Мы встречались месяц

      Иногда, пересматривая наши немногочисленные фотографии, я задавалась вопросом: кому из нас больше нужны были эти отношения?       Мы начали встречаться спонтанно. Я предложила, а она согласилась. Совместные прогулки, ночи вместе, небольшие ссоры, скорее для вида, чем по-настоящему, - у нас за этот месяц было всё, чем должны быть наполнены «настоящие» отношения. Первое «люблю» мы сказали друг другу слишком рано, слишком рано появился кто-то третий, стремительно разрушивший нашу идиллию. Всё развивалось стремительно, словно мы боялись не успеть насытиться друг другом, предчувствуя скорый конец эпохи «нас».       Первая неделя отношений пролетела словно в глупой романтической комедии. Мы проводили вечера в небольшом антикафе, знакомясь то с моими, то с её друзьями, напиваясь и рассказывая друг другу истории из нашего прошлого. Её рассказы всегда были наполнены болью утраты и тоски по ушедшему, мои же больше напоминали судебный протокол. Она говорила о своих чувствах, о том, как много было у неё с другими. А я выдавала сухие факты: начало отношений и обстоятельства, при которых это произошло, важная ссора – так называемая точка невозврата – и конец. Но она с интересом слушала и это, потягивая из треснувшего стеклянного стакана свой дешёвый виски с колой. Никогда и ничто в ней не выдавало скуки во время наших разговоров. Казалось, она действительно была ими увлечена. Даже сейчас я не могу отделаться от мысли, что именно ей было интересно всё, что я говорю: воспоминания, злость на других или обрывки из книг, которые я читала наизусть. Мы могли часами сидеть на потёртом диване, напиваться и говорить. Мы уходили под утро и бродили по ночному городу, боясь встретить напившихся гуляк или собственных бывших. Не было страха держать друг друга за руку или целоваться в людных местах. Наша симпатия казалась нам до того естественной, что мы совсем позабыли о ненависти общества к сексуальным меньшинствам. Замечала ли она взгляды, наполненные неприязнью, а порой и отвращением? Я замечала. Но рядом с ней это ничего для меня не значило. Встречая с ней рассветы на старом разваливающемся мосту над железной дорогой, я думала, что эти отношения навсегда. Будь я глупее, может, представляла бы, как делаю ей предложение, как мы уезжаем подальше из этой гомофобной страны, от жителей которой несёт дешёвой водкой, блевотиной и нетерпимостью. Не было у меня таких мыслей, но тогда я чётко знала, что хочу просыпаться с ней каждое утро всю свою оставшуюся жизнь, пинать её в бедро коленом – иначе и не проснётся! – и слушать её недовольство из-за того, что она опять может опоздать на свои занятия. Она училась на последнем курсе и отчаянно желала отработать все свои прогулы за три года, что провела в учебном заведении, а я также отчаянно не желала думать о поиске работы. Даже по специальности.       Уже на второй неделе она переехала ко мне, в старый отцовский дом, где я третий год жила одна. Небольшие комнаты с её появлением стали гораздо уютнее. Было ли дело в том, что она наполняла их своим светом, или же в них просто давно никто не прибирался, - я не вдавалась в такие мелочи. Она делала по утрам кофе, а после занятий брала штурмом книгу рецептов. Я же просыпалась только вечером и мрачнее тучи ходила по дому, подмечая новые изменившиеся мелочи: переставленные в алфавитном порядке книги, исчезнувший номер телефона, написанный мной пальцем по толстому слою пыли на комоде, чистый ковёр, на котором ещё пару дней назад было огромное тёмное пятно от вина, заменявшего мне последний год и воду, и кофе, и лекарства при любой болезни. Работала я по ночам, вперившись взглядом в сияющий синим монитор ноутбука и пальцами отбивая ритм, привычный всем офисным работникам. Я не шерстила интернет в поисках официального дела, не собирала команду для старт-апа; каждую ночь я прочитывала по двадцать страниц текста, отпечатанного на кривом французском, и переводила его на свой родной язык, стараясь заменить все афоризмы и пригладить ужасающий стиль автора. Доллар за два листа – дешёвая рабочая сила для продвижения такой же дешёвой порнухи в массы. Кто сказал, что Франция – страна любви? За полтора года работы с французскими дрочерами-графоманами (писателями я их назвать никак не могла) я убедилась в одном: никто так паршиво не описывает секс как недотраханные бабёнки с гнусавым акцентом. В тёплую постель я приходила лишь под утро, когда уже должен был разразиться очередной паршивой композицией будильник, возвещая о начале рабочего Ада. Но вопреки такому разному режиму дня мы продолжали проводить вместе непозволительно много времени. После захода солнца мы сидели в кухне и вели разговоры обо всём на свете: чаще говорила я, а она лишь слушала и улыбалась так, словно мой бред был самым важным, что она слышала в жизни. Порой к нам приходили друзья, и алко-марафон начинался заново. Я не понимала, как ей удавалось в такие дни вставать в пять утра и с похмельем ехать на учёбу, но раз за разом она проделывала этот трюк с мастерством двадцатилетнего алкаша, привыкшего к постоянной головной боли и желанию согнуться пополам возле ближайшей урны и расстаться со своим скудным завтраком из тоста и кофе. В один из таких вечеров и появилась ОНА – третий элемент в нашей странной химической связи. Стефа. Именно в этот период моей жизни ей захотелось вновь стать её частью. Один вечер испортил всё. Оглядываясь назад, могу ли я сказать, что всё уверенно шло именно к этому, я не знаю. Но именно тогда в нашем доме впервые ночевал кто-то третий. Стеф заняла диван на первом этаже и отказалась с утра даже открывать глаза, заявив, что клала на свою работу огромный хуй, сравнимый по размерам лишь с её самомнением. И мы остались вдвоём. У меня закрывались глаза, но Стеф не позволяла даже мыслями вернуться к мягкой постели. От общих воспоминаний мы перешли к философским беседам и, наконец, к обсуждению моих отношений. Тогда мы не перешли черту и не сделали ничего непозволительного, но когда она ушла, я почувствовала себя предателем. И всё-таки мне было слишком хорошо.       Стеф стала появляться всё чаще: мы гуляли по ночам, я приезжала к ней на работу и ждала её сообщений. Замечала ли это моя женщина? Наверняка. Но она всеми силами делала вид, что между нами всё та же связь, что я нуждаюсь в ней так же, как и она во мне. Это было лишь самообманом. Мы обе занимались этим. Она врала себе, что всё хорошо, а я – что это ничего не значит. Третья неделя наших отношений напоминала грёбанный Титаник: мы обе знали, чем это кончится, но ничего не делали. Она начала пить одна, и каждый вечер от неё я ощущала тошнотворный запах дешёвого алкоголя. Её сигареты становились всё хуже, затяжки больше. Возвращаясь домой, я находила в кухне остывший ужин и гору окурков в пепельнице. На столе появились липкие пятна вина и пепел, комнаты вновь стали возвращаться к своему первоначальному виду. Дом, как и она, погружался в яму из собственного дерьма. А я чувствовала себя виноватой, но лишь когда переступала порог опостылевшего здания. Ей удалось сделать то, чего я не смогла добиться за последние годы своей жизни, - я возненавидела каждую вещь в своём доме. Отвращение к тому, что я делала и продолжала делать с обречённой уверенностью суицидника. В моих мыслях она стала близка с теми графоманками: никакой гордости, лишь всепоглощающее желание запереться в собственной зоне комфорта и никогда её не покидать. Я же открывала для себя новый мир. Мир без потребности постоянно что-то говорить, мир, в котором от моих шуток не кривили губы, и не нужно было утешать и оправдываться, мир, в котором объятия и улыбка в сторону подруги не приравнивались к блядству. Вся ущербность наших отношений открывалась мне постепенно, накрывала меня с головой и топила в новом зарождающемся чувстве. Я балансировала между двумя ощущениями: безграничного счастья от общения с по-настоящему нужным человеком и ненавистью к себе и к ней за потраченные дни, в которые мы врали. Я врала. Отказаться от убеждения, что тогда это было правдой, оказалось неожиданно легко. Потребность в человеке рядом затмила разум. Друзья, даже самые близкие, никогда не смогут заменить ощущение влюблённости и нужности, исходящее от человека, говорящего «Я тебя люблю».       Она забрала вещи в первый день нашей последней недели. «Мама соскучилась,» - оправдывалась она. А я и не требовала другого ответа. Все её слова перестали быть важными ещё в тот вечер.       Мы расстались на том же мосту, где вместе проводили часы, как казалось тогда, нашего общего счастья. Среди окурков и опавшей листвы, мы обе ощущали наступление настоящей осени с её противным мелким дождём, запахом прелости и холодным ветром. Всё кончилось в октябре. Не было лживых слов, что дело во мне или мы могли быть вместе счастливы, но… . Только до тошноты противные слова:       - Я никогда не любила тебя.       - А я любила всегда.       Не было слёз или просьб остаться, начать всё сначала. Мы ясно понимали, что это ни к чему: мы обе были заперты в своих мыслях, в привычном стиле жизни, даже не пытаясь сломать установившуюся систему. Её устраивало моё равнодушие к её учёбе по ненавистной специальности и запоям, меня – её спокойствие и нежелание даже попытаться втянуть меня из того, во что я так старательно загнала себя.       В тот же год мы уехали. Теперь это было другое мы – я и Стеф. Предательство обернулось поступком, изменившим мою жизнь к лучшему. Отпала необходимость ночами портить зрение и вкус сартирными романчиками, топить свою ненужность в заумных книгах, врать самой себе, что всё устраивает. Новая жизнь с чистого листа – фраза заезженная, но точнее подобрать невозможно.       Мои утра больше не начинаются с кофе из пакетика, а дни не проходят в туманной дымке сна. И возвращаясь домой вечерами, уставшая от постоянных споров и криков, у меня не возникает ощущение, что придётся врать о прошедших часах. От моей женщины не несёт больше палёным алкоголем, а в её глазах нет желания немедленно пойти и вскрыться.       Я уверенно удаляю старые фото.