Летящий Орёл

Ночь обрушилась на Иерусалим. Нет, на самом деле она, как обычно, неслышной поступью мягко сменила день, но для Малика, безвылазно проторчавшего несколько суток в бюро, показалось, что она именно обрушилась. Потому что, когда последний раз он был на улице, светило солнце, и стояла дикая духота, а сейчас всё было наоборот — непроглядная темнота, воздух свеж, как после дождя, и дышалось особенно легко. Бесконечная бумажная волокита вконец его доконала. Донесения, депеши, прошения, бумаги от и для информаторов, письма, заметки, книги, вырванные откуда-то страницы и прочее, прочее, прочее… Малику казалось, что его решили похоронить в этом ворохе или свести с ума. У него щипало глаза и ощущалось, будто весь песок с городских улиц ссыпали в его глазницы. Чернила упорно не желали оттираться от уставших стертых пальцев. Спина почти не гнулась и едва ли не скрипела при каждом движении. Он устал, по-человечески просто невыносимо устал. Малик стоял на крыше бюро, медленно, с наслаждением вдыхая ночной воздух, наполняя им легкие, запасая на следующий не менее трудный и душный день. Возвращаться вниз не хотелось. Один только вид опостылевших четырех стен — его своеобразной тюрьмы — тянул на дно уныния. Разумеется, Малик не позволял себе никаких подобных слабостей. Это его работа, у него есть обязанности, он должен… Однако всё чаще и чаще при этой мысли у него возникало ощущение, будто он добровольно затягивает петлю вокруг своей шеи. Наверное, именно поэтому ему так часто чудилось, будто он задыхается. И погода была тут не при чем. Осознание полной изоляции от бывших привычными странствий по стране, разъездам по городам, от ощущения свободы, полета давило на Малика грузом его беспомощности и перспективой вечного пребывания среди бумаг, редких вылазок в библиотеки и архивы, походы по лекарям, и стандартное, если нет никаких эксцессов, посещение Масиафа раз в пару месяцев. Иногда (в моменты этих вот горьких депрессий) ему казалось, что лучше было бы променять свою жизнь на жизнь брата. Кадар был бы жив, а Малик не мучился чувством вины за его гибель. Но так уж вышло — это ему суждено было уцелеть в той резне, что устроили тамплиеры, заплатив за свою невиданную удачу рукой, парой шрамов и потерей друга. Впрочем, с того дня Альтаир был потерян только для него. Все остальные, за редким исключением, относились к нему как обычно, а сам он вел себя так, словно ничего не было. Словно он не завалил задание, словно не подставил клан под удар могучего тамплиерского меча, словно на его руках нет крови собратьев. Словно кредо, столь чтимое Маликом, не оказалось беспощадно и цинично им растоптано. Малик честно желал бы возненавидеть Альтаира, вовсе никогда не знать его, но их судьбы оказались переплетены столь сильно и тесно, что просто так этот узел не развязать, не разрубить. Как бы Малик ни пытался отстраняться от Альтаира, тот всегда был рядом, ближе, чем положено. Холодность, язвительные замечания, игнорирование — он сносил всё, чем тщетно пытался защититься Малик. В конце концов, лёд отрешённости растаял. Постепенно изменилось отношение. Проведя бессонную ночь, склонившись над листом пергамента и капая на него чернилами с кончика занесённого пера, Малик понял, что прежний Альтаир — гордый, своенравный, резкий — погиб вместе с его братом. Теперь он не такой. Словно кто-то другой вышел из тени, из-под власти прежнего Альтаира, став им — внимательным, чутким, мудрым. Жизнь и работа многому его научили, открыли немало тайн об этой стране, об ордене и, конечно, о нём самом. Он понял, что в один миг можно потерять всё, лишиться самого дорогого и не знать, как исправить самые страшные ошибки. Альтаир никогда не просил помощи, считая ниже своего достоинства обращаться к кому-то. Он знал только силу, только язык приказов и повелений. Лишь побывав в самом низу, осознав истинное к себе отношение, он смог изменить себя, перекроить душу, переставить местами кирпичики сознания, собрать воедино рассыпанную головоломку собственной личности и стать тем, кто он есть. И тем, кем он был, каким Малик его знал и с кем заново научился ценить дружбу. Ночь была на удивление прохладной и пасмурной. Ветер пригнал со стороны запада неприятные тучи, которые завтра вполне могли нарушить привычную духоту Иерусалима долгожданным дождем. Холод кусал за кончики пальцев, забирался под одежду, заставляя поёживаться. Малик окинул взглядом пустую улицу, утопающие в темноте тропинки мелких проулков и переходов — нигде не было ни души, город спокойно, мирно спал. Он даже не догадывался, что завтра будут вовсю звонить тревогой колокола, а общество сотрясётся от шокирующей новости. Снова переполох, снова беспорядки, снова суета. Но всё это будет только завтра, а пока можно просто насладиться такой нечастой тишиной и приятным одиночеством, которое не утягивает в пропасть бесполезности своего существования, а наоборот — выталкивает наверх хотя бы только тем, что позволяет думать о людях, которые рядом. Даже о том, кто сейчас спокойно спит в бюро. Альтаир весь день носился по городу, выслеживая агентов своей жертвы и его слуг, встречался с информаторами, убивал. Он занимался своей работой. После захода солнца вернулся, доложил о чем узнал, отдал раздобытые бумаги и уснул. Малик тщательно изучал документы и карты весь вечер под неярким сиянием свечи. Водя пальцем по схеме расположения стражи на кладбище, он поймал себя на мысли, что его охватывает странное, почти забытое чувство беспокойства. Есть ли смысл беспокоиться за Альтаира? Тот ведь всегда выходит сухим из воды. Но это же тамплиеры — профессиональные воины, облаченные в непробиваемую броню, искусные мечники. Неизвестно, сколько их будет на кладбище во время похорон Мажд-Аддина. Не найдя себе упокоения, Малик предложил попробовать убить де Сабле после церемонии, но Альтаир отказался, сославшись на то, что потом его будет выследить невозможно, к тому же они не располагают никакой информацией, куда тамплиер отправится по окончанию всех формальностей. А выслеживать его еще раз — пустая трата времени, которого у них и так не было. Малику пришлось сдаться, согласившись с этими доводами. Но они его так и не успокоили. Лезть в самую гущу тамплиеров, даже будучи Альтаиром, — безрассудство. Малик каким-то необъяснимым чутьём ощущал подвох, но понять своих чувств не мог. Чисто визуально всё было просто и ясно. Альтаир не видел никаких подводных камней, а если бы они появились, то не сбили бы его с толку. Так он и сказал. Уверенно, как всегда. Малик вот уже который раз задал себе вопрос — есть хоть что-нибудь на свете, способное вывести Альтаира из состояния спокойствия? И честно не находил ответа. Выдавало ли это обстоятельство такое качество как надежность? Альтаир не давал повода сомневаться в себе (до того момента, пока личная неприязнь не дала спуск разуму). Во всем остальном на него можно было смело положиться. Но как же можно быть уверенным в том, что завтра с ним ничего не случится? Что завтра он будет так же уверен и собран, как сегодня? Что завтра он сможет то, что не смог тогда, под Храмовой горой? Малик качнул головой, усмехнувшись своим глупым сомнениям: да конечно, сможет, ведь завтра никто не станет удерживать его, путаясь под ногами. Только если не будет слишком много охраны. Малику всё серьезнее казалось, что завтрашние похороны — это просто повод выловить Альтаира из толпы. Робер алчет мести. Ему известно: ассасины ведут на него охоту. И, разумеется, первый в очереди на шанс проткнуть ему горло стоит Альтаир. Ярость и желание поквитаться застилает де Сабле глаза. Малику же оставалось только молиться, чтобы Альтаир не заразился такой же ненавистью, а остался хладнокровным. «Не позволяй мести затмить твой разум, брат», — верно, не позволяй. — А, вот ты где. Малик обернулся через плечо. На крыше стоял Альтаир. — В чем дело? — Просто искал тебя. — Отдохни лучше, — Малик отвернулся к городу. — Не могу заснуть, не слыша скрипа твоего пера о пергамент. С этими словами Альтаир спустился обратно в бюро. Малик прикрыл глаза. Не может уснуть, да? Это что-то новенькое. Обычно Альтаир отрубался мгновенно после возвращения с задания, спал как убитый, а потом подскакивал засветло. Жизнь научила его даже во сне быть начеку. Хотя ему было прекрасно известно — в бюро он в безопасности. Развалившись на подушках, Альтаир смотрел через навес, увитый плющом, в небо, провожал взглядом облака и о чём-то думал. А может и не думал вовсе. Он так отдыхал — не глотая пыль дорог, не бегая от стражи, не окуная руки в кровь. Малик открыл глаза, последний раз глубоко вздохнул ночной воздух. Спускаться в бюро было для него испытанием. Поначалу Альтаир предлагал свою помощь, но каждый раз получая резкий ответ вкупе с недовольным взглядом, больше с подобными предложениями не подходил. Вот и на этот раз, он лежал на боку, отвернувшись к стене, пока Малик не спрыгнул на выложенный плиткой пол. Когда шелест одежд стих, он перевернулся на спину и посмотрел на Малика, зябко прячущего руку в ткань рукава. — Замёрз? — Похолодало. Завтра наверняка будет дождь. — Какая разница… — бросил Альтаир и заложил руки за голову. — О чём думаешь? — неожиданно спросил Малик. — О том, почему не могу уснуть. — Серьезно? — Да, — Альтаир закрыл глаза. Немного помедлив, Малик приблизился к подушкам и опустился рядом с лежащим ассасином. Тут же у изголовья покоились ножны с начищенным мечом и широкий кушак с метательными ножами. В столе ждало своего часа окраситься кровью перо. Всё было готово. Только вот… — Ты боишься? Альтаир молчал. Долго. Но Малик был терпелив. Он, собственно, и не ждал ответа. И так было ясно. Если бы он не испытывал страха, можно было бы решить, что Альтаир уже мертв. Ведь все боятся. — Если потерплю неудачу, больше ничто не помешает им уничтожить бюро, — произнес, наконец, Альтаир. — Это верно. От твоего завтрашнего успеха многое зависит. Спи, Альтаир, — и, желая прервать всякие разговоры, Малик начал подниматься. — Завтра трудный… Его голос и движение замерли, когда он почувствовал, как Альтаир придержал край плаща. — Посиди тут. Малик послушно опустился обратно на подушки, скрестив под собой ноги. Краем глаза он заметил, что Альтаир не выпустил ткань черного плаща, а наоборот — сильнее сжал её в кулаке. Малик отвернулся и стал прислушиваться к редким ночным звукам, коротко всего лишь на пару мгновений нарушающим тишину. Прохлада сумерек прогнала сон окончательно, и Малик хотел немного поработать с бумагами, однако раз уж Альтаир попросил просто посидеть рядом, он не станет отказывать. Малик чувствовал, что ассасин нуждается в его присутствии именно сейчас. В подобной ситуации вряд ли кто-то захотел бы быть один. Наедине со своим страхом, памятью о том, что цена совершённой ошибки или смерть — возможно будет означать погибель для всего клана. Аль-Муалим, разумеется, не прогадал, поручив именно Альтаиру задание уничтожить де Сабле. Уж чего, а безупречного расчета старику не занимать. Сложив вместе личностную заинтересованность и надавив силой кредо, он получил идеального исполнителя, который чисто выполнит задание. В этом сомневаться не приходилось. И Аль-Муалим, разумеется, верит в своего лучшего ученика. Малик верит в своего друга. Во что верит Альтаир всегда оставалось загадкой. Может, у него и вовсе нет никакой веры. Может, он просто не желает связывать себя с чем-то настолько обременительным, как пресловутые суеверия. А может ему просто хватает уверенности в себе, чтобы шагать по дороге жизни с гордо поднятой головой и смотреть на все невзгоды сверху вниз. — Не волнуйся, — произнес Малик. — Ты справишься. — Не утруждай себя, — отозвался Альтаир. Снова повисло молчание. С улицы доносился стрекот цикад и жужжание ночных мотыльков. Пахло жимолостью и пылью. Комната постепенно наполнялась темнотой. Видимо, луна окончательно решила скрыться за густыми тучами. Малик обернулся на Альтаира — тот лежал с закрытыми глазами и размеренно дышал. Одна его рука покоилась на груди, другая лежала вдоль тела, сжимая ткань плаща. Малик скользнул взглядом по спокойному лицу, длинному прямому носу, тонкому шраму поперек губ. Альтаир заработал его на первом же задании после того, как получил свой скрытый клинок и стал ассасином. Этот шрам стал своеобразной отметиной: он рассёк его губы точно так же, как появление Аль-Муалима и ордена, разделило жизнь на две далеко не равные половины. — Малик, — произнес Альтаир столько неожиданно, что тот непроизвольно вздрогнул. — Что такое? После паузы Альтаир открыл глаза и сел на подушках. Придвинувшись ближе, он обнял Малика одной рукой, уткнувшись носом ему в затылок. — Обещай мне, что если услышишь звон колоколов, а я не приду, то ты немедленно уедешь отсюда. Малику хватило самообладания, чтобы не вздрогнуть. — Не хочу, чтобы ты снова из-за меня страдал. Нехорошо похолодев внутри, Малик обернулся на Альтаира. Шершавая ладонь прижалась к его щеке, кожу обожгло дыхание и приоткрытых губ тут же коснулись чужие губы. Легко, почти неосязаемо и чуть ли не свято, но даже это пустило по телу дрожь. Альтаир, обхватив Малика рукой, уложил на подушки, на которых только что лежал сам и хранившие его тепло, навис сверху, внимательно изучая лицо даи грустными глазами. Малику пришлось проглотить все вопросы, когда Альтаир, наклонившись вперед, мягко, но с горьким привкусом отчаяния поцеловал его. Одной рукой он придерживал голову Малика, но в этом не было нужды — тот даже не думал сопротивляться. Всё, что у него есть, давно принадлежит Альтаиру. И только ему одному. *** Он снова стоял на крыше бюро, ветер трепал черно-белые одежды. — Пусть удача ведет твой клинок, брат. Малик с лёгкой грустной улыбкой глянул на небо, усеянное светящимися точками. Его взгляд без труда нашел звезду, на которую он смотрел так часто, что не запомнить её расположение на небосводе просто не мог. Её яркий настойчивый свет неистово пробивал клубящуюся темноту — как и тот, кому она подарила своё имя — Летящий Орел. Альтаир. Новый Повелитель Ордена ассасинов. Не чета прежнему, не пример последующему.