Апокалиптические краски

«Радость, радость, радость, Счастье, счастье, счастье, Я готов обнять весь мир и разорвать его на части»

Во время раунда Букера Син наступает на него, теснит к толпе все больше, давая понять, что цепь на нем длинная и если бы он захотел, зубы вмиг сомкнулись бы на худой шее, перегрызая иссушенные мышцы. В темных глазах плещется напускная злость, небрежная ненависть, и желание сдаться — чуть приобнять худые бока и уткнуться носом в грудь соперника. Но он понимал, что если так сделает — оступится, упадет, ему никто не протянет руку. Даже Федя превратит эту ситуацию в колкий панч, который рассказывал бы о том, какой же Даня пидорас. Его называли пошлым, испорченным и грязным — и он не знал, это заразно? Ему хотелось поцеловать Букера — мягко, яростно, нежно, злобно. А также оттолкнуть его. Запятнать своими руками. И не трогать, словно тот был ценнейшим хрупким экспонатом. Он не мог решить, что ему делать с его жизнью, даже не так — с их жизнями. Син скучал по старому Букеру — по аккуратной голубой рубашке, заправленной в брюки, по зализанной прическе, времен стиляг, по многим кожаным браслетам на запястьях, которые он дергал, когда нервничал, по чистым рукам без татуировок-рукавов. Он скучал по ощущению теплых рук, когда они жали их друг другу перед баттлом, по добрым глазам. По своим крикам на батлле, по ненависти направленной на него — от этого кровь в венах вскипала, и еще больше хотелось поцеловать Федю, просунуть холодные пальцы Букеру в рот и, вытащив язык, резануть острым ножом. Он хотел крови во рту во время поцелуя, грубых прикосновений, а также хотел положить на его голову прелестнейший венец из голубых цветов. Другая его часть хотела вплести в этот венец терн — хотя, в этот момент он думает и о том, что терновый венок пошел бы скорей ему, нежели Феде. Букер злобно кричит, извергает из себя нападки и панчи, а Син упирает взгляд в пол и думает о тонких губах, которые хотелось бы испачкать красными каплями крови и белыми всплесками спермы. Эти губы хотелось целовать и кусать, хотелось вкладывать в них цветок белой лилии и разрезать их лезвием бритвы. Ничего из этого не хотелось делать одновременно. Ему хотелось лишь не отпускать Федю от себя — неважно как, шантажом ли, задушевными разговорами или же цепью и веревкой. Как говорится, цель оправдывает средства. А Букер был восхитительной целью. Как в будущих отношениях, так и в оптическом прицеле винтовки. У Сина руки в крови — и он то ли спасает людей, зажимая им рваные раны на животе, то ли убивает их, заставляя корчиться в агонии, запуская тонкие пальцы в мясо. Букеру хочется целовать эти пальцы, хочется кусать его костяшки, и крепко держать мелкого пиздюка за длинные волосы, чтобы тот не смог убежать. Букеру кажется, что что-то не с ним не так. Он не хочет пачкать Сина или не хочет пачкаться о Сина? Он не может понять, что происходит с ним — с ними. Ему хочется воткнуть Дане нож в спину и хочется вылизывать острые позвонки между лопатками. Они ждут апокалипсиса, соразмерно с тем, как вампиры ждут рассвета, лишь тогда они смогли бы насладиться прекрасными красками умирающего мира и сдернутыми с людей масками. — Кажется, ты все правильно понял — мы влюблены в эту боль, — выдыхает Син в рот Букеру.