Железный город

Этот город выше любого строения, ранее встреченного мной на пути. Бесконечные, одинаковые ряды стальных колонн, пронзенных окнами. Громоздкие переплетения мостов и мостиков, накрепко связавшие их железной паутиной, и все это – тонущее в чернильно-синей мгле, изредка освещаемой желтыми ритмичными вспышками вечных ламп. Аурум озирается, словно готов спросить – куда держать путь дальше. Но ответа на вопрос я не знаю. Подчиняясь шенкелям, еднорог ускоряет шаг и выходит в начало длиннейшей улицы, прямой как стрела. По сторонам мерно плывут колоссы зданий. Копыта стучат гулко и жутко, словно отмеряя утерянные мгновения. Как здесь кого-то найти? Как узнать, за которым углом исполинской решетки пропал след? Ни единой живой души, ни одного прохожего. А впрочем… На галерее немного выше человеческого роста, что тянется вдоль улицы, я замечаю детскую фигурку. Ребенок, девочка, стоит, взявшись обеими ручонками за перила, и смотрит вниз, на меня, с жадным любопытством. Я останавливаю арбогастра и гляжу на нее. Ребенок ли это, или только нечто, принявшее детский облик? Что может делать ребенок в таком жутком месте в ночное время? - Здравствуй. - Здравствуй, - отзывается девочка. У нее длинные, белые, как у Баскома, волосы. Одежда больше подошла бы мальчишке, темного, неуловимого в ночи цвета. – Ты странно выглядишь. - Я из другого места и времени. Я ищу своего друга. - Ты не имеешь разрешения находиться здесь, правильно? – спрашивает девочка. - Похоже, нет. - Тогда тебя могут арестовать. - А ты имеешь право находиться здесь? - Право? Да, имею. Я житель района без поражения в правах. Ее голос звонок и чист, но слишком спокоен, а лицо не по-детски серьезно. - Я ищу своего друга, - снова повторяю я, глядя в прозрачно-белые глаза. – Его похитили из моего мира и должны были доставить сюда. - Это невозможно, - ни тени неуверенности. – Контакты с другими измерениями строго запрещены. Никто не станет похищать жителя другого измерения. Это противозаконно. - Он родом из этого мира, но долго жил с нами. - Тогда он преступник, - ровно говорит малышка. - Да. Здесь его считают преступником. – Тот, кто помогает преступникам, сам нарушает закон. И им никто не помогает. – Кажется ли мне, или в холодном голосе впервые проскользнуло чувство? Удивление. Осуждение или сожаление? - Друзьям помогают всегда. Что бы они ни совершили. Лицо малышки становится задумчивым. - Как называется этот мех? Он красивый. - Мех? - Железный зверь. Ведь это зверь, правильно? - Да. Это зверь. Их называют еднорогами. - Из-за рога. Понятно… - Куда заточают преступников, если поймали? Где в вашем городе тюрьма? Я буквально чувствую, как секунды уходят сквозь пальцы… Мчаться, лететь вперед, но для этого нужно знать, куда лететь. Куда мчаться… - Тюрьмы были раньше, - впервые улыбается ребенок. – Давно. До Золотого века… Пойдем. Ловушка? Нет, почему-то мне так не кажется. Это она опасается от меня какого-то подвоха. Аурум трогается с места и по идеально гладкому металлу следует вдоль галереи. Поворот в более узкий проход. Еще одно ответвление, и еще. Тупик, над которым в двух человеческих ростах – балкон или арка. В нее ползет смутный ночной свет. - Твой мех может туда запрыгнуть? Я киваю. Послушный «мех» пятится, берет короткий разбег и прыгает. Для коня такое препятствие непосильно. Почти из-под копыт шарахаются две малорослых тени. Еще дети. Двое мальчиков, если меня не подводят глаза. Бежать отсюда почти некуда, втиснутая между стенами зданий толстая плита без перил связана с галереями внизу и вверху ненадежными веревочными, точнее, проволочными лесенками. Путь к ним мальчишкам мы с Аурумом отрезали. - Не бойтесь. - Ты кто? – спрашивает старший мальчик. На вид ему не больше десяти. - Ты рыцарь? – в голосе младшего, - ему не больше шести, - жадная надежда. - Рыцарей не бывает, Азек, - одергивает старший. - Неправда. Я – рыцарь. – Что еще мне оставалось сказать? - Он из другого измерения, - добавила моя знакомая, забираясь на край платформы. - Почему он здесь? – нахмурился старший мальчик. – Здесь… а не в комиссии? - Но он же Рыцарь… - с ужасом шепчет малыш. - Он ищет друга, - говорит девочка. Тихо, словно извиняясь. – Я подумала… - Мы нарушаем закон. - Мы и так нарушаем закон, когда здесь собираемся. В период сна полагается спать в своей комнате. - А кто твой друг? – спрашивает маленький Азек. - Его зовут Баском. Все трое замирают. - Баском Талек? – уточняет девочка, но голос ее дрожит. Что вообще творится в этом странном месте? Никогда не видел таких серьезных и запуганных одновременно детей, даже в городах, только что испытавших на себе силу оружия… - Наверное. Он не называл второго имени. - Еще бы, - добавляет старший. - У него волосы как у меня, длинные и светлые, - говорит малышка, - загорелая кожа. И он постоянно улыбается. - Да. - Баском Талек – самый опасный из преступников нашего измерения. Существо, полностью отвергнувшее систему, поставившее во главу угла личное благо, исторически осужденную Вседозволенность – она явно цитирует официальные документы. – Убийца, расхититель научного и патрульного оборудования, иритозависимый, уничтожающий разумных обитателей других миров ради получения лоорси, необходимого ему наркотика. Девочка замолчала, продолжая с интересом ожидать моей реакции. - Да. Где его искать, если он захвачен вашим… патрулем, правильно? - Патруль обеспечивает правопорядок. За преступниками охотятся рейдеры. - Хорошо. Где искать захваченного рейдерами? Я начинаю злиться, глядя на маленьких ханжей. - Он тебе все еще друг? настоящий друг? - Да, Азек. Он мне друг. Каким бы ни был, как бы его ни звали. А разве бывают иные друзья? Малыш смотрит снизу вверх, и белые глаза в сумраке кажутся чуть ли не звездами. - Не знаю… Но его, наверное, забрали в донорский центр. - Куда? - В донорский центр. На разъемку. Я попытался осознать, о чем идет речь. Старший, видимо, прочитал смесь непонимания и гнева на лице, и пояснил: - В донорский центр отправляют невосстановимо искалеченных, больных, совершивших тяжкие или множественные преступления. Там определяют, какие части тела донора еще применимы, его разнимают на органы и пересаживают их нуждающимся жизнеспособным организмам. Я запер в горле крик отчаянья, и, едва переводя дыхание, спросил: - Где это? Где это место? Мальчишка небрежно махнул рукой в сторону дальнего края плиты. - Там. Видишь яркие лампы? На донорском центре они всегда светятся. От ламп нас отделяло несколько рядов зданий и только Боги знают, сколько запутанных переходов. Девочка оглянулась на своих товарищей, потом на меня. - Я знаю дорогу. Но если нас поймают, скажи, что ты меня украл, хорошо? - Хорошо. Старший кивнул, и бросил коротко: - Я заберу Азека домой. Склонившись с седла, за тонкую ручку я поднял ребенка и посадил перед собой, укрыв полой плаща. - Вниз и вперед. Копыта еднорога снова толкнулись от искусственного камня, похожего на металл, или металла, схожего с камнем. - Вправо. Влево. Вправо. Прямо, далеко прямо. Ветер свистит в ушах, но молчать и тонуть в горьких мыслях я уже не способен. - Почему так темно? Ни фонаря, ни света в окошке? - Время сна. - Все должны спать? Это обязательно? - Да. - А если человек не хочет? - Его вылечат или оштрафуют. - А если он все равно не захочет? - Станет преступником. Отправят на принудительную работу. - А если?.. - Тогда отправят в донорский центр. - Сон так важен? - Каждый шаг важен, - шепчет девочка, вжимаясь в меня задрожавшим тельцем, и я плотнее укрываю ее плащом. – Каждый шаг должен делаться в означенное время, в положенном месте. Порядок и своевременность необходимы во всем. Это только в сказках можно жить, как хочешь… - То есть вас за собрания ночью могут оштрафовать? - Могут. Если докажут, что они повторялись многократно – отправят в донорский центр… Добрые Боги… Что же это за страшный мир? Ведь они дети… Детей на части – за бессонницу?.. Не в силах остановиться, я продолжал задавать глупые вопросы. - А родители? Они… не попытаются заступиться? Не смогут… принять наказание вместо вас? Хотя от этого только хуже… - Они не будут заступаться за преступников. Центр репродукции всегда сможет помочь им в получении новых детей. А отправлять преступников в центр для сирот никто, конечно, не станет. Сироты - идеальные дети общества, они получают все лучшее и полностью благополучны. – Малышка замолкла и вдруг продолжила: - Когда я была маленькой, я мечтала стать сиротой. У них в домах общего воспитания так хорошо. И их там много. Общие программы, задания… Друзья. Ну хоть на пару месяцев… Налево. - Здесь запрещено дружить? - Нет, но… все знают, что дружба – это прихоть, каприз, излишество. Пережиток прошлого. Человек больше думает о благе друга, чем о благе общества, а это плохо. - А разве вы втроем… не дружите? - Нет. Мы просто проводим время вместе, когда оно есть. Ну и у нас общий недостаток. Не спится по ночам… - Теперь я понимаю, почему Баском ушел отсюда, - не могу сдержаться, не получается… - Разве у вас по-другому? У нас золотой век, идеальный общественный порядок, каждый встроен в систему и максимально защищен ей… - Я наслышан, как каждый защищен. Баском иритозависим. Не может жить без наркотика или риска. Просто не может. Я видел, насколько ему плохо, когда чего-то одного не хватило. И какова была ваша защита? Комиссия? - Комиссия не может принимать поспешных решений, - не очень уверенно ответила девочка. - И пусть объект исследований мучится от страшной боли? - Общество не может тратить свои ресурсы на тех, кто вне его. - Он тогда не был вне! - Но он не мог соблюдать общие законы… - Ты понимаешь, что это замкнутый круг, не столько жестокости, сколько равнодушия? Чудовищного равнодушия? Девочка прижалась крепче и промолчала. Перед нами словно чудовище из глубин, поднялись высокие металлические ворота. Лампы едва освещают их маслянисто блестящую гладь. Моя спутница возится под плащом: - Сюда никто не входил с конца рабочего дня. - Откуда ты знаешь? - Автоматика всегда приглушает освещение, когда никого нет, но делает это не сразу. Через час-два после ухода работников. Свет тусклый. Смена кончилась два часа назад. Мой отец настраивает здесь машины. Моего старшего брата здесь разобрали. - За что?! - Ни за что, он не был преступником. Его нельзя было вылечить. - Прости меня… - Почему? Ты не спросил ничего странного. - Я напомнил тебе о плохом, - пояснил я. - О плохом? Нет. Это просто случилось и все. Объективная реальность. - У нас стараются не будить память, если она несет грусть… - Странно. Мы ждем, укрывшись за поворотом в густой тени. Еднорог замер, как статуя, и вместе с ним замираем сами. К воротам приближается небольшая наземная машина. - Он ждал начала Глубокого сна, - шепчет девочка. – Это странно. В час Глубокого сна по улицам могут перемещаться только рейдеры и спецотряды патруля. Ты хорошо слышишь? - Да, но для человека… - Опусти меня. Она скользит вдоль тени, как ящерка, ждет, пока транспорт проползет в открывшийся проем, и возвращается. - Слово-ключ – «стража». Поторопись. - А ты? - Я доберусь домой сама. Я… уже так делала. Не хочу смотреть, если тебя поймают. А если у тебя выйдет – завтра в сводке ничего не будет. Удачи. - Как твое имя, скажешь? - Свема. А твое? - Фленн. Девочка разворачивается, и исчезает в путанице проходов. Аурум понимает, что сейчас не стоит издавать звуков, и подходит к воротам почти бесшумно, как могут только олени и арбогастры. - Стража. Амулет-переводчик превращает британский в местное рычащее наречие, и монолитная плита поднимается. Двор огромен и пуст. Пропустив нас, ворота становятся на место. Где-то впереди, за углом большого здания – темного ящика, - глохнет, взревев последний раз, мотор. Прижимаемся к стене здания. Из темной пасти машины некто грубо выбрасывает один сверток серебристой ткани, а затем, более аккуратно, второй. Второй кокон вскрикивает, но голос мне не знаком. Впрочем… Я мысленно возвращаюсь на несколько часов назад. Вот большой зал замка Лаксдеж. Вечер, вечные свечи заставляют витражи и люстры заливаться разноцветьем. Я спускаюсь по главной лестнице, Баск – на два шага позади. Странно, - по пространству зала носится ветер, а окна закрыты… - Ложись!!! Вспыхивает и грохочет взрыв. Я прижимаюсь к золотисто-зеленому ковру, а мой друг, как хищная птица, мчится вниз, и плащ бьется за его спиной двумя черными крыльями. Из центра вспышки во весь двухметровый рост поднимается фигура. Воин одет точно так же, как Баском, только волосы у него темные. - Аменэм!.. Дальше, разумеется, сказать он ничего не успевает – мой друг выбивает у него оружие, очередное странное огненное копье. Еще миг, и они сцепились, как два зверя. Сила на силу, скорость против скорости. Стрелять по клубку тел слишком опасно, поэтому я бегу вниз с мечом в руке. Пусть Баском успел обучить меня своим основам рукопашного боя, но в силе с его народом, увы, человеку не тягаться. Зато владеть клинками дети Золотого века не умеют. Новая вспышка швыряет меня на пол, ударив боком и спиной о колонну. Второй незваный гость уже в плечах, чем Баск и его противник, но гораздо опаснее – это выдает выражение лица, холодное и отрешенное. С вытянутой руки срывается летучий диск. Я пытаюсь сбить его в полете из огненного копья, но только сжигаю окно, и стальная молния вонзается в спину – на его счастье, не Баскому, а его противнику. Воин заваливается назад – побелевшее, искаженное непониманием и болью молодое лицо. Второй враг стреляет, уже из другого оружия, сперва в меня, и я не успеваю увернуться, а потом в рвущегося к нему Баска. Тело пронзает боль, каждую мышцу сводит судорогой, и я могу только смотреть, как в дверь врываются караульные, как четверо воинов падают, как и я бессильные что-то изменить. Мой могучий друг сам в не менее печальном положении. Чужак подходит к нему, застегивает на запястьях что-то вроде очень коротких кандалов. - Бонир, - в хриплом голосе Баскома узнавание и ненависть. - Раун кама, Баском. Существо неимоверно сильное. Оно с легкостью закидывает Баска с его ростом и массой себе на плечо, за ремень грубо поднимает раненого, и я понимаю – атака диска не была ошибкой. Похоже, Бонир просто избавлялся от соперника. Со своей добычей он исчезает за секунду до того, как большой отряд Драконов сносит многострадальные двери зала... Значит, младший «ловец Баскома» еще жив. Не похоже, чтобы его собирались лечить, с таким-то обращением, но почему не добили? Или это и есть то самое, ненавистное белоголовому равнодушие золотого века в действии? Звук шагов отдаляется и стихает. Плохо, мы опаздываем. В здании впереди всего одна дверь, но она уже закрыта. Спешиваюсь. Провожу ладонью по гладкому металлу. Ни засова, ни скважины, монолит, как у Древних. Наверное, тоже открывается словом, только каким? Трачу драгоценные секунды, называя все подряд. Правильный ответ «вход». Логика… На мое счастье, впереди, за поворотом короткого коридора мерно отдает приказы Бонир. Внутренних дверей нет, слышно хорошо. - Почему? Голос хриплый, срывающийся, говорит явно раненый. - Почему шакр встретил тебя, а не преступника? - Да… - За два донорских объекта оплата возрастает вдвое. - Нападение на рейдера, - шепчет парень. - Неверная настройка шакра. Штраф. Менее четверти стоимости твоего тела. Раздается визг срабатывающей техники. Я не могу выжидать дольше, и делаю первый шаг из-за поворота. Охотник за головами поворачивается на звук. Лицо - бесстрастная маска. Механизм из плоти и крови с ростовщической сумой вместо сердца. - Мерзавец, - бросаю я в это каменное лицо. - Посторонний на запретной территории, - откликается Бонир. – Жаль, что иномирянин. - Иначе ты сдал бы в разделочную троих? Нас разделяет меньше двух метров, и я навскидку бью из огненного копья. Как и Баском, этот нечеловечески быстр, и отскакивает с пути луча. Стреляет в ответ, но и мне хватает реакции уклониться. Мы мечемся по залу, словно две летучих мыши, то припадая к полу, то взмывая в воздух в прыжке. В некий момент его выстрел срезает большую половину моего ствола. Мы почти рядом, и я бросаюсь вперед. Выхватывая меч, в прыжке сбиваю им прицел чужого оружия. Бонир что-то рычит, я наступаю, снова и снова меняю направление ударов. Ни Баскома, ни его родичей нельзя подпускать вплотную. Очередной выхлест выбивает лучемет. Охотник вскидывает перед собой свободную руку, которой до сих пор только балансировал. Почти в лицо мне взвивается летучий диск, но Баском позаботился когда-то объяснить, что с ним делать. Я встречаю смертоносный металл лезвием меча. Да, на нем остается глубокая зарубка, но шакр, лишенный своих идеальных обводов, петляет и застревает в стене. В моих руках – верный клинок, его – пусты, и неизвестно еще, кто из нас в выигрыше. Ему требуется подойти вплотную, мне – ударить с дистанции меча, иначе результат один – гибель. Он рвется вперед, я – отступаю, наношу удар самым кончиком лезвия, и сразу же отпрыгиваю, рву дистанцию, даже не осознав результата удара. Бонир шатается, непроизвольно вскидывает руку к шее. Воротник и плечо залиты его белой, едва-едва светящейся кровью. Она рвется сквозь зажимающие рану пальцы, неудержимо, полноводно, но радоваться еще рано. Этот народ необычайно прочен и способен долго бороться за жизнь. Я отступаю, кружу, уходя от молниеносных бросков. Нельзя поверить ни сбившемуся шагу, ни частому дыханию, ни стону. Даже когда монстр, так похожий на человека, оседает на пол, я не рискую приблизиться. - Кто ты? – хрипит Бонир. - Человек. Друг Баскома Талека, - говорю я, глядя в гаснущие глаза. - Добей… - Нет. Ты уйдешь сам. – Слова эти требуют сжатой в кулак воли, ибо они – нарушение правил чести и совести. Но в Железном городе честь и совесть знакомы немногим, тем более не убийце соратника. Охотник с усилием вскакивает на ноги и бросается на меня. Новый круг, второй, третий. На четвертом я срубаю тянущуюся кисть и снова отскакиваю. Истекающий кровью Бонир падает, на этот раз непритворно, но я не подхожу к телу до тех пор, пока оно не перестает биться, а после – отсекаю голову. Больше она грозе преступников не нужна. - Оценка состояния донорского материала завершена, - звучит ровный голос из черных панелей над пультом. – Подготавливается разъемка. - Нет! Стоп. Остановись. Стой! Стоять! Никакой реакции. Жаль, что рядом уже нет Свемы. Я ищу взглядом лица за синим стеклом, Баска и его бывшего противника. Поднимаю огненное копье Бонира. Не найду другого выхода – разрежу, и будь что будет. Баск беззвучно повторяет какое-то слово, и я читаю вслух по губам, а амулет-переводчик дает нужное звучание: - Отмена! - Отменить полную разъемку? Подготовка к разъемке начата. - Отмена, - повторяю я. - Выполнить извлечение материала из боксов? - Да! По пульту перемигиваются цветные огни. Мучительно текут секунды. Снаружи ждут еднорог и где-то там – девочка, верящая в друзей. Двухметровые панели отползают в сторону, освобождая тела, недвижимые, застывшие. На невыносимо жуткий миг поднимается из глубин памяти другая картина – лицо белоголового, спокойное, словно скованное сном: опущенные ресницы, полуразомкнутые губы, спутанные, рассыпавшиеся волосы, - и угасающее тепло мертвой руки. Потом Баском рывком садится и страшное наваждение исчезает. Он совершенно наг, и ни разу не доволен этим фактом. - Эта дрянь разложила мой «рейдер»! - Сними одежду с охотника, - предлагаю я. – Она испачкана, но должна быть целой. Тяжелое дыхание раненого морозом проходит по нервам. Нельзя бросить умирать того, кого и так предали. - Прежде чем облачаться, найди мне здешние средства медицины, - говорю я спине оруженосца, и тот замирает. Поворачивается на месте. Молча и упрямо, словно скруллер, нагибает голову. Что ж, я тоже наклоняю голову и исподлобья, в упор смотрю другу в глаза. Дуэль взглядов длится не больше секунды, и Баском, так и не озвучив свою точку зрения, а возможно, просто не найдя должных слов для ее выражения, срывает со стены какую-то крышку и бросает мне в руки тяжелый пакет. - Застежка на нажатие. Анализатор – черная платина, приложить к ране металлической полосой. Дальше сработает само. Прогнозы можно не слушать, каркает хуже вороны. Где, что и как применять расскажет по пунктам. А где ты взял наш переводчик? - Это не ваш переводчик, - отзываюсь я, прикладывая тяжелый предмет к разрезу в живой плоти. – Это устройство было взято на развалинах Соринандума. - Интересно. А зачем тебе понадобился мой кровный враг? Между прочим, как только он придет в себя, снова попытается оторвать мне голову… На миг я колеблюсь с ответом, не столько перед ожиданием Баскома, сколько под взглядом измученных глаз приходящего в себя рейдера. И говорю то, что думаю. - Должен же этот проклятый мир стать с головы на ноги? Хоть для кого-то… Когда твой враг оправится от ран, я лично перемещу его подальше от тебя. А пока… Тех, кого предали, нельзя оставлять в одиночестве. Разве ты сам этого не понял? - А если бы не понял, стоял бы сейчас и здесь? – вопросом на вопрос отвечает мой друг, бродяга и нарушитель спокойствия. И по голосу хорошо слышно – он улыбается.