Рододендрон

Бабушка Куроко выращивала рододендроны. Точнее, один куст — размером с весь невеликий садик. Дайки он казался большим. Все было очень запутано: куст назывался «западная азалия», но при этом был рододендроном. Весной он упоительно цвел белоснежными ароматными цветами и празднично осыпался. Еще весной цвели сливы и вишни. Тецу больше подходил рододендрон. Или Дайки так казалось, потому что встречались они обязательно рядом с ним — как будто рядом с охранником на пути к дому или случайным молчаливым свидетелем, который и хотел бы скрыться, да некуда. Разговоров у рододендрона перед прогулками Дайки не помнил. Да что там помнить? «Аомине-кун, ты опоздал». «Ну, проспал чуть-чуть…» «Это не чуть-чуть, Аомине-кун». «Ты мог бы уйти без меня». В ответ на это Тецу молчал. Он мог бы, но не уходил. Однажды Дайки стоял у рододендрона, обрывал лепестки и гадал по-дурацки — любит-не любит. Один раз вышло, что «плюнет», другой — что «замуж возьмет». «Тебе нехорошо, Аомине-кун?» — спросил Тецу. В голосе его была тень тревоги. «Нет», — буркнул Дайки. Ему хотелось, чтобы Тецу сказал бы ему что-нибудь еще. Потрогал ему лоб или предложил купить чаю в автомате. Тецу отступился. Иногда Тецу отступался — он всегда уважал чужие границы. Аомине видел как наяву это движение: как будто они стоят в центре баскетбольной площадки, и между ними — полоса, и Тецу смотрит на него снизу вверх внимательным, вроде бы равнодушным, но на самом деле ищущим взглядом. (У конца линии растет куст рододендрона — соцветия белого среди темно-зеленой листвы.) Потом — Тецу делает шаг назад. Это мог бы быть страшный сон, если бы это не была реальность. Конечно, на самом деле все выходило далеко не так драматично. После долгого перерыва они начали потихоньку общаться. Поначалу — исключительно в присутствии Кагами. То есть Дайки хотел встречаться с Тецу. И баскетбола. Баскетбола он хотел всегда, но это же не повод! Тецу же приводил с собой Кагами, точнее, они приходили вместе. И это было здорово. Было весело. Аомине наперегонки гонял с Кагами по площадке. Он и теперь вспоминал это время с удовольствием: зима, день неожиданно холодный, но сухой и ясный. Облачка пара изо рта. Кагами в бешеной красной куртке, и солнце отражается от баскетбольного кольца. Тецу сидит на скамейке, в руках у него баночка с горячим чаем, обернутая платком. Он держит ее двумя ладонями, пьет, и из-за пара кажется, что лицо его в полупрозрачной дымке. Солнце гладит его по волосам. Он смотрит вроде бы безразлично, но внимательно. Домой они обычно шли все вместе, Аомине цапался с Кагами, и азарт медленно выветривался, он чувствовал Тецу, его молчание, и ему все сильнее хотелось что-нибудь спросить, но слова не находились. Кагами, казалось, ничего не замечал. В «Маджи-бургере», пока Кагами ждал своего гигантского заказа, они молчали, и тишина — для Дайки — была напряженной и нервной; Тецу вел себя как ни в чем не бывало. «Тебе ведь нравится играть с Кагами-куном?» — спрашивал Тецу. Дайки что-то бурчал в ответ: признавать не хотелось. Казалось, будто он признается в слабости. Хотя чего уж тут… Тецу едва заметно улыбался. Кагами не только ел за троих, но умудрялся за троих и разговаривать. Бесценный источник информации: что задали, что происходит, что и кто кому сказал, какие подвижки в команде. Дайки слушал, развесив уши. «Да», — говорил Тецу. «Нет», — говорил Тецу. «Давай обсудим это позднее». После «Маджи-бургера» они расходились. Однажды Дайки догнал Тецу. Им было в разные стороны. Тецу ничего не сказал. Они шли в тишине. Слова вспухали в Дайки и не находили выхода. Они дошли до вокзала. «Тебе в другую сторону, Аомине-кун», — сказал Тецу настойчиво. «Мне надо… Туда», — Дайки неопределенно махнул рукой. Ему было надо. Они поехали. За окном мелькал ночной город, мутные огни: потеплело, и над землей поднялся туман, окутывая улицы дымкой, как днем пар от баночки окутывал лицо Тецу. Дайки рассматривал отражение лица Тецу в темном окне, чтобы не смотреть ему в глаза. Ему казалось, Тецу видит его насквозь. Ему казалось, Тецу непостижимым образом повзрослел за это время, стал старше в разы, перерос не только себя, но и Дайки. Теперь Дайки пытался вспомнить — а как же это они прежде дружили? Как общались? Ведь как-то это все выходило само собой… И не мог. «Я звал тебя одного», — уронил он тяжело. «Тебе ведь нравится играть с Кагами-куном», — Тецу смотрел на него прозрачным взглядом, спрятав рот в теплом шарфе. «Нравится», — ему было что сказать, но при этом — как будто нечего. Он молча проводил Тецу до дома и всю дорогу мучился: ему хотелось, чтобы дорога не кончалась; чтобы Тецу взял все на себя; чтобы Сацуки никогда его не любила; чтобы прямо сейчас небо хлопнулось на землю; чтобы баскетбола не существовало — нет, нет, пожелал он, тут же опомнившись, последнее не считается. Они прощались у рододендрона: тот был по-зимнему угрюмый и облезлый. Дайки топтался, как на привязи: ни сказать что-то толковое, ни уйти. «В следующий раз я приеду один, Аомине-кун», — тихо сказал Тецу, обрадовал Дайки — и слегка напугал. Если не баскетбол — то что же остается? Дайки начал готовиться за три дня. Тецу приехал на встречу с баскетбольным мячом. Это были без преувеличения самые, самые жуткие полтора часа в жизни Дайки. Тецу мазал. Тецу был слишком слаб. Тецу извинялся. Попадал и снова мазал. И выстоять против Дайки — не мог. «Я думаю, — в конце этой пародии на игру сказал Тецу, — что именно этого ты и хотел, Аомине-кун». Он задыхался. Он был не красный — обморочно-бледный. Несмотря на холод, он вспотел, волосы его намокли и потемнели. Дайки смотрел на него и не знал, что сказать. Тецу был прав. Дайки хотел. Дайки хотел себе настоящего соперника, который у него появился, но это было не то, этого было мало. Кроме этого, шире этого, больше, он хотел… Это было очень глубокое понимание, глубже разума и даже глубже инстинктов, прошивка того уровня, на котором в Дайки заложен был баскетбол. Все вдруг стало очень просто. Он сказал: «Я именно этого и хотел». Они прощались у рододендрона, и Тецу выглядел очень, очень растерянным. В сумраке лицо его казалось не просто бледным — сероватым, как вечерний снег. Глаза — два тревожных провала. А Дайки поверил вдруг, что что-то будет. Неизвестно что. Но будет. Хуже всего — предопределенность. Пусть даже это будет выигрыш. Тецу не привык тянуть. Его колебания обычно занимали ничтожно мало времени. «Спокойной ночи, Аомине-кун». Какое-то наваждение: после встреч с Тецу Дайки ловил себя на том, что мысленно зовет себя «Аомине», иногда даже «Аомине-кун». «Тецу, — вырвалось у него, — можно я тебя поцелую?» Рододендрон равнодушно похрустывал ветками. Тецу моргнул. «Нет, — сказал он медленно, — нельзя». Дайки показалось, что в висках у него хрустнуло, и под кожей к подбородку и ниже потекло что-то теплое, вроде отчаяния. «Бабушка может увидеть, — пояснил Тецуя, — или соседи». «Или он, — Дайки, улыбаясь, как после анестезии, потянул куст за веточку и отпустил. Тот суматошно зашуршал, как будто даже с осуждением. — Я помню, он так красиво цветет…» Он помнил, хотя прошло уже… Сколько? «Это другой куст, Аомине-кун, — тихо сказал Тецу, — тот замерз. И этот замерзнет. Бабушка не укрывает их на зиму, видишь? Каждую весну покупает большой куст и высаживает перед самым цветением». «Они так похожи…» «Да, — Тецу улыбнулся, — но совсем-совсем разные». Дайки не стал прощаться, развернулся на ватных ногах и побрел обратно к станции, не думая даже про электрички — успеет он или нет. Какая разница, если ждет лишь общежитие. Тецу, запыхавшись, нагнал его в конце улицы. Дайки услышал его и обернулся: Тецу легко бежал, почти летел, в распахнутой куртке, под которой мелькала светлая толстовка. Он пихнул Дайки в плечо, заталкивая в темную узкую щель между домами, закрыл глаза — закрыл, а не зажмурился — и поцеловал Дайки, сделав это властно, неумело и сухо, словно бы ставя печать. Дайки понятия не имел, как быть. От того, что это Тецу, вдруг стало очень неловко. Он, больше думая о смущении, чем собственно о поцелуе, потянулся и наткнулся рукой на толстовку Тецу. Она была теплая, согретая теплом его тела. Дайки вдруг понял, что тот дышит слишком тяжело. Тецу, не дождавшись толковой реакции, открыл глаза и отодвинулся. Он не выглядел разочарованным или расстроенным. Он выглядел как тень, которая вот-вот растворится в сумерках. Дайки повернулся, прижав его к стене, нагнулся и вжался ухом в толстовку. Сердце Тецу билось часто-часто, Дайки казалось, он чувствует удары. Он выпрямился. С Тецу слетела эта его призрачная маска. Он смотрел, приоткрыв рот. Дайки понял, что ухмыляется. «Тецу», — позвал он. Теперь он мог делать что хотел. Он взял лицо Тецу в ладони — его руки по контрасту с бледной кожей казались сделанными из черного дерева — и Тецу опустил ресницы. Доверчиво и спокойно. У Дайки закончилось дыхание. Ночной ветер, кажется, высосал весь воздух из тупичка, и вместе с ним закончились и звуки, и время. Дайки целовал Тецу в безвоздушной тишине, еще и еще, зная, что потом не сможет вспомнить, как это было. Тецу отвечал, Дайки чувствовал движения его подбородка и жар вспыхнувших щек. Тецу взялся за его руку, пальцы его были холодные, в отличие от лица. Куда позже Дайки решил, что это был неловкий опыт: у него остался потом во рту железистый привкус, наверное, кто-то из них неловко прикусил другому язык, и губы у Дайки шелушились почти неделю. Но какая разница, как выглядит дверь, которую ты открываешь, если по-настоящему важно то, что за нею. «Аомине-кун, — голос у Тецу был слегка охрипший, ресницы закрытых глаз трепетали, — ты опоздаешь». Щеки у Тецу горели, и взгляд, когда он открыл глаза, оказался черный-черный. В этот миг Дайки решил, что на время института ему нужно отдельное жилье. «Ага», — сказал Дайки и потянулся за очередным поцелуем. Тецу положил ладонь ему на губы. «Ты опоздаешь, Аомине-кун». «Ага…» Дайки с сожалением выпрямился. Ветер быстро уносил остатки тепла. Он застегнул на Тецу куртку до самого подбородка. «Созвонимся?» — опять становилось неуютно: уверенность покидала Дайки, выветриваясь вместе с теплом. «Да», — сказал Тецу неожиданно жарко. Дернул Дайки за завязки капюшона, наклоняя голову, поцеловал, словно ужалил, и повторил: «Да». Глаза его горели. «Я приведу Кагами», — предупредил он. «Опять?» — заворчал Дайки. Нет, играть с ним было хорошо, но… Он посмотрел на Тецу. «Если хочешь, можем встретиться сначала у меня, — предложил Тецу, коротко улыбнувшись, — по выходным бабушка уходит к подруге на чай и…» «Тогда у куста», — сказал Дайки. Белый цвет очень шел Куроко. Однажды Дайки был у него дома и видел фотографию: Тецу в неброской юкате на фоне белых цветов. «Его зовут рододендрон», — Тецу опять улыбался. «Я запомню», — пообещал Дайки. И сдержал слово.