Эспедер-стрит

Чимин где-то конкретно проебался. Потому что он не понимает откуда вдруг на него свалилось все это дерьмо. Чонгук долбоеб. Вот на самом деле. Чонгук зажимает его по углам, шепчет на ухо «хенхенхен», пытается оставить метки, смотрит, улыбается да так влюбленно, что Чимина почти рвет. Господибоже, Чонгук, ты такой долбоеб. Чимин больше не милашничает с ним, Чимин к нему вообще больше не подходит без надобности. Чимин прячется в юнгиновой студии, сидит там как мышь, дабы не мешать рабочему процессу и думает, думает, думает. Когда он успел так проебаться с Чонгуком. Чонгук не понимает, что не так и почему старший от него бегает. Чимин не знает, как сказать, что он давно по уши совсем в другого человека. Чонгук ему как младший брат. Юнги сидит в наушниках, отрешенный от всего мира, погруженный в себя, в экран и на Чимина не обращает внимания. Он вообще не знает, что Чимин сидит позади него. Чимин кусает губы, грызет ногти, запрокидывает голову к потолку и говорит: - Чонгук на меня запал. Говорит в пустоту, потому что Юнги не слышит, говорит это впервые за несколько недель и его отпускает. - Хен, нам надо им рассказать. Юнги отстукивает только ему известный ритм пальцами по столу, клацает мышкой, делает какие-то пометки. Чимин заставляет себя выдохнуть, тянет плед со спинки дивана и прикрывает глаза. * * * - Хен, давай поговорим. Чонгук снова сделал это. Затянул в одну из свободных гримерок, смотрит своими блестящими темными глазами, как щенок побитый. Непонимающий, уязвленный, обиженный. Чимину хочется его прижать, как мать прижимает к себе сына, погладить по голове, сказать, что все будет хорошо, что это пройдет. Чимин закрывает лицо ладонями, опускает плечи и вообще весь разом поникает, становится очень серьезным. Чонгук обнимает его порывисто, прижимает к себе, как самое ценное в мире, шепчет что-то быстро, неразборчиво, а Чимина тошнит. Не от Чонгука тошнит. От себя тошнит. Господи, это же так просто, сказать «нет», разбить чужие надежды, чужое сердце. Не просто. Чимин осторожно ведет ладонями меж чонгуковых лопаток, успокаивает, отходит на несколько шагов назад и говорит, глядя младшему в глаза: - Прости, Чонгуки, - в груди все сжимается, Чимин чувствует чужое непонимание, - я не могу. Он чувствует чужую растерянность, боль свою-чужую и оставляет Чонгука одного. Он прячется в пустующей сегодня студии, закрывается от мира большими наушниками, слушает что-то из чужого плейлиста и крутит, крутит в голове, прокручивает все с первой встречи, с первого слова, с первого вдоха на двоих. Он не слышит, как в комнате становится на одного больше, он слишком поглощен воспоминаниями, музыкой в наушниках. На плечи опускаются знакомые руки, Чимин расслабляется, делает несколько глубоких вдохов и не выдыхает. Наушники откладываются в сторону, музыка теперь звучит как будто издалека и приглушенно. Юнги тянет его за собой на диван, усаживает на колени как маленького и обнимает. Укрывает от всего мира, защищает. Чимин вдруг чувствует острую потребность удостовериться, что вот он здесь, существует. Он вдруг начинает говорить о какой-то чепухе, о том, как Хосок пытался станцевать под сэм браун на тренировке, о том, что Тэхен идиот, о том, что он Чимин Юнги любит так сильно, что страшно, о том, что Чонгук на него запал, а Чимин разбил чужое сердце простым «я не могу». Говорит о том, что все внезапно стало таким сложным, что он устал скрываться, что плевать ему, если не примут, о том, что он просто не хочет делать людям больно. Юнги гладит его по спине, внимательно слушает и не говорит, что все будет хорошо. Потому что не будет. Это жизнь. Но Юнги обещает, что не оставит его. Что они справятся. Вместе.