» до «возьми меня, чего ты ждешь, черт возьми», нахально посмеиваясь в ухо от чужого нетерпения? Или потому что, когда действительно нельзя, он смотрит на расстоянии, через обеденные столы, людей, сцены, дразнит, изводит и обещает своими бесовскими темными глазами то, о чем Джин приходит просить вслух? Сокджин со стоном отчаяния бьется лбом в сложенные на столе руки. Армия жадных до внимания котят царапает коготками нутро, тянет изнывающе, запускает высоковольтным по свежему мясу. Он уже боится оставлять на себе следы, настолько крепнет хватка ладоней на теле, когда он пытается перебороть или хотя бы удержать рвущееся наружу желание. Нервно подскочив со стула, он несется к ящику с украшениями. Отчаяние — оно такое, можно и советами Мин Юнги воспользоваться. — Вдох, выдох, — напоминает себе Джин, пока роется в побрякушках. Нужный браслет все-таки находится. Ким сжимает в кулаке бордовые шарики четок, которые Намджун купил ему в каком-то храме в очередном приступе философского переосмысления жизни. Тогда он вернулся домой загадочно задумчивый и, если остальные ржали над его выпадением из бренного мира, то Джина это только заводило еще больше. Намджун в такие моменты молчаливый, внимательный, упоительно нежный, и жадный до джинова тела, пока его любовь не осядет эхом глубоко в каждой клеточке. Таким он пришел и в тот день из храма. Зашел к нему в комнату и, покатив бусины по ладони, посадил браслет на запястье, а чуть выше него, на сплетении вен — горячее, долгое прикосновение губ. Сокджин загоняет в себя воздух рваными короткими толчками и сжимается от трепещущего в сердце воспоминания. О нет, ему не пакетик для подышать нужен, а целый мешок. Джин пускает бусины между пальцев и одновременно с каждой считает: — Раз цветочек, два цветочек… Вроде тех, за которые Намджун попросил поцелуи, исполнив дурацкое желание-полу шутку. На третьем цветке, за который по правилам причитался еще один чмок, последний несколько затянулся… в жаркий мокрый поцелуй, из-за которого цветы еще несколько часов не видели воды. Джин едва не рычит от беспомощности. — Раз лошадка, два лошадка… — Три лошадка! — кидает в дверь проходящий мимо Хосок. А Джин со своей стороны — тапок. — Я лошадке сейчас копыта пообломаю! — кричит он. — Всё-всё, я тыгыдык-тыгыдык отсюда. Джин сжимает браслет в кулаке, пока бусины не давят в костяшки, и зажмуривается. Господи, как же он устал… Из пучины агонии его вылавливает телефонный звонок. Все еще не открывая глаз, Джин нашаривает на кровати мобильник, и отвечает на звонок. — Какого черта у вас там происходит? Джин распахивает глаза одновременно с грозовой тучей, лопнувшей в мозгу. Сиплый голос Намджуна проливается холодными мурашками вдоль позвоночника. — Всё в порядке, не волнуйся, — заверяет Джин. Да кто ему поверит с таким дрожащим голосом? Джун же не дурак. — Твоя главная забота сейчас — отдыхать. Джун не дурак, действительно. Но Сокджин думает не о своей неубедительности, а о том, как скрипит кровать, когда тело, которое так невозможно хочется, переворачивается на спину. — Отдохнешь с вами, ага, — устало проговаривает лидер. — Выкладывай. Это ведь и не приказ даже — Намджун такие фразы выдает автоматически, с прилипшими к ним давным-давно интонациями. Но Джин, с его потонувшим в гормонах мозгом, не выдерживает и фыркает в трубку жалобное «ммпф». Пока намджунов мозг превращается в один большой калькулятор, на линии воцаряется тишина. Джин беспомощно грызет губу, потому что в прозорливости (а в интеллекте и подавно) своего парня уверен больше остальных, и теперь остается только ждать приговора. Самое короткое ожидание в истории заканчивается попаданием в яблочко: — Черт, да ты меня хочешь. Что-то зазвенело, как автомат при выпадении трех семерок, или это — в ушах Джина от смеха Намджуна, которого так не хватало. Воспоминание оживает широко растянутыми в улыбке губами, полоской белых зубов и чудесными ямочками; их можно оглаживать кончиками пальцев, если вести ладонью до подбородка… Джин падает спиной на кровать, все еще крепко прижимая трубку к уху, словно так сможет пропитаться сквозь бездушный пластик и оказаться рядом с Намджуном. — Нет, я хочу, чтобы ты выздоровел. На той стороне ехидно хмыкают. — Уверен? Или, может быть, хочешь, чтобы я коснулся тебя? — в ответ слышится только сдавленный стон, и Намджун продолжает баловство: — Нет? А я бы очень хотел. Руками, губами, языком… ты ведь знаешь, как я люблю это делать. Именно потому, что это не вопрос, Джин гладит себя поверх одежды, сгребая ткань в кулак с такой силой, будто его душевное равновесие зависит от нее, а не от Намджуна, который без стыда продолжает дразнить: — Что на тебе? Джин отзывается невнятным скулежом и кусает губы. — Намджун, прекрати издеваться. — Ладно, давай угадаю, — лидер задумчиво мычит в трубку, а у Джина от вибрации загривок дыбом встает. Если немного зажмуриться и отпустить себя за орбиту, то можно прочувствовать тяжелый просвечивающий насквозь взгляд. — Ты ведь не выходил из дома, значит, ты наверняка в мягких пижамных штанах и какой-нибудь огромной футболке. Мне нравятся такие на тебе, особенно, когда ты мерзнешь. Я могу залезать под нее ладонями, целовать вдоль каждого ребра… Джина выгибает под фантомным прикосновением, пальцы волочит поперек груди поверх не оставленных поцелуев. У Намджуна в реальности действительно горячие губы и пальцы, жгучие на холодную кожу. Но Джину сейчас ни капли не холодно — хрипотца, чуть искаженная телефонной трубкой, рассыпается искорками на струящееся по венам топливо. — И кожа на животе у тебя такая мягкая-мягкая, по ней приятно скользить языком, и если я задеваю местечко под пупком, ты так сладко стонешь… Джин, к своему стыду, слышит, что действительно стонет, не стесняясь громкости, потому что сжимает кожу над растянутым поясом штанов. Этого много, но все еще недостаточно; желание, сосредоточенное на одном конкретном человеке, накрывает волной и отступает ею, недоступной и сводящей с ума, как теплые руки Намджуна. — А если спуститься еще ниже и зацеловать тебя над резинкой белья… — Джин глушит рвущийся стон ладонью. Он терпеть не мог, когда Джун делал вот так, знал ведь слабое место. Тонкая кожа на тазовых косточках особенно чувствительна и, покрывая ее поцелуями, прикусывая совсем едва, Намджун обычно смотрел на него снизу-вверх, наслаждался его агонией. В реальности та оказалась в разы разрушительнее — желание тлело на воспоминаниях и вспыхнуло от одного голоса, не находя выхода, разгоралось только сильнее. — Ну что же ты, детка, — с игривым недовольством тянет Намджун. — Не надо сдерживаться, мне так нравится слушать твой голос. — Придурок, услышат же, — выдыхает Джин. Чужой смех пробирается под живое томящими прикосновениями, скручивает мучительно. — Не помню, чтобы ты волновался об этом, когда я отсасывал тебе в туалете на последних съемках. Господи, да они тогда словно умом тронулись. Джин даже возразить не успел, как его уже затащили в туалет рядом с гримеркой, впечатали в стену, обожгли тяжелыми поцелуями по бедрам над содранными до колен джинсами. Неизвестно, что было страшнее: что зайдет кто-то из стаффа, или что собственные стоны будут звенеть в ушах неделю вперед. Джин после этого Намджуна чуть не прибил. Но разумеется, чуть не. Потому что Намджун одним своим присутствием — да что там, отсутствием даже, как сейчас — превращал старшего в необъяснимое, дикое, этому себе стыдно смотреть в глаза и верить в его истинность. Даже сейчас, за стеной, от одного голоса Джина таскало по простыням под давлением нечеловеческой тяги. — Упрямишься? — с тянущей ласковостью спрашивает Намджун, слыша заглушенные вздохи. — Ничего, я ведь знаю, как это исправить. И ты знаешь. Холодком лижет по загривку. — Намджун, не надо… — Ведь когда я касаюсь тебя губами через белье, ты так быстро намокаешь и просишь своим сладким голосом и… — Оххх, Намджун, — голос ломает стоном. — Готов поспорить, ты и сейчас уже мокрый. Все эти чистой воды пытки довели до того, что он и заметить не успел, как запустил руку под резинку штанов. Под ладонью действительно теплела влажная ткань белья. Джин выдернул руку словно ошпаренный. — Твою мать… Намджун смеется, и старшему так нестерпимо хочется заткнуть ему рот. Желательно поцелуем. Еще желательнее — членом. Джин едва не стонет от соблазнительной картинки. — А знаешь, что я бы сделал потом? — голос парня теряет еще несколько тонов, скатываясь до непристойного. Джина каждое слово осыпает мелкой колючей дрожью. — Когда стянул бы с тебя белье, опустился так низко, чтобы ты чувствовал мое дыхание каждой клеткой — знаешь? — Что? — задыхаясь, спросил Джин. Он на пределе, даже страшно открывать глаза. Голос лидера окутал его до того реально, что всерьез боязно увидеть его лицо между расставленных бедер. — Я бы пошел пить таблетки, потому что, если завтра врач найдет температуру, Седжин с меня скальп снимет. Джин резко распахивает глаза и не верит в то, что услышал. Может быть, это сознание на пределе истомы и напряжения вывернулось несуразным «килограммом зеленых ежей», а на самом деле Намджун сейчас рассказывает, как мастерски берет в рот? Но нет, он не ослышался. У него перед глазами пустой белый потолок, в трусах зверски распирает… …и Намджун его только что продинамил. — Ну, дальше ты знаешь, что делать, — слышится ему, когда стена белого шума спадает. — Звони, если еще понадобится помощь, — весело тараторит лидер. — Что-что ты сказал? — тянет Джин металлическим в трубку. Но на той стороне гудки. Внутри разорвало с такой мощью, что ядро планеты постыдилось и скукожилось. Джин не отдает отчета, как механически натягивает штаны, вылетает из комнаты на сверхзвуковой и врезается в дверь их мини-госпиталя. — Открой дверь, мать твою! — рычит он поверх ударов кулака. — Хён? — удивленно раздается с той стороны. — Ах значит теперь я хён? Как возбуждать меня своими блядскими приемчиками, так ты альфа тысячелетия! — голосит он весь коридор. Учитель по вокалу сейчас бы очень удивилась. — Что происходит? — неуверенно выглядывает Чонгук. Следом высовывается голова Юнги. — Это, малой, зовется отчаянием. — Зашли, наушники надели — мама с папой ругаются. — Хосок затаскивает оба тела обратно в комнату, и Джин краем уха слышит испуганное «да вы пиздюлей захотели, самоубийцы», прежде чем дверь закрывается. — Впусти меня, по-хорошему прошу, — просит он, упираясь в дверь лбом. Он практически чувствует присутствие Намджуна за ней, и, сколько ни злись, но ноющее внутри возбуждение в разы сильнее. Чужой голос так близко, на расстоянии нескольких десятков сантиметров, ощущается кувшином ледяной воды на спину. — Ты ведь не серьезно, — посмеивается парень за дверью, — тебе нельзя даже находиться рядом со мной, не то что прикасаться. Представляешь, что будет с твоим красивым лицом? — Мне плевать на мое лицо, — звучит измученно. — А вот это уже серьезно, — удивляется Намджун и зовет, обеспокоенно вдыхая: - Джин… А того одним голосом плавит так, что едва по двери не размазывает. — Черт, да я вышибу дверь, если ты сейчас же не откроешь. — Интересное применение широких плеч. — Его улыбку даже слышно. — Джуни, пожалуйста, впусти меня, — сдается старший. — Я не буду тебя трогать, обещаю, дай мне просто тебя увидеть. — Он почему-то даже не сомневается, что может спустить от одного только взгляда на желанное до одури тело. — Но я открою окно и отсяду подальше, хорошо? — Да, господи, хорошо-хорошо, — Сокджина окатывает волной невероятного облегчения. Рассудок тут же помахал ручкой, сдав помещение неудержимой жажде. После короткого вздоха и еще нескольких секунд очевидных раздумий раздается щелчок двери. Та еще с полминуты стоит закрытой; Намджун даже начинает беспокоиться, все ли в порядке. Он-то, честно говоря, думал, что настолько возбужденным, каким он видел его лишь пару раз, Джин ворвется подобно урагану. Но нет, дверь тихонько приоткрывается, и старший проходит внутрь в натянутой до глаз маске. В его ледяное спокойствие верится с трудом, Намджун считывает настоящие чувства по блестящим в полумраке прикроватной лампы глазам. И с некой гордостью отмечает торчащие на причинном месте штаны. Джин же замечает скомканные в кулаках лидера простыни и сам не удерживается от самодовольной ухмылки. — Ты думаешь, маска тебя спасет? — ехидно фыркает Намджун, когда парень садится в кресло. Джин откидывает голову, глядя из-под полуприкрытых век, и призывно ведет ладонью вдоль тела. Сладко, томно, подушечками пальцев по тонким складкам футболки. — У меня отличный иммунитет, я выдержу. — На самом деле выдерживает Джин херово, потому что потемневший от желания чужой взгляд стекает вслед за движением пальцев, прошибая до последнего нерва. — Или ты хочешь коснуться меня? Намджун тяжело дышит через нос, грудная клетка натужно раздувается под майкой, и Джин почти ликует. Ему нравится быть недоступной сукой. Сукой, которая пришла мстить. — А может, хочешь завершить начатое? — Джин приподнимает зад, чтобы приспустить штаны, и заодно соблазнительно прогибаясь в пояснице. Намджун на провокацию почти что рычит. У них на двоих одни диафильмы воспоминаний о том, как сильно ему нравится тянуть к себе за плечо, вынуждая Джина в крышесносном прогибе касаться грудью пола. — Ты ведь не будешь… — сипит Джун испуганно. Будет. Джин сжимает член у основания под саундтрек грубого вкусного намджунова мата, ломается сорванным вздохом. И не понятно, какая сторона контраста ближе: та, которая, не доиграв роли, мечется в ужасе и стыде — дрочить перед Намджуном, широко расставив ноги, это совсем другое. Или все-таки та, которая требует финала, взрывного и скоропалительного, потому что эта недоступность, черт возьми, клокочет у самого кратера вулкана, в который он превратился всем естеством. Джин гладит себя ласково, в любимом темпе, не жалея экспрессии и чувственности. Взгляд Намджуна оседает конденсатом на коже, и, возвращаясь из подрагивающей под веками темноты, Сокджин врезается в темные почти-злые глаза. Хочется ухмыльнуться победно, сказать что-нибудь колкое, но, когда он приоткрывает губы, сочится не ядом, а стоном несдержанности. Потому что пальцы находят, сжимают почти идеально — почти, потому что подлинность ощущению могут вернуть только чужие руки — и потому что воздух между ними двумя от желания, жажды, недоступности коротит мелкими искрами, да и у самого Джина цветные гирлянды пляшут перед глазами. Хочется — страшно, с такой силой, с которой готов ломать барьеры и запреты и брать штурмом. И неизвестно, кто из них двоих Бастилия. Как и то, кто первым подается навстречу. Джин оказывается у края кровати, Намджун сдвигается на покрывале на полшага ближе. Тонкая прослойка из ни-че-го между ними — такой вакуум, и Джин бы уже разлетелся в клочья, потому что просто стоять так близко, слышать тяжелое дыхание, чувствовать запах, которым несколько дней бредил до одурения — сильно. Его пронизывает от малейшего взмаха ресниц, кулаки сжимаются-разжимаются, разгоняя кровь в застывшем каждой клеточкой теле. Сделать что-то больше смелости не хватает. Мир внутри замирает, словно за секунду перед падением в бездну. Намджун всегда был немного смелее. Он, не отрывая взгляда, тянет к себе на колени, бедра Джина расходятся в разные стороны мгновенно, упираясь в кровать. Тело знает, тело хочет, а потому реагирует как по щелчку. Джуновы широкие ладони на бедрах горячие до пугающего. Время льется, словно жидкий воск, растягивая посекундно; им обоим нужен каждый застывший в пространстве миг, чтобы вспомнить, впитать, просто смотреть в глаза и дышать одним воздухом. Как сильно скучал, первым признается Намджун, упираясь лбом между ключиц, плавно сползая ниже и замирая катастрофически близко к члену, прижатому к закрытому футболкой животу. — Ты же понимаешь, что мы поступаем неправильно? Джин плохо слышит вопрос, потому что горячее дыхание накрывает головку, стекает вниз по чувствительной коже. Конечно, неправильно. Все, что они делают сейчас, неправильно. Хочет ли он Намджуна меньше? О нет. — Это тебя успокоит? — спрашивает он, доставая из кармана презерватив. Намджун смеется, и Джина пронизывает колючей волной — дальше отстраниться он ведь не подумал. Или специально не стал. — У меня ведь ветрянка, а не сифилис, — улыбается Намджун, подняв лицо, но резинку все-таки принимает. Сокджин даже на секунду теряется, а потом замечает сквозь полумрак несколько припухших точек у младшего на лице и… Ему все равно еще чуть сильнее, чем прежде. Не потому что парня хочется так, что он мог сам себя им выебать, а потому что Намджун прекрасен не меньше него самого. И даже больше (но в этом он не признается), особенно когда смотрит вот так снизу-вверх блядскими манящими глазами, приоткрыв пухлые губы. Они оба оправдываются тем, что без прямых прикосновений кожа к коже им ничего не грозит. Точнее, Намджун оправдывается, а Джину совершенно плевать на все, когда губы младшего накрывают головку поверх раскатанного латекса, сразу беря глубокий размеренный темп. Джина бросает в эпицентр своего не выплеснутого желания и громким стоном во всю комнату. Ему хочется запустить пятерню в растрепанные ото сна волосы да насадить поглубже, но у них вроде негласное глупое правило, которое вынуждает его держать руки в кулаках. Намджун за имением большего поля деятельности берет все в свои руки. А заодно и задницу Ким-старшего, которую бессовестно мнет в ладонях, вжимаясь кончиками пальцев в центральный шов штанов. Без того хилую выдержку надламывает каждый раз, когда пальцы «случайно» проезжаются глубже, чем нужно, вынуждая оттопыривать зад для лучшего доступа. Намджун самодовольно хмыкает, резко выдохнув через нос, и Джину хочется сказать очень ехидное, но в голове сметает до полного обнуления. Если кто-то и знает как утихомирить Джина, так это Намджун. Основной смысл этого слова не реализуется от понятия «совсем», потому что в следующую секунду Сокджин ахает до неприличного громко, когда Намджун, ритмично надавливая на зад, начинает трахать его членом собственный рот аккурат до глотки, дотягивается губами до края резинки, не пересекая барьер с голой кожей. Пальцы, те самые, длинные, прекрасные пальцы, которые ждал так сильно все эти дни — все еще давят ему между ягодиц, и Джину вот столечко не хватает спустить в резинку, потому что горячий влажный рот младшего подгоняет его к оргазму хлыстом под поясницу. Только потом, когда, по случайности опустив взгляд вниз, он видит хитрый сытый взгляд Намджуна, до него доходит смысл стратегии их бессменного лидера. Он отталкивает парня от себя за плечо — смачный чпок, с которым соскальзывает его блядский рот, отзывается в каждой ноющей клеточке — и тот от неожиданности валится назад на спину. — Муда-а-ак, — восхищенно тянет Джин и седлает бедра так, чтобы плотно прижиматься задом, — думаешь, я быстренько кончу и покину твой вирусный бункер? — А что, плохой план? — Намджун улыбается. — Тебе решать. Джин склоняется сверху, упираясь руками в кровать по обе стороны от головы, и тесно проезжается ямкой между ягодиц по чужому стояку. Намджун задушено вздыхает, мертвой хваткой вцепляясь ему над коленями. Шея вытягивается в одну соблазнительную линию с острым уголком кадыка; Джин жадно сглатывает подступившую слюну, чтобы не пустить язык по крепким линиям мышц, колотящей артерии и красиво очерченным плечам под лямками. Разрешает себе лишь один процент от желаемого: спускается совсем низко, ведет, не касаясь, носом от уха и палит дыханием до ямки между ключиц. Под ребрами судорожно сводит от вида осыпавших чужую кожу мурашек. Садистски медленно поддает бедрами еще раз, получая в награду хриплый грудной стон, и наклоняется, чтобы прижать губами сосок через два слоя ткани. А выгибает парня так, будто преграды просто не существует. — Джин… — зовет он душным, густым, словно сигаретный дым, голосом. Тот не отзывается, только нависает сверху, глядя в глаза. Да что он ответит, когда сам не отдает себе отчета, накатывает бедрами по кругу, в самой нижней точке прижимаясь особенно сильно. Намджун глохнет от ощущения сжатого между ягодиц члена, хватает, гладит ладонями везде, где не нарушается их договоренность — по ребрам, талии, худым ногам. Просит о чем-то не вслух, не разбирая позыва, а самого уже затаскивает в монотонный горячий транс — они трутся друг об друга, обмениваясь дыханием, и это так странно, приятно и хорошо, очень хорошо, аж скручивает томное в ступнях. На гребне захлестнувшей нежности Джин прижимается к губам через маску, от облегчения вздыхая каким-то жалобно тонким. Просто прижимается, совсем слегка прихватывает верхнюю губу своими, и его почти отпускает. — Джин, нам нельзя, — напоминает Намджун, слегка отстраняя парня за плечи. Нельзя. Слово отстукивает по нутру, будто шарик по доске для пинг-понга. Н е л ь з я Джин смотрит на призывно приоткрытые губы Намджуна и думает, что иногда проигрыш стоит финала игры. — Да пошел ты, — фыркает он с нескрываемой радостью. И сдирает маску. Когда на Намджуна набрасываются чужие горячие губы, он не верит реальности. Залипает по системной ошибке, удивленно приоткрыв рот, а Джин от предоставленного не совсем разрешения отказываться не собирается, даже успевает нырнуть языком в рот, вылизав кончиком ребристое небо и нежную кайму кожи за верхними зубами, прежде чем до Намджуна дойдет. Можно. Нужно. А, когда все-таки доходит, Джин чувствует широкие ладони у себя под футболкой и они горячие-горячие. Растянутая до дребезжащего напряжения нить ожидания лопается целой тонной фейерверков, потому что долгожданного жара каких-то кончиков пальцев в поясничном изгибе хватает, чтобы сорвало крышу. Намджун меняет поцелуй на свой, глубокий и жадный, переносит руки на шею и давит на себя, будто боится что Джин будет сопротивляться. А тот наоборот расслабляется, поддается, послушно открывая рот для чужого языка, и они целуются так мокро и торопливо, будто ветрянка ввела правило пяти секунд — минут, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста — и дала фору нагнать упущенные дни. Джину хорошо и радостно, он и сам нетерпеливо трется об него всем телом, хотя Намджун все-таки нетерпеливее со своими загребущими руками по всему его телу, грубой хваткой на заднице и талии — точно останется синеватая пятерня. Даже хочется тихонько съерничать о том, что там думал мистер умник про заразность, но резкий разворот на сто восемьдесят вышибает из него все разумные мысли. Из неразумных только целый разговорник не озвученных и не самых приличных просьб. Намджун падает на него так тесно, что Джину тяжело дышать - грудной клетке некуда разойтись - и картинка перед глазами расходится пятнами от недостатка кислорода. Или все-таки от того, как Намджун, выпивая с его губ последний, гладит потрясающими ладонями, потрясающий весь; Джин даже обвивается вокруг него с какой-то сентиментальной нежностью, потому что от ощущения родной тяжести тела гулко ухает в груди. Руки Намджуна восполняют недельную нехватку почти полностью, они отпечатываются везде, на нем и даже в нем. Джин старательно вылизывает пальцы во рту, но на деле получается неумело и мокро, потому что перед глазами размывает, как бензин по асфальту, и чужая рука, сдирающая штаны с бельем не делает легче. Намджун чертыхается на выдохе и устало жмется лбом в плечо. Джин тугой как в первый раз, стенки под пальцами расходятся неохотно, с весомым сопротивлением, но он толкается навстречу сквозь режущее ощущение под поясницей и сдавленно выдыхает в высветленный висок. Из слюны херовая смазка, и Намджун, глотая мат за матом, тянется за нормальным лубрикантом над старшим. Теряет времени больше положенного, потому что тот, получая в доступ целую площадку для действий в виде чужой груди, скатывает майку до плеч, осторожно касается губами не задетых болезнью участков кожи. Намджун на секунду забывается от невесомых поцелуев, а потом с рычанием возвращается обратно, накидывается с поцелуем. Они вновь сплетаются так плотно и необратимо, что Джину на секунду даже кажется, что никуда дальше они не успеют зайти - горячий голый живот обтирает его член на каждом толчке бедрами. Ему до края - дурные секунды. Намджуну, кажется, немногим больше, потому что наскоро смазанные пальцы растягивают с болезненной спешкой, но Джину хорошо, до одурения хорошо, больно ровно настолько же, внутри все горит и режется. Он никогда бы не подумал, что будет ловить от этого кайф, а Намджун только прибавляет градус нарастающему безумию, расцвечивая изгиб шеи засосами, рвано дышит в шею от нетерпения. Джин сжимается вокруг пальцев, чувствуя, как весь таз обжигающе сводит, и просит скомканным шепотом: - Бери, рви, делай, что хочешь, только быстрее. Намджуну одна фраза чернотой заливает перед глазами. Он берет, не раздумывая, теряет половину секунды в необходимой спешке и загоняет старшему до самого основания, гасит его надрывный стон ладонью. Джин спазмируется всем существом, от корней волос до кончиков пальцев, зарывается ногтями в мягкую кожу на джуновой заднице, сдавливает ее бедрами, сам не понимает, как вовлекает еще глубже в себя. Вокруг позвоночника обматывают колючую проволоку, пускают ток, и Джина трясет под горячим телом мелкой дрожью. Совсем не от боли, это он понимает уже позднее. Они трахаются как ненасытные животные, раскачивают кровать и портят настенную краску ударами. Джин пересекает пределы ожидаемой громкости и на каждом толчке стонет так сочно, что никакие колонки Чонгука не спасут ребят от случайного подслушивания. Намджун даже не пытается заглушить парня, наоборот, делает только хуже: снимая забытый презерватив, накрывает член горячей ладонью, дрочит, насколько позволяет пространство между прижатыми телами, влажно целует под подбородком, слизывает вибрацию. Слышит топот в коридоре и хлопок входной двери и не может сдержать улыбки. Что-то темное в нем дразнит, подначивает, и Намджун с хищной ухмылкой отрывает зад старшего от кровати, поддерживая под коленями, и вколачивается под новым углом сильными глубокими толчками, вышибает из него дурь вместе с наросшей поверх наглостью. Джин раскачивается на простынях в тяжелом густом ритме и как по волшебству превращается обратно в мягкое и отзывчивое, роняя благодарные стоны после каждого шлепка. Где-то в коридоре снова хлопает дверь, но сквозь плотный дурман в голове он не разбирает, сколько раз и сколько людей из их около-голубой команды остались бесстыдно подслушивать. Выбора у оставшихся особо не было, Джин сам отдаленно понимал, что его пробирает чересчур громко, но внутри ему было так охуенно, горячо и пьяно, что молчать не было сил. И, переполненный каким-то долгожданным удовлетворением, он тянет руки к Намджуну, обнимает подставленную шею и просто жмется губами к скуле, жмурясь от ощущения, схожего с возвращением домой. Он не хочет без Намджуна быть, даже неделю за стенкой не смог. И дело, оказывается, совсем не в сексе. Просто Намджун теплый, родной, такой свой до малейшего прикосновения, с горячими руками и неудобными медвежьими объятиями, в которых трудно дышать. Джин загнанно дышит у него под ухом, напивается знакомыми терпкими запахами и млеет. Трепетно-сладкое в солнечном сплетении теплом перекатывается в низ живота, плавится, вплетаясь в тугие узлы и, когда Намджун оставляет еще один, уже медленный и глубокий, толчок внутри и нежный поцелуй на губах - лопается под поясницей, ударяя взрывной волной в опустевшее сознание Джина. Он задыхается, вслепую хватая воздух, плечи Намджуна, и кончает в его кулак. Первые несколько секунд восстанавливает реальность обрывками, чувствует аккуратные поцелуи на щеках и легкий холодок между бедер. И внезапно, словно долгий слоу-моушен щелчком вернули в нормальную скорость, осознает, что у Намджуна все еще стоит. Он валит парня на кровать, раскидывает его колени в стороны и доводит ртом до финала с такой отдачей и жадностью, что хриплый стон младшего разбавляет коллекцию подаренных общежитию Джином. Уже стирая вкус Намджуна и ванильной смазки с губ, падает рядом, тесно прижимаясь к плечу, и, кажется, впервые умудряется нормально дышать. На душе хорошо и спокойно, аж зажмуриться хочется. Намджун поворачивает голову и замечает, что у него самого голый верх, а у Джина - низ. И почему-то находит это очень смешным. - Надеюсь, мне пойдет быть таким же леопардом, - вздыхает Джин, оглядывая свои руки, будто ветрянка проявится уже через секунду. - Есть и плюсы. - Намджун ложится на бок, подпирая голову локтем. - Ты сможешь приходить и спать со мной, потому что у тебя иммунитет? - Я хотел сказать, что ты сможешь отдохнуть от расписания, ну да ладно. Джин обнимает парня за талию и смеется дурацким смехом. _________ Через три дня ребята впервые собираются за столом полным составом. Джин порхает по кухне, напевая дурацкий трот, добавляет еды на стол, собирает пустые тарелки и вообще сахарнее молчаливого Юнги. Молчит, на удивление, не только он, а вообще все. Намджун ловит на себе то один, то второй смущенный взгляд, и нехитрой логикой подсчитывает, кто же в тот вечер остался подслушивать в общежитии. Он ухмыляется Чимину, победно наблюдая за тем, как младший заливается алым и низко опускает голову. Юнги, очевидный партнер по преступлению, поддевает его локтем и невозмутимо набивает рот рисом. - Здорово, что ты выздоровел, хён, - улыбается Чонгук, а у самого уши тоже почти пунцовые. Намджун улыбается. Вот так неожиданность. - Да, скоро сыпь совсем сойдет и буду как новенький. - А почему Джин-хён не заболел? - невинно спрашивает Тэхён, поглядывая то на Намджуна, то на упомянутого хёна, будто где-то у них на теле есть ответ на вопрос. Но нет, только почти сошедшие засосы на шее у Джина. - Неужели во время секса вирус ветрянки не выдерживает повышения температуры? - Все еще как ни в чем ни бывало предполагает он. Чонгук в другом конце стола давится едой. Хосок роняет палочки, давится ржачем в ладонях. - Ну, понимаешь, Тэ, инкубационный пери.... Намджуна обрывает воткнувшийся в рот кусок мяса. Джин солнечно улыбается ему и оборачивается к Тэхёну. - Просто мое прекрасное лицо ничем не испортить. Переживший апокалипсис Бантан Сонёндан облегченно вздыхает.